За что бунтаря Сергея Коненкова любили власти

200 млн человек армии света должны были победить силы тьмы и установить нечто среднее между Царством Божьим и социалистическим раем. Об этом живущий в США скульптор Сергей Коненков сообщал Сталину. Коненков обладал удивительной способностью создавать иллюзию лояльности власти, бунтуя и совершая эксцентричные поступки.

АЛЕКСАНДР КРАВЕЦКИЙ

Профессиональный мужик russe

Приехавший покорять Москву крестьянский сын, как правило, пытается доказать всем, а в первую очередь самому себе, что он благополучно превратился в горожанина. Такая стратегия редко дает хорошие результаты. Слишком уж много сил берет постоянный самоконтроль. Приехавший из деревни Сергей Тимофеевич Коненков повел себя иначе. Образ крестьянского сына, лишь по недоразумению оказавшегося в городе, на долгие годы стал основной чертой имиджа талантливого скульптора. Такой способ поведения придумал не он. В начале XX века в Москве и Петербурге появились молодые и не особенно молодые люди, которые всячески демонстрировали связь с народом. Среди них были Сергей Есенин, Сергей Клычков, Николай Клюев. Их стилизованная народность часто казалась пародией, балаганом. Персонажи в поддевках и смазных сапогах, читающие по-немецки Гейне и обедающие во французских ресторанах, печатались в литературных журналах и были узнаваемой частью богемной жизни Москвы и Петербурга. Подобный стиль поведения избрал и молодой Коненков. Внешность мужичка с бородкой, в вышитой крестиком рубахе и сапоги. Сохранились воспоминания, как подвыпивший Коненков, аккомпанируя себе на лире, поет духовные стихи при участии профессиональных мужичков Серебряного века: "Коненков достает откуда-то из хлама (тут и топор, тут и киянка, и пила, и Пушкин в красном переплете) лиру. Утвердивши лиру на коленях, он крутит ручку, крепит колки-сосцы и доит из лиры скрипучий струнный звук... Еще Коненков не настроил, а уж Есенин тянет голосом. И вот запели. О блудном сыне. Есенин тенорком, немного в нос под стать скрипучей лире, Коненков — приглушенным басом".

Имиджу соответствовал и материал, с которым предпочитал работать молодой скульптор,— не глина и мрамор, а дерево. В его отношении к дереву есть что-то языческое, но это не простонародный пантеизм, не одушевление окружающего мира, а пантеизм литературный, сознательный. Играя в язычника, он создавал что-то вроде деревянных богов языческого пантеона, когда-то сброшенных в Днепр князем Владимиром. Коненков извлекал из пней и чурбаков сказочных существ, прятавшихся там много веков. Он практически никогда не приклеивал к своим фигурам каких-то деталей — это нарушило бы созданный им ритуал взаимных отношений с деревом. Из пня можно извлечь глубоко спрятанное, но ему ничего нельзя навязать. В противном случае дерево будет ничем не лучше глины, которая способна принимать форму, но не способна ее задавать. Иногда оказывалось, что дерево готово к сотворчеству. Одна из скульптур неожиданно проросла: на недостаточно просушенном дереве выросли три больших гриба. К такому проявлению природы скульптор отнесся серьезно, благо грибы так удачно вписались в композицию, что зрители считали их частью авторского замысла.

Пластически скульптуры Коненкова были чем-то совершенно новым. И это новое прекрасно ложилось на столь модную в те годы игру в язычество. Вячеслав Иванов восторженно писал о творчестве Коненкова: "пропитанное отблеском давно отгоревших костров перед идолищем деревянных Перунов и Велесов Древней Руси, лесов и болот, когда можно было слышать, как черный Див кличет вверху древа". Выяснилось, что эпатажный материал и манера общественным вкусам вполне соответствует.

