Режиссер Станислав Говорухин — о своем новом фильме и неприязни к нашему журналу. Беседовала Алена Солнцева

Фестиваль "Кинотавр" открылся новым фильмом Станислава Говорухина "Конец прекрасной эпохи", реакция публики оказалась как минимум спорной. "Огонек" поговорил с режиссером о прекрасном и не очень

Фильм "Конец прекрасной эпохи" (как отмечено в титрах, по мотивам сборника рассказов Сергея Довлатова "Компромисс", но с большими режиссерскими "соавторскими" включениями) произвел неоднозначное впечатление на публику. Многим понравилось контрастное черно-белое изображение, напоминающее старые подшивки журнала "Чешское фото", зрители смеялись над довлатовскими диалогами, отдавали должное игре артистов. Но столь же многим не показалась убедительной и уместной рихтовка Довлатова, произведенная режиссером. Бесспорно, однако, что фильм вернул интерес к Станиславу Говорухину как к профессионалу кино и художнику, казалось, навсегда утерянный. Ведь в последние годы Говорухин был известен в основном как видный деятель "Единой России" и доверенное лицо президента.

Разговор "Огонька" с режиссером состоялся в Сочи на "Кинотавре", сразу после показа фильма на фестивале.

— Мне показалось, что два ключевых слова, которые вы употребляете, анонсируя фильм,— "смешно" и "красиво". Вы действительно это имели в виду, когда решили снимать фильм по Довлатову?

— Я не ставил такой задачи: снять красивое кино. Другое дело, что черно-белое изображение само по себе красиво. К тому же цветное кино устаревает очень быстро. А черно-белое остается, как сохранились "Летят журавли", "Дом, в котором я живу", "Я шагаю по Москве" и даже мой скромный дипломный фильм "Вертикаль".

— Но ведь и "Место встречи..." тоже хорошо смотрится.

— Когда началась эпоха раскрашивания фильмов, я все мечтал, чтобы нашелся продюсер, который взял бы мой сериал и сделал бы его черно-белым. Меня там цвет лишь раздражает.

— А Довлатова вы решили экранизировать, потому что он пишет ясно, весело или...

— Потому что он пишет ясно, весело, как Чехов, он и мечтал быть Чеховым. Сейчас Довлатова читать модно, это мешает, но его книги — настоящая чеховская литература. Только сегодняшняя.

— Когда показывали ваш фильм на "Кинотавре", вы были в зале?

— Нет, я заходил в ложу и слушал реакцию публики, смеются ли в нужных местах. Вроде правильно реагируют.

— Многие зрители восприняли ваш фильм, с его названием "Конец прекрасной эпохи", как иносказание про сегодняшний день. Вроде про советскую власть, но и на нашу жизнь нынче похоже.

— Нет, я такой задачи не ставил. Я хотел снять фильм о том времени, где все плохо, люди врут, говорят не то, что думают, но при этом, чтобы зрителям захотелось бы туда.

— Как в анекдоте: "как хорошо мы плохо жили". Очевидно, что то время вы вспоминаете с большой симпатией, оно вам кажется более человечным, индивидуальным, теплым, несмотря ни на что...

— Я прочел вчера "Жизнь советской девушки" Татьяны Москвиной (один из фаворитов литературной премии "Нацбест".— "О"), у нее как раз там много рассуждений на эту тему. Да, "как хорошо мы плохо жили". Лучше и не скажешь.

— Вы в свое время были известны как ярый критик советского режима. Вы, будучи любимым народом режиссером, мобилизовали народ на борьбу с советской властью. Сейчас вы в этом раскаиваетесь?

— Так закончил свой жизненный путь самый страшный критик советской власти Александр Зиновьев или такой русский писатель, как Владимир Максимов, уж страшнее его романа "Семь дней творения" трудно что-либо придумать. Зиновьев верно сказал: "Целили в коммунизм, а попали в Россию". Я критиковал советскую власть, но то, что возникло на ее месте, несопоставимо хуже. Вместо несправедливого государства, где справедливость только на словах, сделать криминальное государство, где есть только власть силы и денег,— это преступление.

— Но вы же были одним из участников этого процесса.

