«Алиса в Стране чудес» и другие книги о природе вещей

На ВДНХ открывается выставка Политехнического музея «Алиса в Стране наук», приуроченная к 150-летию книги Льюиса Кэрролла. Связь «Алисы в Стране чудес» с наукой давняя и прочная — принято считать, что в чудесах, случившихся с героиней, автор зашифровал собственные математические и философские представления. Weekend вспомнил другие книги, основанные на объективных теориях, законах и механизмах мироустройства

Николай Гоголь. «Мертвые души»
Рынки с асимметричной информацией
Дмитрий Бутрин

..потом следовал маленький потаенный ящик для денег, выдвигавшийся незаметно сбоку шкатулки. Он всегда так поспешно выдвигался и задвигался в ту же минуту хозяином, что наверно нельзя сказать, сколько было там денег..."

"Мертвые души" — редкое даже в мировой литературе произведение, главный герой которого — экономика и человек в экономике. За описание главного действующего механизма поэмы, так называемого "отрицательного отбора на рынках с асимметричной информацией", Нобелевскую премию в области экономики присвоили лишь в 1996 году. Если оставить в стороне мошеннические наклонности Чичикова, то операция с "мертвыми душами" — это и есть описание рынка с асимметричной информацией. Чичиков знает, что "мертвые души" (неаннулированные записи в госреестре собственности об уже умерших крепостных крестьянах) можно "закладывать" в опекунский совет — то есть брать кредит под актив, который в силу особенностей госрегулирования считается существующим. Ни один из продавцов "мертвых душ" пока этого не знает.

В последние годы XX века теоретики информационной асимметрии обсуждают те же аспекты предпринимательства, что и Гоголь,— предпринимательскую этику, микрорегулирование на рынках, разделение рисков во времени (технологии рынка ценных бумаг, вытекающие из нее, стали причиной мирового кризиса 2008 года, начавшегося как "ипотечный кризис в США"). Впрочем, и без этого теория имеет проблемы — они по-прежнему те же, что и фигура Чичикова в поэме Гоголя. Всякое предприятие, рождающее предпринимателя, строится на том, что активная сторона сделки уверена: она знает больше, чем ее контрагент. Гоголь практически уверен в том, что в основу всякой сделки положен обман. Но как и почему тогда из образцового подлеца Чичиков то и дело выглядывает более близким автору, чем вся окружающая Чичикова русская реальность? "Мертвые души" — история о том, что всякое предпринимательство есть предзаблуждение о том, что из предприятия выйдет.

Томас Манн. «Доктор Фаустус»
Двенадцатитоновая система композиции
Илья Кухаренко

Знаешь, что я думаю,— сказал он.— Что в музыке двусмысленность возведена в систему. Возьми один тон или другой. Можно понять его так, а можно и по-иному, снизу он будет казаться более высоким, а сверху более низким, и если у тебя есть смекалка, ты можешь обратить в свою пользу эту двусмысленность"
(перевод С. Апта и Н. Ман)

Сочинение музыки, особенно той, что не предполагает пения со словами,— самый идеологически безопасный среди всех видов творчества. Музыкальная теория — одна из незыблемых духовных скреп, поскольку там все устроено сообразно законам гармонии. Строение вагнеровского тристан-аккорда не меняется в зависимости от того, любил ли Ильич "Полет валькирий" больше "Аппассионаты".

В этой музыковедческой башне из слоновой кости было удобно прятаться от всех перипетий ХХ века. Но только до той границы, за которой начинается акустический дискомфорт — территория мучительного диссонанса, сбивчивого ритма, лязга и скрежета. Уши блюстителей прекрасного к этому оказались не готовы. И они начали бомбить музыкальную Касталию своими проверенными снарядами — "дегенеративным искусством", "сумбуром вместо музыки", "бесплодным формализмом" — или, того хуже, приписывали договор с дьяволом.

Именно такой договор, по мнению Томаса Манна, заключил герой его "Доктора Фаустуса" Адриан Леверкюн, подселивший себе в голову страшную болезнь, которая позволила ему разъять стройную природу классической гармонии и контрапункта ценой разрушения собственного мозга. Манн делает этот процесс практически зримым, разъедая классическое повествование теоретическими выкладками и музыкальными терминами, и даже заимствует у Арнольда Шенберга его двенадцатитоновую систему, превращая и ее в художественную литературу.