Сергей Коненков довольно ревниво относился к сказителям, которых привозили в столицы участники разного рода экспедиций. Он не без зависти констатировал, что попавшие в город сказители играли свою роль более талантливо, чем имитирующие народность поэты и художники. Коненков вспоминал, как показал аэроплан сказительнице Марии Кривополеновой и как та прореагировала. "А я, батюшка, их видела еще в детстве,— невозмутимо произнесла старушка.— Я знаю это чудо, потому что летала на коврах-самолетах и носила сапоги-скороходы". Как входящий в моду скульптор мечтал вот так же естественно, не моргнув глазом, показать свою принадлежность народной культуре. Но поезд уже ушел. Сложившийся мастер, прекрасно знающий мировую художественную традицию, побывавший в Европе и на Востоке, влюбленный в Италию, все хуже соответствовал образу деревенского самородка. Предстояло примерить иные маски, которые предлагал художнику падкий на театральность Серебряный век.

Бескомпромиссный конформист

Уважающий себя молодой гений не может обойтись без конфликта с официальным рутинным искусством. Ветряной мельницей, с которой отчаянно сражался рыцарь-Коненков, стала Императорская академия художеств. Начало XX века не лучшее время в истории академии. Любой художник, желающий заниматься современным искусством, был просто обязан выразить свое презрение к академическим традициям. Это был наиболее простой и безопасный способ доказать собственную значимость.

При всем при том окончание академии давало звание свободного художника, а в случае удачи — и продолжительную заграничную стажировку. Желая и того и другого, Коненков стал студентом академии. При этом своего отношения к alma mater он и не пытался скрывать. Как-то раз сильно выпившие Коненков и его приятель живописец Петр Кончаловский, прогуливаясь у здания академии, решили бросить калошу в одно из окон, которое они считали ректорским. Случайным свидетелем этой диверсии стал проезжавший мимо петербургский градоначальник. Лишь защита президента академии спасла двух будущих академиков от исключения. Но этот скандал не шел ни в какое сравнение с другим, разразившимся вокруг конкурсного проекта Коненкова.

Вылепленная Сергеем Коненковым статуя библейского Самсона, разрывающего путы, произвела фурор. Натурщика для этой работы автор отыскал в порту. Про грузчика Василия говорили, что он может поднять 30 пудов. Этот силач показался художнику идеальной моделью для изображения героя, могучим усилием разрывающего путы. Но ни хороший натурщик, ни блестящая техника Коненкова не сделали эту скульптуру приемлемой для академии. Она требовала точного следования натуре и на дух не принимала экспрессию и излом, и Сергей Коненков, стремившийся к синтезу фольклорной образности и пластических находок Родена, здесь не имел шансов на успех. Скульптуру обсуждали три дня. Противники говорили, что это воплощенная насмешка над академией и что в лице Коненкова они пригрели на своей груди змею. Лишь благодаря заступничеству Ильи Репина и Архипа Куинджи, Коненков получил-таки звание свободного художника, однако дипломная работа была уничтожена.

Это был полный провал и одновременно блестящая победа. Провал потому, что заграничную стажировку, ради которой Коненков и пошел в академию, он не получил. Однако он получил нечто более значимое. Для русского художника репутация бунтаря и ниспровергателя устоев всегда много значила. Этот скандал стоил десятка академических премий. Смелая, эпатирующая скульптура, уничтоженная по приказу академии, стала настоящей художественной сенсацией. Репродукцию "Самсона" Дягилев сразу же напечатал в редактируемом им журнале "Мир искусства". В "Самсоне" видели свободу художественной фантазии, которую так ценил Серебряный век. С Коненковым всегда так случалось: неуклюжие опыты с целью вписаться в социум кончались неудачей, но они оказывались ценнее многих побед.

Репутации бунтаря нужно было соответствовать. И тут, в 1905 году, очень кстати началось московское восстание. Оказавшись свидетелем стычки демонстрантов с полицией, Сергей Коненков просто не мог себе позволить остаться в стороне. Никакой политики здесь не было, а был лишь восторг молодого человека перед революционным карнавалом. Как истинный атаман, Коненков набрал себе разбойничью ватагу, куда вошли паровозный машинист (какая же русская революция может обойтись без машиниста!), бронзолитейщик, студент, два молодых человека без определенных занятий и поэт Сергей Клычков. А роль связной успешно играла натурщица Татьяна Коняева, вскоре ставшая женой Сергея Коненкова. Вооруженные дружинники гордо расхаживали по улицам, строили баррикады и явно получали удовольствие от уличных стычек. Ничего серьезного они не делали — после окончания беспорядков никто из коненковского окружения арестован не был. Однако славу бунтаря с наганом Коненков заработал, что не помешало ему спустя десятилетие получить генеральский чин, став действительным членом Императорской академии художеств. Теперь к нему следовало обращаться "ваше превосходительство". Но своего отношения к академии скульптор не изменил. В 1917 году художественные журналы сообщали, что Сергей Коненков отказался ехать на выборы президента Академии художеств, поскольку та, по его мнению, нуждается в реорганизации или даже упразднении.