— Революцию делают романтики, а плодами ее пользуются негодяи. Так всю жизнь было. Вспомните Французскую революцию. Историю просто надо знать.

— А вы не знали?

— Почему, я знал. Русская интеллигенция, которая подготовила Февральскую революцию 1917 года, страшную, губительную, разрушившую в несколько дней всю Россию, тоже действовала из лучших побуждений. А получилось вон чего. Октябрьский переворот — уже следствие. Или якобинцы — строили государство справедливости, а заработала гильотина. То же самое получилось и у нас в 1990 году.

— Вас обвиняют в том, что вы часто меняете взгляды.

— Лев Николаевич Толстой очень точно ответил за меня. Человек должен менять убеждения, стремиться к лучшим. Он растет, общество меняется, круг его познаний становится шире. Если при всем при этом человек не меняется, то он называется ретроградом.

— Эта эмоция и привела к тому, что вы переменили свое отношение к президенту и стали его поддерживать, хотя прежде критиковали?

— Я к нему переменился, когда еще он президентом не стал: на меня повлияло его поведение в Чечне, Дагестане, когда он расправился с Басаевым. Я в те времена говорил что Путин, учитывая его кагэбэшное прошлое,— черный ящик и мы ничего о нем сказать не можем, пока не вскроем этот ящик.

— Вскрыли?

— В марте 2000 года его избрали президентом, ящик оказался вскрытым. И тут я увидел, что впервые за многие десятилетия на смену маразматикам, людям необразованным, отчасти просто неграмотным пришел образованный, очень эрудированный человек, знающий языки, с потрясающим трудолюбием, с необыкновенной памятью.

— А вы с ним близко знакомы?

— Не близко, нет, но знаком.

— И с тех пор, с 2000 года, все эти 15 лет он вас не разочаровывает?

— Пока нет.

— У вас в фильме есть персонаж, милиционер, которого играет Сергей Гармаш, он говорит фразу, которой нет у Довлатова: "Дайте нам свободу, мы..."

— "Вмиг друг другу горло перегрызем".

— Это ведь ваша мысль?

— Там много моего личного. Но это не сегодняшний я, который уже знает, что дали свободу и мы глотки перегрызли. Я в 1980-х годах это слышал от людей, умудренных опытом и знанием истории, они говорили: "Свобода, ребята, это далеко не все. Дайте нам свободу, и у нас такое начнется". Я просто повторил то, что слышал тогда, но тогда я не поверил...

— Новая Россия вам кажется лучше, чем тот мир, в котором вы жили тогда?

— Конечно, хуже пока. Но 15 лет, с горбачевской эпохи, все разрушалось, сколько же надо это восстанавливать?

— А то зачем восстанавливать? Мир за это время уже изменился, он другой.

— Смотря какой мир. Если вам нравится тот мир, который за бугром, нравится, как он устроен, то тогда вам не надо ничего восстанавливать. Вам надо просто по лекалам западного мира строить общество. А мне тот мир отвратителен.

— Чем же?

— Всем. Однополыми браками, бесконечным враньем, абсолютным отсутствием свободы слова...

— Но знаете, у нас самих со свободой слова не очень.

— Это у вас нет свободы? Вы представляете журнал "Огонек", я читаю ваш журнал и знаю настроение вашего редактора, сужу по статьям, по тому, что написано. Но никто же вас не пытается ни закрыть, ни ограничить. Я уж не говорю о том, что существует просто антигосударственное издание — "Новая газета", это мое любимое чтение.

— Зачем же вы это читаете?

— Мне интересно знать, что они думают. Каково соотношение сил в обществе, много ли людей, раскрыв рот, смотрят на Запад и мечтают жить там...

— Дети многих наших руководителей до сих пор живут там. Видимо, им там нравится... Кстати, ваши внуки уже выучились?

— Один выучился, учился на китайском отделении. Сейчас работает в фирме, в офисе. И получает мало, и неинтересно. Сейчас ищет другую работу. Второй мечтает стать астрономом пока что.

— Замечательная мечта.

— У всех детей же эти бзики есть: стать геологом, астрономом, врачом. А потом превращаются в офисный планктон.

