Когда в Российской Империи перестали пороть чиновников

В мае 1870 года в Туле правитель канцелярии губернатора Плахов приказал высечь розгами своего писца Оранжева за неявку на службу. Стараниями жандармов скандальное дело вскоре стало уголовным. Однако закона, карающего за порку подчиненного, в Российской Империи не существовало, и дело дошло до высшей судебной инстанции — Правительствующего сената.

Евгений Жирнов

20 марта 1871 года Правительствующий сенат, высшая судебная инстанция Российской Империи, закончил рассмотрение простого на вид, но достаточно сложного с точки зрения действующего законодательства дела коллежского асессора Петра Александровича Плахова, обвиняемого в отдании приказа выпороть розгами обер-офицерского сына, писца канцелярии тульского губернатора восемнадцатилетнего Григория Яковлевича Оранжева.

Документы дела рисовали красочную картину нравов, бытовавших тогда в среде государственных служащих. Обстоятельства происшествия, рассказанные на следствии Оранжевым, выглядели следующим образом:

"29-го Апреля Губернатор, собираясь уезжать в Петербург, подарил чиновникам своей канцелярии несколько пар платья, из коих ему достались пальто и брюки".

По тем временам это был весьма ценный подарок, поскольку "строительство", как тогда говорили, приличного пальто было не по карману не только писцам, но и многим чиновникам, что подтверждалось поведением жены Плахова.

"30-го Апреля,— говорилось в документах,— Губернатор с Плаховым уехал, a 1-го Мая он, Оранжев, не явился на службу. В тот же день жена Плахова явилась к его квартирной хозяйке, Знаменской, и отняла пальто и брюки. 4-го Мая приезжал Плахов и, узнав от чиновников, что он, Оранжев, не был два дня на службе, велел ему прийти к себе в тот же день в 5 часов; там он ругал и бил его по щеке и животу, и затем отправился вместе с ним на квартиру его, Оранжева; там Плахов, чиновник Губернского Правления Сидоров и семинарист Говоров повели его в баню, где и начали сечь розгами; сколько дали ударов, не помнит; при этом присутствовал Плахов, приказывая бить побольнее. Затем его заперли в холодной комнате, где продержали до 6-го Мая, после чего он явился в канцелярию".

Случись подобное хотя бы десятью годами ранее, все бы только одобрительно рассказывали друг другу, как правитель губернской канцелярии лихо держит подчиненных в ежовых рукавицах. Но с тех пор в Российской Империи случилось много перемен — освободили крестьян, начали судебную реформу. И в новой реальности подобные действия отнюдь не поощрялись высшей властью. Канцелярию губернатора посетил начальник Тульского жандармского управления А. И. Муратов, который допросил Оранжева и сообщил о происшествии прокурору Тульского окружного суда. А Оранжев, видимо, не без их влияния 8 мая подал жалобу, в которой просил возбудить преследование против Плахова за наказание его розгами.

Плахов после визита Муратова попытался исправить положение, о чем в изложении показаний Оранжева говорилось:

"Помощник Плахова Преображенский и чиновник Соковнин требовали, чтобы он выдал расписку в том, что Плахов его не сек; не смея ослушаться их, он дал требуемую расписку".

В другой ситуации тем все могло и закончиться. Но на беду Плахова в том же мае 1870 года губернатором в Тулу был назначен сторонник реформ действительный статский советник Ю. К. Арсеньев, а потому делу дали законный ход. Участники экзекуции на допросах у судебного следователя подтвердили все сказанное Оранжевым:

"Чиновник Сидоров, подтверждая показание Говорова, пояснил, что, не смея ослушаться Плахова, он срезал в саду березу и во время наказания держал Оранжева".

Отрицать факт порки больше не имело смысла, и Плахов выбрал новую линию защиты. Он утверждал, что приказал выпороть юношу не как его начальник, а как лицо, уполномоченное на то отцом Оранжева, поскольку тот передал начальнику канцелярии все права по воспитанию сына. В подтверждение своей правоты Плахов представил письмо Оранжева-старшего, в котором говорилось:

"Почтеннейший мой благодетель, Петр Александрович! До меня дошли горестные, но верные слухи, что мой Григорий в своих занятиях по канцелярии ведет себя дурно, а именно: не ночует дома и бывает там, где не должно и крайне для него вредно, а как Вы приняли его в свое отеческое покровительство и я вполне предоставил Вам отеческие права, что известно и сыну моему, то всенижайше умоляю Вас, не затрудняйтесь, Бога ради, в мере взыскания, какое заблагорассудите, если, по убеждению Вашему, мой Благодетель, Вы найдете для него полезною, тем более что, с одной стороны, мой сын еще мальчик, имеет весьма слабую волю, а с другой стороны, Вас умоляет об этом со слезами отец".