В изобретенном Шенбергом способе композиции все 12 тонов хроматической гаммы уравнены в правах, что неизбежно разрушает все, что было свято в музыкальном мире до тех пор — тональные связи, тематизм, традиционные музыкальные форматы, такие как канон, фуга, соната, рондо. Единственным строительным материалом стал интервал и принцип свободного вариативного развития.

Томаса Манна и консультировавшего его Теодора Адорно в додекафонии интересует и одновременно страшит содержащийся в идее Шенберга потенциал интеллектуального разрушения старой и комфортной музыки. В романе додекафония рождается и как заведомо сконструированная система, и как результат болезненного разрушения мозга композитора под действием сифилиса.

Это и была самая главная и самая обидная для Арнольда Шенберга сюжетная подтасовка. Композиторам, которые на рубеже веков стали разными путями приходить к политональным или атональным построениям, ХХ век со своей новой акустической средой настойчиво лез в уши, и появление новых принципов организации звукового пространства стало ответом на звук, доносившийся извне и требовавший осмысления. Шенберг настолько же разрушал, насколько и сохранял. Сохранял возможность писать музыку в ситуации, когда гармония и строгие законы контрапункта перестали быть точками опоры и стало бессмысленно надеяться на то, что любая доминанта в конце концов вернется в тонику. И разумеется, надеялся, что слушать его сочинения будет гораздо больше людей, чем читать. Не повезло!

Владимир Набоков. «Защита Лужина»
Устройство шахмат
Максим Ковальский

Теперь все на доске дышало жизнью, все сосредоточилось на одном, туже и туже сматывалось; на мгновение полегчало от исчезновения двух фигур, и опять — фуриозо. В упоительных и ужасных дебрях бродила мысль Лужина, встречая в них изредка тревожную мысль Турати, искавшую того же, что и он. <...> В этом был ужас, но в этом была и единственная гармония, ибо что есть в мире, кроме шахмат? Туман, неизвестность, небытие..."

Шахматы, как и большинство других игр, где возможен победитель и побежденный, это метафора войны. Шахматная война, в отличие от обычной, характеризуется тем, что: а) соперники имеют в своем распоряжении одинаковые силы и средства; б) победой в ней считается не получение контроля над территорией, а уничтожение главной фигуры соперника; в) все свои ходы соперники делают по очереди; г) невозможно сделать тайный ход, все сделанные ходы известны сопернику; д) все ходы делаются только на доске, хотя соперники находятся на расстоянии вытянутой руки друг от друга.

(В СССР шахматистам не давали забыть, что в основу игры положена идея насилия. Советские шахматы в разные годы курировали нарком юстиции Крыленко, начальник планового отдела НКВД Вайнштейн, начальник штаба тыла вооруженных сил Виноградов, бывший офицер СМЕРШа и помощник главного военного прокурора Батуринский. Даже здание Центрального шахматного клуба в Москве на Гоголевском бульваре — бывший головной офис "Дальстроя" НКВД, огромной империи насилия, занимавшей территорию до 3 млн кв. км от Камчатки до Якутии.)

Шахматная партия в примитивном понимании — это те ходы, которые были сделаны соперниками на доске. При более глубоком понимании партия — это сумма того, что произошло на доске, и того, что не произошло. Те ходы и варианты, от которых соперники отказались, являются неотъемлемой частью партии. Часто после партии соперники начинают ее анализировать, отматывают ходы назад и смотрят, что было бы, если бы. И тогда нереализованные возможности становятся так же реальны, как сама реальность.

Шахматист за доской и во время анализа думает за себя и за соперника, ищет оптимальные продолжения для обоих, перебирает и отсекает различные варианты развития событий, заглядывает на 5-6, а иногда и на 15-20 ходов вперед. В предисловии к "Защите Лужина" Набоков упоминает партию Андерсен — Кизерицкий (1851), получившую в истории шахмат название "Бессмертная партия". В этой партии черный конь делает пять ходов. Сначала он выходит с исходной позиции. Потом идет дальше. Потом возвращается на шаг назад. Потом возвращается на исходную позицию. Наконец, вынужденно съедает пожертвованного белого ферзя — и это становится самоубийством для черных: следующим ходом они получают мат. Финальная комбинация белых в этой партии просчитана на шесть ходов вперед.