Монументальный провал

Когда Сергей Коненков пытался эпатировать публику, он срывал аплодисменты. Но вписаться в большой заказ, создать не камерную скульптуру, а большой памятник ему не удавалось никогда. И это при том, что изваять что-то грандиозное он мечтал всю жизнь. Среди неосуществленных проектов Коненкова — памятник императору Александру II (революционная деятельность прекрасно сочеталась со стремлением увековечить память о царе), памятник Ленину на Воробьевых горах и многое другое. Но и то, что было осуществлено, получалось как-то косо.

Знаменитый большевистский план монументальной пропаганды предполагал поставить на городских улицах огромное количество изваяний. Считалось, что эти скульптуры будут выступать в роли молчаливых агитаторов за советскую власть. Составили список персонажей, памятные изображения которых должны были украсить улицы Москвы и Петрограда, получилось около 70 имен. Программу претворяли в жизнь своеобразно. В трехмесячный срок скульпторы должны были сделать макет памятника в натуральную величину, но из дешевых материалов (цемента или дерева), и поставить на отведенное место. А жителям города предстояло решить, хорошо ли детище того или иного исполнителя для окончательной установки.

В рамках этого проекта Коненкову предстояло сделать два памятника. Идея панно "Павшим в борьбе за мир и братство народов", по признанию автора, была навеяна виденным в детстве гобеленом "Америка". Какое отношение этот гобелен имел к революционным событиям, сказать трудно. В итоге на Сенатской башне Кремля появилась огромная доска из раскрашенного цемента, на которой была изображена аллегорическая женская фигура неопределенной национальности и эпохи. В руках — пальмовая ветвь мира, на голове — перья под стать боевому наряду индейца. Краска и позолота, которыми покрыли доску, были низкокачественными и скоро поблекли и облезли.

С памятником Степану Разину вышло совсем плохо. Увлеченный идеей казацкой вольницы (в качестве натурщиков выступали члены совета казацких депутатов), Сергей Коненков поставил на Лобном месте Стеньку Разина с персидской княжной. Нарочитая лубочность сквозила во всем. На лобном месте резвились ярко раскрашенные казаки, а у ног лихого атамана возлежала, опершись на руку, цементная персидская княжна. В качестве камерной, выставочной композиции эта работа была бы очень хороша. Но в пространство площади она не вписывалась. Издали казалось, что Разин стоит привязанным к позорному столбу, а вокруг торчат головы разбойников. На первомайские праздники скульптуру открыли, а через несколько дней убрали с глаз долой.

Муза в штатском

Первый брак Сергея Коненкова распался после смерти его старшего сына. Супруги были к этому вполне готовы. Татьяна Коняева была для Коненкова человеком слишком правильным. Богемный быт, постоянные эскапады мужа и пьянство в мастерской быстро ей надоели. Новым увлечением скульптора стала Маргарита Ивановна Воронцова — красавица, приехавшая в Москву из Сарапула учиться на юридических курсах. В 1922 году перед поездкой в США их брак был официально зарегистрирован.

Формально Коненков ехал в США для участия в выставке советского искусства, но пробыл в Штатах более 20 лет. Это была эмиграция, но очень странная. Невозвращенец Коненков не ссорился с СССР, не делал никаких заявлений и вел себя так, будто уехать из СССР в краткосрочную зарубежную командировку и задержаться на пару десятков лет — обычное дело. В мемуарах он писал об этой задержке как о досадной случайности, вызванной занятостью и забывчивостью: "Срок пребывания в Америке истекал, а работы — непочатый край. Обратился с просьбой продлить визы в Наркомпрос, которому мы, художники, ведомственно были подчинены. Наркомпрос связался с Наркоминделом... Загруженный огромным количеством заказов, я не придал значения тому, что соответствующие бумаги слишком медленно продвигались по дипломатическим каналам, а потом и вовсе перестал ими интересоваться".

