Чем русское мормонское многоженство отличалось от американского

В конце 1840-х годов, почти одновременно с воссозданием мормонских общин в Соединенных Штатах, в Самарской губернии появились русские мормоны. В 1872 году их лидер Иван Каныгин был арестован. И выяснилось, что у русских и американских мормонов в то время общим было лишь одно — пристрастие к полигамии.

Евгений Жирнов

"Бледные, с истомленным лицом"

На протяжении длительного времени Русская православная церковь вела непрекращающуюся, хотя и не всегда успешную, борьбу за возвращение в свое лоно заблудших чад, увлекшихся разнообразными новыми вероучениями. Со времен борьбы со старообрядцами был накоплен огромный опыт выявления отступников и их общин. Регулярно составлялись реестры сект и выпускались пособия для православных миссионеров, позволяющие безошибочно выявлять сектантов.

К примеру, в одном из них, выпущенном в 1911 году, рассказывалось, как выявлять одних из самых ненавистных церкви вероотступников — хлыстов, чьи молитвенные радения зачастую заканчивались свальным грехом, и скопцов, чья деятельность вызывала лишь немногим меньшую ярость:

"Сектанты имеют обыкновенно какой-то особенный внешний облик. Они обыкновенно худые, бледные, с истомленным лицом. Походка у них мерная, ровная; речь тихая и вкрадчивая. У хлыстов заметны также постоянные вздохи, порывистые движения и нервные подергивания тела. Что касается в частности скопцов, то их можно узнать по тем особенностям во внешности, которые являются следствием оскопления".

Миссионеров учили, что хлысты маскируются особенно тщательно. Ведь после обнаружения их принуждали раскаяться, а отказавшихся высылали в места отдаленные, а порой и бросали в тюрьму на долгие годы. Поэтому хлысты вели внешне правильный и праведный образ жизни и даже ходили в церковь. Самым важным способом выявления сектантов считались беседы о вере. Сектант, как учили миссионеров, обязательно покажет свое истинное лицо во время тихих задушевных разговоров.

О воззрениях русских мормонов, которых часть отечественных богословов считала разновидностью хлыстов, профессор-протоиерей Т. И. Будкевич писал:

"Основателем этой секты был беглый крестьянин, скрывавшийся от солдатчины на Кавказе, житель с. Александрова Гая Иван Григорьев сын Каныгин, выдававший себя за американского подданного. Самарские мормоны руководствуются в своих верованиях не книгами Св. Писания или Преданием, а непосредственными (мнимыми, конечно) откровениями Св. Духа. Они отвергают возможность сверхъестественного в мире, а потому и всю евангельскую историю понимают иносказательно. Иисуса Христа они не признают истинным Сыном Божьим, отрицают искупительное значение Его крестной смерти, не верят во второе пришествие Его на землю и издеваются над христианским учением о страшном суде. Они утверждают, что люди существовали еще раньше Адама и что Адам был только первым грешником, почему самое имя Адама они считают бранным и оскорбительным. Адамом они называют всякого злого человека, даже злую лошадь и собаку. По их верованию, после смерти человека тело его истлевает, а душа возносится к Богу и получает от Него уже плоть нетленную. Только души грешников остаются на земле и вселяются в тела животных. Так как самарские мормоны, подобно хлыстам, веруют в предсуществование и переселение душ, то у них есть и христы и богородицы, и пророки и апостолы".

"К женам запретил прикасаться"

Самое примечательное заключалось в том, что большую часть знаний о верованиях и обычаях русских мормонов миссионеры получили после того, как в 1872 году Иван Григорьев сын Каныгин оказался за решеткой. Игумен Арсений (Алексеев), бывший тогда членом Самарской миссии, в 1888 году так описал свое знакомство с Каныгиным:

"К нам привели двух арестантов, крепко закованных в железо. Один из них был рослый и представительный мужчина с небольшой, средней бородой и темно-русыми волосами. На рябоватом лице его мелькала утонченная хитрость; глаза смотрели смело и даже проницательно; в телодвижениях и вообще в обращении его заметна была самоуверенная развязность человека, привыкшего к власти. Это и был лжехристос Иван Григорьев; пониже ростом и не таким видным выглядывал другой арестант "предтеча или наперсник христа" Иван Артемьев, крестьянин села малой Новоузенки, который, часто и с некоторым благоговением, взглядывал на Ивана Григорьева".