А в партии Рети — Алехин (1925), описанной в романе как противостояние Турати с самим Лужиным, победная комбинация Алехина рассчитана на 17 ходов.

Алан Милн. «Винни-Пух»
Стратегии архитектуры
Григорий Ревзин

Крошечный поросенок, которого звали Пятачок, жил в большом-пребольшом доме, в большом-пребольшом дереве. Дерево стояло в самой середине Леса, дом был в самой середине дерева, а Пятачок жил в самой середине дома. А рядом с домом стоял столбик, на котором была прибита поломанная доска с надписью, и тот, кто умел немножко читать, мог прочесть: Посторонним В."
(перевод Б. Заходера)

Смысл архитектуры заключается в том, что это — человеческое пространство. Человек — существо разумное, а все остальное — животные, растения, земля, вода, небо, пространство — не разумно. Это создает чудовищное препятствие, границу между человеком и миром. Он везде посторонний, и дедушка его был таким же. Человеческое пространство — это попытка выгородить себе кусок разумности в бесконечности абсурда и хаоса, мир, внутри которого пространство имело бы Смысл. Какой-нибудь смысл, неважно какой. Важно, чтобы он был — наличие смысла и создает человеку защиту от абсурда окружающего.

Возьмите дверь. Любое животное создает себе вход в жилище по форме своего тела. (С этим обстоятельством связан досадный для любого полного индивида эпизод застревания Винни-Пуха в норе у Кролика: это ограниченное похотливое животное сделало вход в свой дом под себя.) Есть бесконечное множество разнообразных дверей, которые люди создали за время существования архитектуры, но нет ни одной в форме человеческого тела. Нет, они все прямоугольные, а прямоугольников в природе не встречается вообще (сколько бы Ле Корбюзье их там не искал). Нет, прямоугольник — умозрительная фигура, и то, что вход прямоуголен,— указание на то, что перед вами граница, за которой начинается пространство ума. Искусственное пространство.

Искусственное пространство — это и есть пространство, в котором есть смысл, это и есть архитектура. Однако это только полдела. Тот конфликт, что возникает между разумностью человека и неразумностью мира, оставляет мир равнодушным, но человека — нет. Разумный мир крошечен по сравнению с Космосом абсурда, граница хрупка, защита проблематична. Это источник постоянной экзистенциальной тревоги. Возможны три принципиальные стратегии борьбы с ней.

Первая — это всемерно укреплять границу, пытаться сделать ее нерушимой, непреодолимой. В пространстве "Винни-Пуха" эту стратегию осуществляет Сова. Она живет в великолепном замке "Каштаны". "Да, это был не дом, а настоящий замок, <...> потому что на двери замка был и звонок с кнопкой, и колокольчик со шнурком. Под звонком было прибито объявление: "ПРОШУ НАЖАТЬ ЭСЛИ НЕ АТКРЫВАЮТ". А под колокольчиком другое объявление: "ПРОШУ ПАДЕРГАТЬ ЭСЛИ НЕ АТКРЫВАЮТ"". Это четверная степень защиты, тем более эффективная, что в лесу никто не умеет читать — надписи выступают в роли магических заклинаний.

В истории архитектуры ту же стратегию осуществляют или бесконечно массивные каменные стены, или, как ни странно, стены из стекла. И то и другое — жест власти по отношению к окружающему. Просто в случае с камнем эта власть физическая, а со стеклом — метафизическая (недаром моду на стеклянные стены ввел Райт, страстный поклонник Фомы Аквинского). Это власть ученого, который рассматривает материю с помощью оптического прибора. Здесь — граница, и хотя разные бактерии, родственники и знакомые Кролика, могут тешиться за ней как хотят и видны во всем неразумном бесстыдстве своего поведения, прорваться сквозь прижимное стеклышко микроскопа им не дано.

Беда этой стратегии в том, что, сколько бы мы ни укрепляли границу, она не гарантирует нам окончательной защиты от первородной абсурдности бытия. Время рушит стены и бьет стекла, и холодный ветер абсурда весело влетает в образовавшиеся прорехи хрупкого пространства разумности. Именно так замок Совы оказывается уничтожен ураганом. Мир превращается в руины, и лишь узкая щель "Для писем и газет" — последний информационный форпост в пространстве хаоса — позволяет вернуться в мир Разума.