Живя в США, Коненков не изменил ни привычек, ни своего публичного образа. Он по-прежнему эпатировал публику, демонстрировал нелюбовь к стране проживания (выучить язык он за 20 лет толком не удосужился), безобидно бунтовал и был всеми любим. Маргарита Коненкова оказалась прекрасным менеджером — обеспечивала мужу многочисленные заказы. Это в аскетичной Советской России ее светские таланты не находили спроса, а здесь она превратила мастерскую мужа в модный художественный салон. Коненков быстро стал одним из самых востребованных американских портретистов.

Русская эмиграция всегда славилась политизированностью. Но салон Коненковых, казалось, был выше политики. В нем бывали люди самых разных взглядов, монархисты и антисоветчики могли здесь встретиться с действующими советскими чиновниками. И это не возбранялось — дом Коненковых был у советских спецслужб на хорошем счету. Дело в том, что Маргарита Ивановна являлась одним из многочисленных агентов НКВД, работавших за рубежом, а роль жены скульптора была прекрасным прикрытием. Неизвестно, какие задания выполняла Маргарита Коненкова в первые годы американской эпопеи. Но после 1935 года она явно нацелилась на американский ядерный проект. Именно в этом году в мастерской Коненкова появился Альберт Эйнштейн. Пока создавался скульптурный портрет великого физика, у Эйнштейна и Маргариты Коненковой начался роман, который продолжался десять лет. За это время Маргарита Николаевна успела познакомиться со многими американскими физиками, например с руководителем "манхэттенского проекта" Робертом Оппенгеймером, которого считают отцом атомной бомбы.

Тайная жизнь мужа русской шпионки

О романе своей жены Коненков знал, но относился к нему с поразительным спокойствием. Ему было не до того. Пока Маргарита Николаевна охмуряла американских физиков, Сергея Тимофеевича охмуряли члены какой-то секты. О ней известно очень мало. Насколько можно понять, по вероучению она была близка к "Свидетелям Иеговы", но с существенным отличием. Иеговисты говорят об Армагеддоне — глобальной войне, в которой армия света должна уничтожить армию тьмы, а члены группы, в которую входил Сергей Коненков, утверждали, что Армагеддон и мировая революция почти одно и то же, а последняя битва между добром и злом — это битва между социализмом и капитализмом.

Атеист Коненков начинает изучать Библию и вычитывает там что-то совсем уже свое. Толкования Библии, авторы которых не опираются ни на аппарат богословия, ни на методы исторических или филологических интерпретаций Писания, дают возможность совершенно произвольных построений. Для Сергея Коненкова результатом чтения Библии стала серия писем Иосифу Сталину. По версии скульптора, советский генсек — один из персонажей Писания. Обращаясь к Сталину, Коненков был уверен, что библейский рассказ о Навуходоносоре является пророчеством о деяниях генсека: "Навуходоносор размышлял, куда ему идти — на Иерусалим или на сынов Аммоновых — и пошел вправо — на Иерусалим. Так и Вы не пошли на Японию (сынов Аммоновых — язычников), а пошли и пойдете на Иерусалим — номинальное христианство". Такого рода рассуждения занимают многие страницы. Сергей Коненков объясняет Сталину, что для победы в будущей войне необходимо изготовить специальные "стале-панцирные жилеты", которые сделают солдат неуязвимыми. А чтобы обезопасить самолеты от вражеского огня, предлагал обкладывать фюзеляжи ватой или другими волокнистыми материалами. Письма скульптора полны предсказаний — темных, вялых и бессмысленных. Например, таких: "На весну 1941 года сбудется следующее: и освобождены были четыре ангела, приготовленных на час, и день, и месяц, и год для того, чтобы умертвить третью часть людей. Число конного войска было две тьмы тем, и я слышал число его. (Тьма = 10 000. Тьма тем = 100 000 000. Две тьмы тем = 2х100 000 000 = 200 000 000.) Двести миллионов армия Божия, Красная армия, плюс красная рабочая армия всего мира. Эта армия Божия будет воевать с армией Сатаны, которая также будет весьма велика, но которая будет побеждена. Битва будет до 1944 года. Затем придет анархия и будет до 1946. И за этот период времени человечество потеряет 700 (семьсот) миллионов людей". Конечно же, Сталин этих посланий не читал. Они осели в архиве и были напечатаны лишь много лет спустя.

