Энди Белл и Марк Гарденер о причинах расставания и новых концертах группы Ride

Лидеры культовой английской группы Ride ЭНДИ БЕЛЛ и МАРК ГАРДЕНЕР рассказали МАКСУ ХАГЕНУ о воссоединении, шугейзе и смене поколений.

Была ли у музыки Ride изначальная концепция или просто собрались молодые ребята и решили: «Давайте возьмемся за гитары и пошумим»?

Э. Б.: Мы с Марком учились в одной школе и слушали одну и ту же музыку. В первую очередь The Smiths, The Cure, Echo and The Bunnymen. Честно говоря, мы представляем самую мейнстримовую версию инди-музыки. (Смеется.) Но идея объединить инди- и поп-музыку в нашем случае сработала. А потом мы познакомились со Стивом (Стив Кверальт, бас-гитарист Ride.— “Ъ”), он был постарше, работал в музыкальном магазине и познакомил нас с группами типа The Primal Scream, Sonic Youth и My Bloody Valentine. Он слушал много специфического по тем временам инди — Dead Can Dance, Cocteau Twins и вообще весь набор лейбла 4AD. Pixies… Хотя последние, по-моему, все-таки поп-музыка.

М. Г.: Помню, что первым диском, который я купил в магазине Стива, был «Treasure» Cocteau Twins. Мне лет четырнадцать было. И все перечисленное в той или иной мере повлияло на звук, который мы стали развивать…

История гласит, что Ride распались из-за разногласий между вами. Как вы сейчас оцениваете ту ситуацию?

Э. Б.: (Смеется.) Ох, история! Да, наступило разочарование. Я думаю, что на нас слишком сильно подействовало отсутствие ожидаемого успеха. Если бы мы росли и росли, то таких проблем наверняка бы не возникло. У нас вышло два альбома, мы откатали два больших тура, нам надо было просто тормознуть на некоторое время и сказать: «Пока хватит, надо передохнуть». К середине 1990-х мы сами у себя уже поперек горла стояли.

М. Г.: Мы элементарно выгорели. Ты проводишь массу времени, впахивая на все лады как музыкант. Кажется, даже в школе каникулы длиннее, чем те свободные промежутки, которые были у нас. Иногда хотелось отойти от всего этого в сторону.

Э. Б.: Оглядываясь назад из сегодняшнего дня, могу сказать, что нам действительно надо было отдохнуть друг от друга. Ты не мог позволить себе больше пары месяцев свободного времени, а это, как выясняется, очень небольшой срок. И вот, вернувшись с гастролей, через эти два месяца ты снова в студии записываешь альбом. Ко всему прочему начался период, когда внимание к шугейзу ослабло, началась эпоха брит-попа. А ты сидишь с гитарой и все ищешь новый звук. Мы всегда старались не повторяться. Даже если вы сравните наш первый диск с мини-альбомами, которые выходили до него, будет разная музыка. Во втором — то же самое: старые наработки мы тоже выпустили мини-альбомами, чтобы на нем все было совсем новым — «хватит этого шума». В третьем мы попытались объединить рок и поп калифорнийского толка…

М. Г.: Нас в чем-то чрезмерно заботил финальный результат. Песни, что мы записывали, значили очень много для каждого из нас. Не хотелось выбрасывать на публику нечто недоделанное или тем более то, что тебе самому не нравится. В результате мы были под двойным давлением: усталость и напряжение в студии.

Э. Б.: Не забудьте, нам было по 23 года. Мы только-только вышли из мальчишеского возраста и сразу превратились в работяг-музыкантов. Такое не могло длиться до бесконечности. В этом возрасте все, что происходит с тобой, воздействует гораздо сильнее. Сейчас мне кажется совсем неудивительным, что наши отношения, а потом и группа стали разваливаться.

Слушая ваши поздние альбомы «Carnival of Light» и «Tarantula», можно предположить, что вы все же пытались приспосабливаться к изменяющейся моде, хватаясь то за психоделику, то за вполне чистокровную британскую рок-музыку…

М. Г.: Для нас тогда все было естественно. Мы пробовали что-то свежее, по крайней мере для нас. Само собой, мы понимали, что происходит в музыке, кто на что влияет в данный момент. Но это совпадало и с нашим нежеланием застрять в собственной норе.

Э. Б.: Сейчас даже несколько странно думать, что, мучительно стараясь не повториться, мы загнали самих себя в угол. Попытка делать музыку с оглядкой на 1960-е… Но был и другой вариант — уходить в электронику. Может быть, если бы мы продержались еще пару лет…

М. Г.: (Смеется.) — Еще пару месяцев!

Э. Б.: (Смеется.) Да хоть пару месяцев! Кто бы знал, куда мы могли двинуться дальше с нашим желанием делать что-то новое. Уже тогда возникало ощущение, что мы сыграли все, что хотели, в рамках гитарной музыки.

