Игорь Гулин о «Параде» Николая Кононова

В издательстве «Галеев-галерея» вышел роман Николая Кононова «Парад» — изысканно-беспощадная панорама советских 70-х

Живущий в Петербурге Николай Кононов — замечательный поэт, превратившийся в одного из лучших современных прозаиков. Его предыдущий роман "Фланер" — может быть, единственная в недавней русской литературе удачная попытка романа про частного человека на фоне большой истории. "Парад" — еще один подобный опыт, но исследующий более близкую эпоху.

Место действия — родной кононовский Саратов. Время — самое сердце застоя: государство и идеология повсеместны, и одновременно с тем — почти неразличимы, присутствуют в виде все больше стирающихся риторических формул. Ежедневные ритуалы неотменимы, но настоящее событие невозможно. Время стоит.

В центре повествования — впрочем, это исчезающий, иллюзорный центр — молодой фарцовщик Лев. Прекрасный нарцисс — не в будничном, а почти что в мифологическом смысле, невообразимое существо, соблазняющее представителей всех полов и классов, обладатель удивительных предметов, мерцающих в окружающей грязи. Вокруг него — галерея персонажей, парад чудаков.

Здесь идет постоянное движение идей и товаров, судеб и чувств, но все они не могут состояться, тонут в плотном времени, сталкиваются, как помидоры на дне банки

Брутальный и податливый комбайнер Павел из соседней деревни. Прекрасно-нелепая, непригодная к взрослой жизни машинистка Люда. Двое доцентов философии с комическими прозвищами Мотылек и Холодок, один занимается поиском определения "классовой красоты", другой — этимологическими основами понятия "труд"; вместе они — безжалостная пародия на весь советский марксизм разом, от циничных начетников до возвышенных идеалистов (вроде Эвальда Ильенкова, прямо выведенного в одном из эпизодов). Наконец, умственно отсталый юноша Адя, трагический персонаж, сгущающий бессловесность и никчемность остальных в совсем уж гротескную степень.

Всех этих героев Лев будто бы приглашает к сюжету, но он, сюжет, не может состояться, отменяется. Любое движение похоже на мутный оборот рыбы на глубине или гомункула в колбе. Подобные колбы, вроде банки с чайным грибом, то и дело возникают на протяжении повествования, становятся призмой, сквозь которую еще лучше (то есть еще хуже) видна вязкость времени.

Во "Фланере" жизнь души потерявшегося во времени интеллектуала, чудом избежавшего ГУЛАГа и спрятавшегося в саратовском мареве, делала большую историю как бы не совсем существующей. "Парад" тоже роман, отменяющий сам себя, но по-другому. Здесь идет постоянное движение идей и товаров, судеб и чувств, но все они не могут состояться, тонут в плотном времени, сталкиваются, как помидоры на дне банки. Встречи, озарения, смерти ничего не способны поменять.

Кононов здесь пишет, как всегда, о страстях. Однако эти страсти ничтожны — будто бы скомпрометированы самой принадлежностью их носителей безнадежному социуму протолюдей, которым не суждено вполне очеловечиться. И здесь есть подвох. В невероятно остроумном, тонком, барочно-красивом "Параде" слишком много желчи — желания рассчитаться с давно закончившейся эпохой. Будто кровь заливает глаза, препятствуя настоящей жалости, нежности, интересу к этим существам. В этом романе есть некий внутренний разлом — будто свидетель, исследователь и прокурор не договорились между собой. И все же — как опыт некоей чувственной археологии — это один из самых интересных художественных текстов, написанных о советских 70-х из сегодняшнего дня.

Николай Кононов. Парад. М.: Галеев-галерея, 2015