— Вы сегодня по-прежнему живете в состоянии разочарования? Или у вас возник энтузиазм, вы участвуете в большом созидательном проекте?

— Сегодня осуществляется солженицынская идея сбережения народа. 15 лет мы теряли по миллиону человек в год, это известно... Сегодня уже не теряем. История с Крымом — это история сбережения народа. Совершенно очевидно были спасены 2 млн русских людей.

— Вы считаете, что 2 млн русских в Крыму были бы вырезаны "бандеровцами"?

— Мы говорим, что история не имеет сослагательного наклонения. Но есть вещи абсолютно очевидные... Сегодня, глядя на Донбасс, мы прекрасно понимаем, что могло бы быть в Крыму.

— Вы не верите, что на Донбассе есть российские военные?

— Знаете, "Огонек", в это верят только "Новая газета" и "Эхо Москвы". А я знаю, я же там бывал. Знаю, что там масса добровольцев, как, предположим, во время гражданской войны республиканцев с фашистами в Испании.

— Ну в Испанию точно не добровольцев посылали, а по заданию командования советских военнослужащих.

— А сегодня никого никто не посылает. Сами собрали группу и помчались. А сколько людей, вообще не имеющих отношения к военным, приехали защищать Донбасс!

— Из каких соображений, как вы думаете?

— Ну это уже надо их спросить. Спасти народ, страдающий от националистов.

— Знаете, мне кажется, что страна моя, та, в которой я живу, совершенно отделена от власти.

— Это вы где наблюдаете, в Сочи?

— Нет, в Костромской области, у меня там дом...

— Но я все-таки больше вас ездил по стране, и меня если что-то по-настоящему поражает сегодня, то именно провинция.

— А в каком смысле она вас поражает?

— Ну как изменяются города, как меняется уклад. Как меняются люди... Кострома, Тамбов, Пенза... Это тяжелые регионы, понятно. Но даже там многое делается. А вот в Калуге, например, жизнь совершенно изменилась.

— Да, Калуга — это район, который был открыт для инвестиций. Но сейчас инвестиции больше не приходят в Россию. Зато появилось довольно много людей, которые пытаются воссоздать правоконсервативный образ России, противостоящей всему миру. Вам приходится во власти с ними сталкиваться?

— Приходилось, да. Но это не мой фасончик, как говорят в Одессе. Спорить не о чем. Понимаю, но не разделяю.

— А ваши единомышленники — это кто сегодня?

— Мои все единомышленники уже там (показывает на небо)...

— Но здесь, в России сейчас, есть у вас свои? Кто они?

— Ну не журнал "Огонек"... Не "Новая газета", не "Эхо Москвы"... Не Болотная площадь...

— Я понимаю, не любите. Не свои. А кто ваши, кто для вас близкий по духу? Соратник?

— Все сельские учителя, все библиотекари...

— Как раз с библиотеками сейчас не происходит ничего хорошего...

— Я знаю лучше вас, что происходит.

— И что?

— Создаются новые библиотеки, создается электронная библиотека.

— А ничего, что сельские библиотеки сегодня сокращают?

— Далеко не все, и только те, где за последние два года не было ни одного человека, потому что люди перестали читать. Библиотеки — отдельная тема. У нас парламентские слушания недавно прошли про библиотеки. И мы примерно понимаем, что происходит с библиотеками страны.

— Кстати, вы имеете в Думе влияние?

— Я все-таки председатель комитета по культуре...

— А вот когда все эти законы, условно Мизулиной — Яровой принимают, вы возражаете или вам они нравятся?

— Если они мне не нравятся, я возражаю.

— И каков результат?

— Про законопроекты Мизулиной не готов говорить, а вот закон о мате я сам придумал и считаю его правильным.

— Вам в следующем году 80 лет. Хотели бы вы что-то поменять в жизни, какой-то отрезок изменить?

— Конечно, очень даже хотел бы прожить что-то иначе, все люди совершают массу ошибок, потом каются... А с другой стороны, как в рассказе Брэдбери, если изменить даже одну деталь, то все остальное может посыпаться. Лучше об этом не думать.

Беседовала Алена Солнцева