М. Г.: В это время все мои друзья уже сидели на танцевальной электронике и говорили: «Почему бы и вам не попробовать?» Ты приносишь в группу идею, а тебе сразу: «Ты что, с ума сошел?»

Э. Б.: Да, если честно, мне тогда казалось, что электроника — неправильный выбор для Ride. А сейчас думаю, что возобладал мой чистый эгоизм. Я только потом понял, что многие музыканты, которым нравился шугейз, как раз стали обращаться к электронике, а вовсе не к брит-попу или чему-то подобному. Warp Records расцвел, возникли группы вроде Stereolab…

М. Г.: Radiohead!

Э. Б.: Да, Radiohead! Ведь именно они очень правильно уловили идею, смогли отойти от чистой гитарной музыки и зацепить электронику, услышанную на том же Warp. А шугейз надолго так и остался музыкой для узкого круга любителей.

М. Г.: Но это не значит, что мы сами замыкались. Мне сразу очень понравились Oasis, я потом честно порадовался за Энди, когда его взяли в группу. И я никогда ничего не имел против Suede, Blur или Pulp — все это была просто прекрасная музыка. А знаете Bonobo? Мне он тоже всегда нравился, и, что удивительно, когда мы с ним однажды разговорились, вдруг выяснилось, что он большой поклонник Ride. Он обратил внимание на психоделические элементы в нашей музыке и сам пытался реализовать что-то подобное в электронике. Да и не он один, многие музыканты-электронщики работают с теми же чувствами и атмосферой, которые мы пытались донести через гитарные эффекты…

Э. Б.: Некоторая монотонность в духе Стива Райха — то, что проходит, например, через всю музыку Spacemen 3. Только в Ride мы пытались делать все это в более выразительном и мелодичном виде. Я до сих пор постоянно обращаюсь к этим приемам, они как кровь в моих жилах. Без них поп-песня так и останется элементарной поп-песней.

М. Г.: И, конечно, Kraftwerk и Neu! — возможно, не каждый заметит, что они тоже сильно на нас повлияли.

Когда вы репетировали перед реюнион-туром, технически старались достичь чего-то упущенного в 1990-х?

М. Г.: Все стало сильно лучше, я гарантирую. Множество маленьких деталей, на которые ты со своим опытом начинаешь обращать внимание. Появилось реальное понимание того, что у тебя происходит со звуком и как можно достичь желаемого. Песни стали… больше, напористее.

Э. Б.: Вся аппаратура и эффекты у нас новые. Оборудование за эти годы стало гораздо лучше, и мы получаем более интересный звук. Единственный инструмент, оставшийся от моего прежнего набора, это 12-струнная гитара Rickenbacker. Я даже вторую заимел про запас. В остальном — педали, усилители, микрофоны — все изменилось.

М. Г.: Мне, например, пришлось восстанавливать мои партии и звуки с нуля — и более тщательно, чем я это делал бы в 1990-х. Но, как говорится, много мелочей в итоге дают большую разницу.

Э. Б.: Могу прямо заявить, даже если сегодняшний концерт будет неудачным по звуку, он все равно окажется гораздо лучше, чем те, что происходили в году 1995-м. А играть мы научились и вовсе в сто раз лучше.

Как вы думаете, почему так получилось, что шугейзовые группы «высшей лиги» — My Bloody Valentine, Slowdive и Ride — воссоединились одна за другой именно в последние годы?

Э. Б.: Предположу, что организаторы фестивалей, которые в молодости были нашими поклонниками, доросли до возраста, когда сами смогли заказывать музыку.

М. Г.: Я бы еще вспомнил The Jesus and Mary Chain. По-моему, череда реюнионов началась именно с них. Все эти группы были в свое время пионерами инди и шугейза, и, даже когда они разошлись, их наследие никуда не делось и росло с годами. Групп формально не существовало, а музыка продолжала жить своей жизнью. И ведь если бы людям не хотелось, чтобы все эти команды снова вышли на сцену, то вряд ли это произошло бы. Нас самих много раз просили вернуться, и мы в целом были не против.

Интересно, что Энди упомянул фактор, который больше относится не к музыке, а к демографии,— возрасту и смене поколений.

Э. Б.: По-моему, в музыке, особенно в том, что касается гитарного рока, ты можешь заметить несколько слоев — что-то происходит на поверхности, что-то менее заметно. И эти менее заметные стили часто замешаны на уже состоявшихся идеях и ждут своего момента, чтобы открыться широкой публике. Так произошло и с группами, играющими шугейз,— молодыми и ветеранами.

М. Г.: Согласен, музыка развивается циклично, только нужно заметить ее движение.

Э. Б.: Это не секрет. Появляется новое поколение двадцатилетних, они играют новую музыку, корни которой обнаруживаются во временах, когда эти ребята даже еще не родились. Поколения меняются, кто-то рождается, кто-то умирает — демография как есть. Старые стили успевают подзабыться, а ты еще жив. И это хорошо. (Смеется.)