Вторая стратегия заключается в том, чтобы сдаться. Сделать свой дом морфологическим продолжением хаоса, редуцировать свою разумность до нуля, вернуться в первоначальное неразумное состояние. Эту пораженческую позицию представляет Иа. Он единственный в "Винни-Пухе", кто осознает абсурдность существования, и именно поэтому, глядя на свое отражение в воде, произносит гамлетический приговор: "Душераздирающее зрелище". В "Винни-Пухе" фундаментальная трещина бытия прошла через сердце, и это сердце осла. Реагирует он на это по-горьковски — живет без дома, бродяжничает, утешаясь злой сладостью чертополоха. Но, замерзнув в заснеженном поле в три часа утра,— исполненная лютого трагизма сцена — решает соорудить себе дом.

Мы не знаем, как этот дом выглядел, он утрачен, прямо там в книжке и утрачен. Но мы знаем, что ни Винни-Пух с его зрением поэта, ни Пятачок с его наследственным (от дедушки) инстинктом домостроительства, не опознают в этом доме Дом и считают его случайно возникшим нагромождением палочек. Они строят из них дом заново, даже не поняв, что дом уже был! Это значит, что формы дома Иа-Иа полностью мимикрировали под случайно набросанные ветки, которые буран гоняет по заснеженным полям бессмысленного бытия, что выдает в Иа сторонника архитектурной деконструкции. Недаром сам осел определяет свою работу словами "дом или что-то в этом роде". Что-то наподобие Захи Хадид, Даниэля Либескинда или, если брать русских, Юрия Аввакумова.

В архитектуре эта стратегия встречается нечасто, но все же примеры есть. Возьмите хотя бы Гауди с его зданиями, повторяющими морфологию сталагмитов. В барокко есть некоторые здания, мало отличимые от природных образований. Или вот, скажем, Фрэнк Гери. Конечно, он работает не с природными формами, а с искусственными, но его морфология здания как смятой и выброшенной консервной банки выражает то же поражение Разума перед миром абсурда. Иа, мне кажется, одобрил бы такое решение.

Наконец, есть третья стратегия, самая странная. Она строится на ничем не доказанном предположении, что мир все же разумен, что есть некий высший разум, который все замыслил, и этот замысел можно разгадать. Можно понять законы, по которым все устроено, и, создав проект по этим законам, встроить здание в мироздание. В архитектуре это стратегия поиска божественных пропорций, скажем, золотого сечения, которое делает твой дом соразмерным мировой гармонии, или стратегия строительства Вавилонской башни, который делает его лестницей в Высший мир, или стратегия строительства на земле Небесного Иерусалима — тут много вариантов. Важно, что если твое здание таинственным образом как-то угадало божественный замысел об архитектуре мироздания и выразило его в своих формах, то оно неминуемо оказывается центром мира, эталоном, начальной точкой, от которой отсчитывается все остальное бытие. Именно этот вариант и реализует дом Пятачка, стоя в сердцевине сущего. И это абсолютно понятно, потому что Пятачок слаб и ничтожен перед огромностью полного ужаса мира. (Напомним также, что у Пятачка фамильный дом, дом его деда, Вильяма Постороннима, в то время как ни у кого из других обитателей леса вообще нет деда — как и потребности его выдумать.) Пятачок живет как Людовик в Версале, где вычерченный Ле-Нотром рисунок аллей, каналов и боскетов имеет точкой схода голову короля-солнца.

А поскольку "Винни-Пух" — книга не об архитектуре, а о поэзии, то главный герой, как и подобает поэту, "живет по-походному дверь отворя" и вовсе не заботится об архитектуре своего дома. Ему нет нужды бороться с абсурдностью бытия. Он просто поет то, что видит, и этим делает мир разумным.

Лев Толстой. «Война и мир»
Статистическая физика
Андрей Михеенков

Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон <...> начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении"

Абсолютный детерминизм, способность однозначно предсказать будущее — это черта классической механики, причем механики небольшого числа частиц. Если частиц много (а в одном кубическом сантиметре воздуха, например, 10 в девятнадцатой степени молекул), уследить за каждой невозможно. Для точного решения соответствующего числа дифференциальных уравнений никаких суперкомпьютеров не хватит. Остается считать усредненные величины, используя так называемую функцию распределения.

