Как графические романы спасают бумажную книгу

Графические романы — это симптом краха литературы и одновременно признак ее силы. Новая традиция чтения в картинках спасает бумажную книгу в эпоху электронных ридеров.

Лиза Биргер

Пока книжная отрасль медленно погружается под воду, есть только один вид литературы, который, кажется, процветает несмотря ни на что, и это графические романы. Не тетрадки комиксов, а именно книги с картинками для взрослых, которых еще каких-то лет десять назад на русском рынке вообще не существовало.

Чем популярнее становятся комиксы, тем чаще художники стараются использовать привлекательную форму для серьезных разговоров. Так было, начиная с первой книги, самоопределившейся как "графический роман", сборника рассказов Уилла Айснера о жизни еврейского гетто "Контракт с богом" (1978), и заканчивая такими революционными попытками жанра, как "Мой секс" Алены Камышевской (2012). Вопреки своей популярной оболочке, а может быть, благодаря ей, эти книги не боятся говорить на запретные темы и становятся лучшим способом подавать читателю горькие пилюли.

Одно из самых известных определений графического романа принадлежит Алану Муру, в 80-х ставшему одним из революционеров жанра: графический роман, говорил он, это комикс, который дорого стоит. Действительно не очень понятно, где проходит граница. В 70-х определение "графический роман" было придумано для того, чтобы отделить художественный комикс от бесконечных тетрадок про суперменов. Сегодня уже сложнее. Вот взять, например, Алана Мура с его "Хранителями" — несмотря на то, что история кажется абсолютно завершенной, выходила она в тех же самых тетрадках-выпусках и ничем не выдавала свое отличие от комикса, пока ее не собрали под твердой обложкой. А "Песочный человек" Нила Геймана? А Фрэнк Миллер с его "Городом грехов"?

Что мешает называть комиксом любую историю в картинках с подписями? Вообще-то ничего. Но помимо собственно комикса у графического романа есть и другие корни — это вся иллюстративная традиция предыдущих поколений, от Босса до Бердслея, а также детская книжка-картинка, которой и самой немногим больше столетия. Так что ярлык "графический роман" нужен нам прежде всего для произведений, которые выросли из формата детского развлечения. Именно так, кстати, американская пресса приветствовала в начале 90-х вручение Пулитцеровской премии "Маусу" Арта Шпигельмана: "комиксы вашего детства повзрослели".

Понятие "графический роман", хоть и пришло к нам из 70-х, по-настоящему важным стало в 80-е годы. В это время комиксы тоже переживали новое рождение с приходом в жанр таких мастеров, как Алан Мур и Фрэнк Миллер. И точно так же, как классический Бэтмен вдруг сменил интонацию с героической на трагическую, графические истории стали ощущать на себе тяжесть "века тревоги" с его войнами, катастрофами и непережитыми травмами. Немалая заслуга в превращении "дорогого комикса" в способ художественной терапии принадлежит Арту Шпигельману. Жанр графического романа стоило бы придумать только ради его "Мауса", в основу которого легли воспоминания отца художника о холокосте. У Шпигельмана евреи стали мышками, а немцы — кошками, очевидно, что ни в каком другом формате эта книга возникнуть не могла. Не будь "Мауса", не могли бы возникнуть и такие определяющие для современной культуры книги, как "Персеполис" Маржан Сатрапи об исламской революции в Иране и "Веселый дом (трагикомедия семьи)" Элисон Бекдел о жизни ее отца, скрытого гея, в маленьком американском городке, или, например, "Швы" Давида Смолла, автобиографический рассказ о том, как отец-радиолог, экспериментируя с лечением, вырастил сыну рак.

Чем популярнее становятся комиксы, тем чаще художники используют привлекательную форму для серьезных разговоров

Графические романы 80-х годов использовали художественные средства для того, чтобы дистанцироваться от реальности, создавая фантастические миры. В 90-е возникает жанр графического репортажа, придуманный американским журналистом и комиксистом Джо Сакко. Самая известная книга Сакко к осени готовится выйти на русском языке в издательстве "Бумкнига" — это "Палестина" (1991), рассказ о путешествии главного героя в Палестину и Израиль в попытке разобраться в сути арабо-израильского конфликта. Еще одна не менее знаменитая книга уже издана — это "Фотограф" Эмманюэля Гибера и Дидье Лефевра, где реальный поход фотографа Дидье Лефевра по Афганистану с миссией "Врачи без границ" дополняется рисунками там, где ему не хватает фотографий,— но нигде, ни разу читателю не дают усомниться в правдивости рассказа.

В 2009-м году издательство "Амфора" выпустило небольшим тиражом в несколько тысяч экземпляров русский перевод знаменитых "Хранителей" Алана Мура, ни на что особенно не надеясь. Но несмотря на нескромную цену, тираж разлетелся за несколько месяцев, спешная допечатка — и того быстрее. Тогда и начался бум графических историй в России. Немногим больше пяти лет — смешной, казалось бы, срок, но его хватило на то, чтобы издать на русском немалую часть графических историй века: от "Мауса" Арта Шпигельмана до "Персеполиса" Маржан Сатрапи, от "Священной болезни" Давида Б., одного из первых рассказов о жизни больного эпилепсией ребенка, до полного собрания автобиографической манги Кэйдзи Накадзавы "Босоногий Гэн" — о Хиросиме и том, что было после. Появились и новые издательства, посвятившие себя графическим историям, из которых особенно хочется выделить питерскую "Бумкнигу" и московский Zangavar. Первое понемногу переводит и издает на русском главные графические тексты, создавая буквально из ничего русский канон графического романа, второе отличает веселый художественный запал.

Расцвет в отечественном книгоиздании этих прекрасных, в каком-то смысле "ненужных" книг символизирует кризис наших представлений о том, как должна выглядеть книга. Если в доцифровую эпоху книга должна была быть такой, чтобы нам хотелось ее прочитать, то сегодня, когда лента фейсбука в телефоне вполне заменяет нам вечернее чтение, книга должна быть такой, чтобы нам хотелось ею обладать. Из инструмента она снова становится артефактом, доступным и понятным только избранным,— не об этом ли мы мечтали в 2000-х, жалея, что книга стала слишком доступной? Сделав шаг вперед, мы в некотором роде вернулись назад, к иллюминированным шедеврам из библиотек Средневековья, времени, к которому, похоже, стремится наш современный мир.