Параллельная жизнь

После окончания Второй мировой войны скульптор засобирался на родину. Возвращение было триумфальным. По распоряжению Сталина для перевозки скульптур выделили целый пароход. А в Москве на улице Горького Сергею Коненкову дали громадную мастерскую. Никто из реэмигрантов таких благ никогда не получал. Стандартная судьба послевоенных возвращенцев — прозябание в провинциальных городках и страх ареста.

Не исключено, что Коненков, не знавший об отношениях супруги со спецслужбами, связывал свое благополучие с тем, что Сталин читал его мистические письма. Но дело было не в этом. После первых же обвинений скульптора в том, что тяжелые годы он пересидел за океаном, Маргарита Коненкова обратилась к Берии с просьбой защитить их семью от нападок, принимая во внимание "ее заслуги и заслуги С. Т. Коненкова перед Родиной". Нападки прекратились.

Обласканный властью Коненков жил в мире собственных идей и фантазий, которые, впрочем, всегда совпадали с генеральной линией партии. Он одинаково комфортно чувствовал себя и в сталинской, и в хрущевской, и в брежневской Москве, ваял и Ленина, и Сталина, и "Девушку с кукурузой". "Правда" и "Коммунист" печатали его статьи о революции, о космосе, о будущем. Стилистикой эти статьи сильно напоминают его послания Сталину и прочие мистические писания. Только во главу угла теперь ставится технический прогресс. Советская вера в технику, миф о человеке, который преобразует Вселенную, оказываются удивительно созвучными сектантским построениям Коненкова. Полумистические композиции с участием пролетарских вождей обнаруживаются и в работах, которые скульптор изначально не собирался предлагать государству. Чего стоит хотя бы проект памятника Ленину и Сталину. Вожди стоят на плоской земле, лежащей на спине громадных рыб. Землю обвивает змея, по бокам — огромные медведь и орел. Даже Коненков не мог не понимать, что такая монументальная пропаганда в СССР никому не нужна. Значит, делал, что называется, для души.

После смерти Сталина, когда в моду вошли мирный атом и полеты к далеким галактикам, коненковский оккультизм оказался уже совсем близко к мейнстриму. Сергей Тимофеевич с горящими глазами рассказывал собеседникам, что в космическом пространстве заключена особая программа, определяющая развитие Вселенной и жизни. По его мнению, в прошлом жили люди, которые умели расшифровывать эту космическую информацию. К примеру, эти люди построили пирамиду Хеопса, в которую заложили часть сведений о будущем человеческого общества. Он на полном серьезе изучал нумерологические игры вокруг пирамид, пытаясь расшифровать закодированное тайное знание.

Если оккультно-прогрессивные тексты Коненкова вызывают лишь улыбку, то пластические версии этих построений завораживают. В последние годы жизни он работал над многофигурной композицией "Космос", где любимая им оккультная символика соединена с чудесными деревянными людьми и птицами при помощи струн, из которых можно извлекать звук. Коненковский космос звучал в самом буквальном смысле. Эти объекты, включающие массу разнородных элементов — доски, проволоку, струны, блоки и колки, в известном смысле предвосхитили идеи скульпторов-авангардистов. При этом Коненков называл себя реалистом, а слово "авангард" использовал в качестве ругательства.

Будучи автором прекрасных камерных работ, Сергей Коненков всю жизнь мечтал выйти со своими скульптурами в городское пространство и всегда терпел здесь неудачу. В хрущевские времена он трудился над проектом огромного памятника Ленину, который хотел установить на Воробьевых горах. Ильич должен был стоять на земном шаре, медленно вращающемся вслед за Солнцем так, чтобы простертая рука вождя мирового пролетариата всегда показывала на светило. К этому техническому сооружению должна была вести огромная лестница с десятками скульптурных групп. Понятно, что с этим памятником дальше обсуждения дело не пошло. Эпоха Дворца Советов уже завершилась, а время Мамаева кургана еще не пришло. Циклопические формы и сложные инженерные решения в тот момент были не в почете.