Выбранная роль опекуна-благодетеля, правда, плохо сочеталась с изъятием у подопечного подарка губернатора. К тому же версию Плахова опровергали показания квартирной хозяйки Оранжева:

"Вдова Губернского Секретаря Знаменская показала, что 4-го Мая Плахов, придя в ее квартиру с Оранжевым, выговаривал ему, что своим поведением он вызвал против себя жалобы, и затем ушел с ним, a по возвращении велел Оранжеву просить у нее, Знаменской, прощение. О том, что Плахов высек Оранжева, она узнала от последнего, а на вторичном показании добавила, что когда Плахов возвратился к ней с Оранжевым, то сказал ему: "За твое поведение я выгоню тебя из службы"".

Итог предварительного расследования был закономерным:

"По рассмотрении произведенного по настоящему делу дознания и предварительного следствия Тульское Губернское Правление нашло, что Плахов, наказав Оранжева розгами, совершил преступление, предусмотренное 347 ст. Улож., за которое подлежит преданию суду, о чем и сообщило Прокурору Московской Судебной Палаты, по обвинительному акту которого Плахов предан суду Судебной Палаты, без участия присяжных заседателей".

На суде Плахов продолжал утверждать, что действовал из лучших побуждений, стараясь исправить поведение юноши. Но никаких сомнений в вине Плахова не было. Возник лишь один вопрос — за что именно его наказывать:

"Приступая к обсуждению противозаконного деяния Плахова, дозволившего себе по отношению к Оранжеву самоуправство, выразившееся в наказании его розгами, Судебная Палата находит:

1) что оное, хотя не подходит прямо ни под одну статью уголовного закона, но тем не менее по общему смыслу узаконений, содержащихся во 2-й главе V раздела Уложения, должно быть причислено к деяниям, подлежащим преследованию и наказанию,

2) что это преступное деяние, по сравнению его с однородными преступлениями, ближе всего подходит под 347 ст. Улож. о наказ., в которой упоминается об оскорблении кого-либо действием должностным лицом при отправлении им своей должности".

Приговор не отличался особой суровостью:

"Судебная Палата определила: бывшего Правителя Канцелярии Тульского Губернатора Коллежского Асессора Петра Александрова Плахова подвергнуть аресту в тюрьме на два месяца, взыскав с него, на основании 956 ст. Уст. Угол. Суд., судебные по делу издержки".

Видимо, суд учел, что главное наказание Плахов уже понес — лишился престижного места. Но терпеть позор и садиться в тюрьму бывший правитель канцелярии не захотел. Он подал апелляцию, в которой указывал, что дело против него было возбуждено незаконно, по конфиденциальному сообщению начальника жандармского управления прокурору. Кроме того, он доказывал, что свидетельские показания Оранжева не должны приниматься во внимание, поскольку он не свидетель, а потерпевший. А квартирная хозяйка Знаменская не могла дать письменных показаний, поскольку была неграмотна. Плахов приводил и множество других аргументов в свою защиту, главный из которых заключался в том, что он имел полное право наказать Оранжева как опекающее его лицо.

Разбираться в простом, но юридически неясном деле пришлось Правительствующему сенату, в определении которого говорилось:

"В оправдание свое Плахов ссылается на то, что он действовал по поручению отца Оранжева, и в подтверждение представляет письмо последнего; но, не говоря уже о том, что по делу ничем не удостоверено, чтобы письмо это действительно предшествовало тому происшествию, которое подало повод к настоящему делу, нельзя не заметить, что в нем не заключается уполномочия Плахову производить подобную экзекуцию, а говорится лишь о мерах взыскания, и, сверх того, нельзя не обратить внимания и на то обстоятельство, что Плахов, как лицо, состоящее на государственной службе и занимавшее довольно значительную должность, состоя на которой имел возможность и даже обязан был познакомиться с законами, не мог не знать и того, что подобное полномочие не действительно и не согласно с духом закона, так как права родителей в отношении к их детям не могут быть ни отчуждаемы, ни передаваемы другому лицу, а тем более в отношении лица, достигшего уже того возраста (18 лет), в котором оно пользуется правом распоряжаться своим имуществом и выходит уже из-под опеки. Подобные действия Плахова можно объяснить лишь извращенным понятием о своих правах как начальника".

Сенат изменил статью, по которой должен был быть наказан Плахов:

"К вине Плахова ближе всего подходит 401 ст. Улож., предусматривающая, между прочим, те случаи, когда начальник наложит на подчиненного взыскание свыше предоставленной ему власти".

Меру наказания Сенат выбрал примирительно-назидательную: "Подсудимого Коллежского Асессора Плахова подвергнуть вычету из времени службы шести месяцев". Казалось бы, небольшой штришок на грандиозной картине александровских реформ. Но своевольные наказания с тех пор перестали быть обычным и одобряемым всеми делом.