Квантовая механика даже для одной — квантовой — частицы однозначного прогноза не дает, можно говорить только о вероятности различных исходов. Если же квантовых частиц много, то обе неопределенности — статистическую и квантово-механическую — надо учитывать одновременно. Для этого придуман специальный оператор — матрица плотности.

В "Войне и мире" движение истории, движение массы событий и судеб — суть безусловно величины усредненные, требующие описания с помощью матрицы плотности или хотя бы функции распределения. Видимо, нечто подобное имел в виду автор романа, определяя историю как "равнодействующую множества воль".

Уильям Шекспир. «Гамлет»
Механизм драматического театра
Ольга Федянина

Король Вы знаете содержание? В нем нет ничего предосудительного?
Гамлет Нет, нет. Все это в шутку, отравление в шутку. Ровно ничего предосудительного.
Король Как название пьесы?
Гамлет "Мышеловка". Но в каком смысле? В фигуральном. Пьеса изображает убийство, совершенное в Вене. Имя герцога — Гонзаго. Его жена — Баптиста. Вы сейчас увидите. Это препакостнейшая проделка. Но нам-то что до того? Вашего величества и нас, с нашей чистой совестью, это не касается. Пусть кляча лягается, если у нее зашиблены задние ноги. Наши кости в порядке. <...>
Офелия Король встает!
Гамлет Испугался хлопушки?
Королева Что с его величеством?
Полоний Прекратите пьесу!
Король Посветите мне. Прочь отсюда!"
(Перевод Б. Пастернака)

Превратив принца Гамлета в соавтора спектакля "Мышеловка", Шекспир решил главную сюжетную коллизию пьесы "Гамлет", а заодно еще описал природу, механизм и метафизику театра,— и описал исчерпывающе: спустя четыре века практически любое театральное действо по-прежнему рождается и живет по тем же законам.

Театр — это демонстрация любых историй, предпринимаемая некоторым количеством лиц по предварительному сговору и в соответствии с некоторым умыслом, в присутствии любого числа зрителей.

Про каждый элемент внутри этого определения можно говорить отдельно — но главным в нем останется словосочетание "в присутствии". Театр прекрасно существует без автора, без сцены, без крыши и стен, без режиссера, без музыки, костюмов и декораций. Более того, в XXI веке бывает театр без актеров, успешный, даже грандиозный. При всем при этом театр остается театром — потому что у него есть публика. Живой зритель является главным действующим лицом любого спектакля. А если театр играет без публики, значит, его публикой стали его участники,— так или иначе, место главного героя не бывает пусто.

Спектакль — это форма живого публичного воздействия на все органы чувств человека, включая мозг и совесть, воздействия, принуждающего его к публичной же реакции. А так как отсутствующий взгляд выдает человека ничуть не меньше возмущенного возгласа, то театр рассказывает нам о публике все, что мы хотим о ней знать,— если хотим.

Именно этим, единственно неизменным свойством театра, способностью провоцировать реакцию здесь и сейчас, пользуется Гамлет, чтобы приблизить развязку той пьесы, главным героем которой является он сам. Датский принц в данном случае выступает в роли режиссера-постановщика, хотя профессии такой в шекспировском театре еще не существовало.

Федор Достоевский. «Идиот»
Теория относительности
Андрей Михеенков

Этот человек был раз взведен, вместе с другими, на эшафот, и ему прочитан был приговор смертной казни расстрелянием, за политическое преступление. Минут через двадцать прочтено было и помилование <...>, но однако же в промежутке между двумя приговорами <...> он прожил под несомненным убеждением, что через несколько минут он вдруг умрет. <...> Выходило, что остается жить минут пять, не больше. Он говорил, что эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством; ему казалось, что в эти пять минут он проживет столько жизней, что еще сейчас нечего и думать о последнем мгновении..."

