"Соло для двоих" в Михайловском театре

Проект Сергея Даниляна "Соло для двоих", созданный для Натальи Осиповой и Ивана Васильева, наконец-то докатился и до Питера. Причем докатился в виде сильно обновленном: как сообщил сам господин Данилян перед спектаклем, каждое отделение вечера — премьера. Премьер оказалось три (по числу актов): мировая — "Моцарт и Сальери" Владимира Варнавы, российская — "Zeitgeist" Аластера Марриотта, петербургская — "Facada" Артура Питы. Рассказывает ОЛЬГА ФЕДОРЧЕНКО.

Премьера балет

Вечер получился по-петербургски сдержанным и искренним, чему способствовали сами спектакли: прошедшие перезагрузку концептуальной хореографией Наталья Осипова и Иван Васильев отложили в ящик театрального комода пачки, пуанты, трико и колеты вместе с пируэтами, фуэте и тройными со-де-басками. Петербургские балетоманы, любящие "Наташу и Ваню" просто так — за то, что они есть,— достойно выдержали отсутствие любимых и затертых па-де-де. Сосредоточенная атмосфера и напряженное внимание, с которыми зал следил за танцевальным развитием, не разрушались криками "браво!" и "техническими" аплодисментами, сигнализирующими, что танцовщик преодолел какое-то препятствие. Тем ценнее была финальная овация по окончании вечера: рискованно составленная программа вполне окупилась многократным поднятием занавеса и чуть растерянными поклонами исполнителей.

Открывавший вечер балет Аластера Марриотта "Zeitgeist" (российская премьера) на музыку Скрипичного концерта Филипа Гласса, модного и активно эксплуатируемого современными танцовщиками композитора. На заднике сцены струились по вертикали, горизонтали и диагонали компьютерные заставки. Точно такие же пластические "заставки" в виде трех атлетических юношей змеились по планшету сцены в нервных взвинченных комбинациях, весьма точно отражающих ритмический рисунок музыки Гласса. Премьеру Эдварду Уотсону хореограф сочинил партерную вариацию, заимствующую комбинации женского класса из раздела "на середине". Красиво сложенный солист элегантно вынимал ногу в высоком девлопе (многие балерины обзавидовались бы такому роскошному шагу!), демонстрировал похвальную устойчивость в медленных поворотах и экспрессивно распахивал руки в "лебединых" пор-де-бра не хуже Одетты. Госпожа Осипова в черном купальнике с золотыми разводами появилась на сцене в своих знаменитых гран па-де-ша, высота которых обозначалась где-то на уровне шей стоящих корифеев. Зал, однако, не успел привычно разразиться аплодисментами (хотя повод, конечно, был), ибо балерина после краткого и энергичного антре тут же приступила ко второй части балета — вытягиванию своего уникального тела в руках пренадежнейшего партнера. В дуэте наметился даже некоторый драматизм: в изощренных децентрализованных поддержках со смещенной опорной осью балерина словно и не замечала чутких и внимательных рук солиста, готового удержать ее в самой прихотливой и самой неустойчивой позе. С задумчивым ликом она словно стремилась за невидимой тенью невидимого идеала, совершенно не ценя беззаветной преданности мистера Уотсона, укачивающего ее в танцевальной колыбельной то на коленях, то на широких плечах, то на могучей спине. В третьей части балета госпожа Осипова делила премьерскую благосклонность между всеми четырьмя кавалерами. А сочинение мистера Марриотта неожиданно обнаружило неоспоримое сходство с первым актом "Спящей красавицы". Резвость безымянной героини, словно смоделированной с помощью компьютерной программы, оттеняла велеречивость корифеев и солиста. Кода в темпе престиссимо напоминала о возможном роковом уколе. Под конец уже вся четверка убаюкала истомившуюся балерину, свивая над ней руками и телами кибернетический сад. Так что балет "Zeitgeist" получился определенно символическим: госпожа Осипова, исповедница академических традиций в лице принцессы Авроры, обновляется в перезагрузке танцевальных ценностей, бережно лелеемая британской хореографической сдержанностью.

Мировая премьера состоялась во втором отделении. Владимир Варнава представил "Моцарта и Сальери". Хрестоматийную историю про несовместимость гения и злодейства по мотивам "Маленьких трагедий" Пушкина и знаменитого фильма Милоша Формана господин Варнава интерпретировал как гротескную буффонаду в лучших традициях отечественного интеллектуального цирка. Расставленные по периметру стаканы, кресло патриарха в центре и пюпитр сборку — вот и весь антураж спектакля. Господин Варнава виртуозно сформулировал главный конфликт между интеллектуальной пустотой и эмоциональной переполненностью души гения, фонтанирующего музыкой в буквальном смысле слова. Моцарт (Иван Васильев) идиотически светел, дурашливо-фальшиво напевает "Lacrimosa" и безмятежно танцует вариацию под "Мальчика резвого, кудрявого, влюбленного". Сальери (Владимир Варнава), внешне ровесник Моцарта, изгрызен собственной бесплодностью и предстает в образе страшной, истерзанной никчемностью немощи, исполняющей пластический монолог — гимн всепоглощающей пустоте. Короткий 20-минутный балет держит в напряжении режиссерскими находками и блестящими актерскими работами самого Владимира Варнавы и Ивана Васильева. Центральный дуэт герои танцуют с наполненным ядом стаканом. В нем смешалась и танцевальная эксцентрика, и цирковая эквилибристика, и пронзительная лирика, и пацанское любопытство: "Ой, а что это такое красивое зелененькое в стаканчике?" А какая безупречно прекрасная режиссура и придумка эпизода, в котором приемом буффонадной условности говорится о необъяснимой природе гениальности! И даже усложненный большой пируэт, блестяще исполненный Моцартом-Васильевым (маленькое балетмейстерское потакание милым танцевальным прихотям господина Васильева), не заставил зрительный зал разорвать внимательную тишину ненужными здесь аплодисментами.

Третья часть — "Facada" (постановка Артура Питы), в которой наконец-то встретились Наталья Осипова и Иван Васильев,— прошла под нескончаемые аплодисменты. История о покинутой невесте и ее отмщении, начавшаяся водевилем, прошедшая горнило экзистенциальной драмы и закончившаяся античной трагедией, нашла горячий отклик в сердцах петербургских зрителей. С восторгом они встречали господина Васильева — незадачливого жениха, в нервном волнении вытирающего потеющие ладони о штаны и натягивающего на уста праздничную улыбку. С воодушевлением восприняли игривую легкость Джульетты-девочки в "выходной" вариации Наталии Осиповой. И особо бурными аплодисментами (в которых, несомненно, было много личного) — первобытную кровожадность ее финальной пляски-тризны.