Денис Драгунский в интервью "Ъ FM"

Фестиваль "Книги России" продолжается в Москве. В пятницу на Красной площади публика увидит Дарью Донцову, Юрия Вяземского, Владимира Познера, Олега Роя, Павла Басинского и многих других российских писателей. В программе фестиваля их встречи с публикой, споры о литературе и презентации новых книг. Константин Эггерт побеседовал с писателем и публицистом Денисом Драгунским в специальной студии "Коммерсантъ FM" на Красной площади.

— Какой сейчас период переживает русская литература? Варианты ответа, как в игре телевизионной: подъем, спад или такое равномерно плато?

— Равномерно, прямолинейное движение по Ньютону: особого спада вроде бы нет, выходят хорошие книжки, но сказать, что был какой-то подъем, тоже я бы не рискнул.

— А вот, например, Евгений Водолазкин, ваш коллега по цеху, как говорили при Советах.

— Другой великий писатель.

— Другой великий писатель, да, совершенно верно, он считает, что есть подъем, потому что общество сейчас более спокойно и может вникать в глубины мысли.

— Не знаю, я очень рад, что Водолазкин так считает, он доктор филологических наук, ему, очевидно, виднее, а я всего лишь кандидат философских.

— Какой вопрос правильно сегодня задавать русской литературе? Мы знаем, что делать, мы знаем, кто виноват — а есть ли еще какие-то вопросы? Может, быть, те остались актуальны, может, их вообще не стоит задавать?

— Есть — почему? Есть много вопросов, например: "Зачем все это?", или "Что потом?"

— А что потом, кстати?

— А вот что потом — совершенно непонятно. Потом, наверное, букридеры, потом, наверное, совершенно какая-то другая литература, более тесно связанная с интернетом, с сетевым модусом поведения, чем традиционная бумажная. Я этого не боюсь, мне это даже очень интересно.

— Какой писатель стал для вас за последнее время открытием? Ну, разумеется, кроме ваших новых произведений.

— Дуглас Коупленд, безусловно — замечательный писатель, тот самый, который написал в свое время "Поколение Икс", я читаю все его новые книжки. Это замечательный писатель, очень мастеровитый, и одновременно очень жаркий и эмоциональный — это редкое сочетание.

— В России есть ли такие имена?

— Российская литература какая-то отдельная, особая, впрочем, мне нравится Владимир Шаров.

— Тоже вы не первый, кто о нем говорит.

— Ну, слава богу.

— Если говорить о том, что ждет российскую литературу не в технологическом плане, а в плане тем, в плане новых идей, которые могут зажечь публику, я бы говорил, может быть, и не только о высокой литературе, но, может быть, и о крепкой коммерческой.

— Вы знаете, любая литература — и российская тоже — это такое вот кладбище закрытых тем, или я бы сказал, колючая проволока запретов. Есть огромное количество тем, о которых литература не говорит.

— Например?

— Ну, например, преступление, например, психология человека, который совершил нечто ужасное. В этой связи русская литература XIX века была в каком-то смысле более свободна. Например, в советской русской литературе нет трех романов, нет, грубо говоря, "Триумфальной арки", нет "Теней в раю" и нет "Каждый умирает в одиночку", хотя в советской жизни, в нашей истории была оккупация, город Николаев два года жил в оккупации, как бы не заметив ничего.

— И не один город Николаев.

— Ну, город Николаев это как бы отдельная история. Эмиграция плохо описана — это тоже ведь огромная страница жизни нашей России, и, наконец, сопротивление. Есть огромные тома, в которых было написано, как простые рабочие люди клеили листовки "Долой Сталина", и после войны, и до войны, в 50-е годы — вот такого вот простого рабочего мужика, который, как вот этот герой Фаллады, борется с режимом в одиночку, они были, но литературы об этом нет.

— С коммунистическим режимом?

— С коммунистическим, естественно.

— Ну, хорошо, получается, что у нас не хватает Ремарка?

— Получается, что у нас не хватает такой хорошей социальной литературы. А кроме того, у нас не хватает еще хорошего, так сказать, душевного авангарда, не хватает декаданса, у нас не хватает Селина, Андре Жида, у нас не хватает Дрие Ла Рошеля, у нас не хватает вот таких вот копателей в гадости, а это очень нужно.

— Послушайте, ну хорошо, Селин умер, если не ошибаюсь, в 60-е годы, Ремарк, по-моему, в 70-е.

— Да.

— Вы хотите сказать, что в русской литературе еще не пройден этап, который западная прошла полвека назад практически?

— Вы знаете, это очень рискованно так говорить, потому что нагонять все равно не получится.

— Может, перепрыгнуть сразу?

— Может быть, сразу перепрыгнуть. Каких-то тем нет. Вот, например, китайская литература не прошла всех этих периодов, естественно, а какой получился писатель Мо Янь, например? Я не уверен, например, что югославская литература там или чешская литература проходили эти этапы в советское время, в 30-40-50-60-е годы, а какой появился Кундера, а какой появился там Павич, ну и так далее.

— То есть все равно особый путь, получается?

— Ну как у всех, как у всех. Путь всякой литературы особый.