Понятие собственного времени наблюдателя — одно из важнейших в специальной теории относительности. Эта наука, хотя ее и принято считать сложной, основана на двух простых постулатах. Первый — все законы природы одинаковы в любой инерциальной системе отсчета — известен со времен Галилея. Второй — существует максимальная скорость распространения сигнала (скорость света) — добавлен Эйнштейном. Оказалось, что второй постулат принуждает отказаться от идеи абсолютного, единого для всех времени. У каждого оно теперь свое, и движущиеся часы натикают меньше, чем неподвижные. С этим связан знаменитый "парадокс близнецов": вернувшийся после длительной прогулки на ракете один из близнецов обнаружит, что второй близнец стал старшим братом.

Правда, эффект заметен только в экстремальных обстоятельствах, при движении со скоростью, близкой к скорости света. А свет передвигается быстро — в два с половиной миллиона раз быстрее, чем Bugatti Veyron. Но пять минут перед казнью тоже экстремальны.

Лео Перуц. «Снег Святого Петра»
Социология тоталитаризма
Дмитрий Бутрин

Пастор встал и отер лоб большим носовым платком в белую и синюю клетку.
— Я старый человек, не слишком преуспевший в жизни, я знаю, что вы меня не послушаетесь,— сказал он,— но все же хочу предостеречь вас. Не делайте этого! Не производите вашего опыта здесь, в деревне. <...> Я боюсь за вас, за себя, за всех нас. В этой части Вестфалии в воздухе всегда пахнет катастрофой.
Барон фон Малхин насмешливо покачал головой.
— Вы боитесь, мой старый друг? Но чего? И почему? Ведь я делаю лишь то, чем вы занимались всю вашу жизнь: я пытаюсь привести людей обратно к Богу"
(перевод К. Белокурова)

То, что обществу свойственны массовые психозы, знали уже в Средние века, и почти всегда их появление ученые приписывали внешнему воздействию: умелой агитации, агентам врага, голоду и лишениям, химическим агентам, наконец. Версия о том, что общество само, без внешних причин, порождает в себе помешательство, считалась почти невероятной: население не может сойти с ума само по себе.

Роман Лео Перуца, странная история сельского доктора, приехавшего в вестфальскую деревню, был бы совершенно неинтересен, если бы в нем не было того, что через два-три десятка лет назовут "полевыми социологическими исследованиями". Как вообще выглядит общество, занятое поисками утраченного "высокого духа" и постепенно, но уверенно съезжающее на этой почве с катушек? По каким признакам можно узнать, что населением овладевает тяга к величественному коллективному нерассуждающему? После Второй мировой и социологи, и философы напишут об этом множество книг, но в 1932 году наблюдения о "сгущающейся атмосфере" были редки. Все теории о том, что такое тоталитаризм, выросли из подобных наблюдений.

В "Снеге Святого Петра" попытки возродить веру немецких крестьян в Бога и империю заканчиваются тем, что крестьяне провозглашают советскую социалистическую республику в сопровождении неизбежного красного петуха и расправ над кровопийцами. Неизвестно, правда, происходит ли все на самом деле или это коллективная галлюцинация, манера письма Перуца допускает любой вариант. И совершенно неважно, что до этого русский князь пытается воссоздать в своей лаборатории "снег Святого Петра", он же "пожар Богородицы",— грибок, паразитирующий на пшеничных колосьях. Зараженная "снегом" (в котором легко угадывается спорынья, будущий полуфабрикат для ЛСД) пшеница, по мнению князя, и есть источник восстановления духовности: алкалоиды в зараженном хлебе должны вызвать к жизни крестовые походы, альбигойские войны и все, что принято именовать "подъемом народного духа". Но текст вполне позволяет понять: был "снег" или нет, неважно, поскольку его вполне могло и не быть. Он не нужен.

Сам Перуц от подъема этого духа, прекрасно обошедшегося без ЛСД, в 1936 году успел убежать в Тель-Авив. Из забвения "Снег Святого Петра", как и прочие романы Перуца, извлек его большой поклонник Борхес: аргентинцам, которые долгое время любили Перуца больше, чем европейцы, вскоре пригодились соображения о том, как выглядит массовое помешательство общества. В 80-х уже покойного Перуца удивительно много издавали в ГДР — многие из тех, кто его прочитал, разрушили Берлинскую стену. Не в экстазе, а совершенно сознательно.

Оскар Уайльд. «Портрет Дориана Грея»
Природа зависимости
Софья Лосева

При первом взгляде на портрет он невольно сделал шаг назад и вспыхнул от удовольствия. Глаза его блеснули так радостно, словно он в первый раз увидел себя. <...>. Как откровение пришло к нему сознание своей красоты. <...> Да, наступит день, когда его лицо поблекнет и сморщится, глаза потускнеют, выцветут, стройный стан согнется, станет безобразным. <...> Он станет отталкивающе некрасив, жалок и страшен. При этой мысли острая боль, как ножом, пронзила Дориана, и каждая жилка в нем затрепетала. <...> Словно ледяная рука легла ему на сердце"
(перевод М. Ликиардопуло и Л. Александрова)

В романе Уайльда объект, вызывающий зависимость,— это красота Дориана. Как только он получает от другого сообщение о ценности своей красоты, красота эта становится объектом, отдельным от него самого (и даже физически отчужденным от него в портрете); все происходящее с героем романа после этого — прекрасная иллюстрация того, какие жертвы субъект способен принести на алтарь своего идеального объекта из страха лишиться его. Попытка же радикально от объекта отделиться приводит к смерти.

Зависимость — острая психофизиологическая потребность в повторении определенного действия, приносящего удовлетворение. Возникновение ее связывают, с одной стороны, с работой нейромедиаторных систем головного мозга (химическая зависимость); с другой стороны, с определенным типом поведения и структурой личности. Зависимость возникает, когда субъекту удается обнаружить объект, полностью его удовлетворяющий. Взаимодействие с ним доставляет субъекту такое наслаждение, что постепенно исключает из его жизни отношения с другими людьми и интерес к другим объектам. Ту нехватку, которая обычно заставляет предпринимать усилия по построению отношений с другим и поиску путей удовлетворения (ни один из которых не срабатывает на сто процентов, так что поиски продолжаются бесконечно), без остатка заполняет идеальный объект. Финал пути слияния с идеальным объектом — это, конечно, смерть.

Умберто Эко. «Остров накануне»
Линия перемены дат
Дмитрий Бутрин

... Итак, он плыл бы в северном направлении с умеренной, однородной скоростью. Справа и слева от него сменялись бы дни и ночи, времена года, происходили затмения, приливы и отливы, беззаконные звезды прорезали бы небосклон, неся природные бедствия и крушение царств, монархи и понтифики покрывались бы сединою, их останки смешивались с пылью, и все циклоны мироздания вершили свои революционные вихри, и новые планеты создавались бы после гибели прежних планет..."
(перевод Е. Костюкович)

Если географическую широту умели определять еще в античности по солнцу, то проблема долгот оставалась неразрешимой: в мире существовала, по сути, только одна координата из двух необходимых. Вопрос о долготе сводится к проблеме часовых поясов — время есть материя ускользающая, вопрос "Который час в Москве, когда в Петропавловске-Камчатском полночь?" имеет смысл только для людей, в природе не существует измерения времени, а значит, и точных дат, а значит, и смены календаря.

Но люди в календарь вписаны. Большая часть действия романа Умберто Эко происходит на корабле, намертво застрявшем в районе тропического острова Соломона. На нем два человека — все, что осталось от экспедиции, призванной в середине XVII века разрешить главную проблему мореплавателей: найти способ, которым можно определить, на каком меридиане сейчас находится корабль.

Только зная, который час здесь и который в другом месте земного шара, можно знать, где ты находишься сейчас. Герои романа Эко знают, как это выяснить — впрочем, способ этот вымышлен.

Мало того, в XVII веке все уже знают, что, расчертив земной шар, как апельсин, на 24 часовых пояса, непременно обнаружишь такой меридиан, справа от которого всегда, вне зависимости от ответа на вопрос "Который час?" — один день, а слева — уже наступил следующий. При путешествии из Азии в Америку вы, пересекая эту "линию перемены дат", добавляете к дате начала путешествия один день, при обратном путешествии, из Америки в Азию — вычитаете этот день. Линия перемены дат нигде не проведена по суше. Но в море вы вполне можете находиться точно на этой линии, и тогда находящийся совсем близко остров Соломона всегда будет оставаться во вчерашнем дне, в накануне.

Острова накануне никто из героев романа, увы, не достигнет. Но если все время оставаться точно на линии перемены дат — неужели же время действительно остановится?