Миссионеры вели с двумя арестантами душеспасительные беседы, но их уговорам вернуться в лоно матери-церкви поддался не глава мормонов, а его наперсник. Трудно сказать, что больше подействовало на Ивана Артемьева,— увещевания или возможность сразу после раскаяния выйти на свободу, но он сдался уже после второй встречи с миссионерами. А во время двухнедельного испытательного срока в монастыре много и охотно рассказывал отцу Арсению о жизни самарских мормонов.

Как рассказывал Артемьев, Каныгин скрывался от солдатской службы в Турции у горы Арарат, где с другими ищущими новой веры ждал пришествия Христа. Вернувшись в родные места, он начал проповедовать свое новое учение, и у него нашлось немало сторонников, уверовавших в то, что этот проповедник может делать с их душами все, что пожелает. В то время он учил последователей вести строгую и правильную жизнь.

В 1855 году, как записал игумен Арсений, Каныгин решил вновь отправиться в Турцию:

"Иван Григорьев заповедал своим последователям продолжительные и строгие посты (некоторым дня по два ничего не велел есть); а также к женам запретил прикасаться. В заключение он велел своим последователям присылать ему в Турцию денег, "как в писании сказано: за грехи нужно во Иерусалим посылать"".

В его отсутствие, как отмечал миссионер, община мормонов не только не распалась, но и продолжала жить по его заветам:

Всякая девица, намеревающаяся выйти замуж, должна наперед месяц или два прожить с Григорьевым

"Ученики его принялись усердно исполнять то, что он повелел им... Для очищения себя от своих грехов они два раза посылали Ивану Григорьеву, или, как они говорили, в "Иерусалим", весьма почтенную сумму денег: в первый раз 15 тысяч, во второй — 10 тысяч рублей на ассигнации. В то же время они обратили свое особенное внимание на "обеты" или на милостыню. Она состояла главным образом в том, что каждый новоуверовавший устраивал обед для нищих, убогих и пр., причем не жалел для их угощения ни своих овец, ни телят, ни даже взрослых коров и быков. Всякий в щедрости старался превзойти своего собрата по вере. В то же время они, конечно, не забывали и других видов благотворительности. Пост и частые общественные моления шли своим чередом. Слабые верой православные... соблазнились такою благочестивою, по-видимому, жизнью новых и духовных христиан, в особенности же даровыми угощениями,— и спешили пополнить их ряды".

Во время отсутствия Каныгина случилась попытка занять его место вождя общины, но старшие ее члены не приняли самозванца. Они, правда, изменили порядки во время молений — начали прыгать во время молитв, например. Но вернувшийся наставник быстро прекратил эту самодеятельность.

"Стал брать с богатых людей"

"В 1858 году,— писал игумен Арсений,— после трехлетнего пребывания в Турции, Иван Григорьев явился в Орлов Гай и собрал сюда своих последователей. Многое в его секте не понравилось ему. Прыганье и хлопанье в ладоши он назвал "дикой лихорадкой" и приказал совсем приостановить их".

Кроме того, большинство говоривших с ним членов общины жаловались на стариков, которые сделали их праведную жизнь невыносимой:

"Эти последние налагали на них посты невыносимые и велели разлучаться мужу с женою и не иметь супружеского сношения, а жить как брат с сестрою. Жалобы эти были отчасти несправедливы: не касаться жен повелел сам Иван Григорьев пред своим отъездом в Турцию, а старики поддерживали только эту его волю".

Каныгин деятельно взялся за реформирование своей общины. Прежде всего в организационном плане:

"Иван Григорьев избрал 18 уважаемых старцев, нарек их апостолами, епископами и пресвитерами, назначил им приходы".

Затем он занялся финансовой стороной дела:

"Григорьевым было положено начало общественному сундуку или кружке. Из его сумм предполагалось брать: для найма охотников в военную службу (вместо членов общины.— "История"), для подачки нужным людям из православных, на содержание "проповедников Слова Божия", для выдачи почему-нибудь разорившимся последователям его и бедным из них нуждающимся (те и другие, впрочем, должны были потом отплачиваться за это, если только нужда миновала их, если они поправлялись) и т. п. В кружку вместе с добровольными пожертвованиями постановлено было опускать штрафные деньги за грехи, при оценке которых Григорьев руководился кроме их сравнительной тяжести еще степенью состоятельности грешника. Женщины вместо денег могли приносить изделия своих рук, которые обращались в деньги и вносились в кружку же. К общественной кружке приставлены были 4 старика, которым поручено было охранять ее и с согласия которых должны были производиться расходы ее сумм".

В первое время общественная казна пополнялась вяло и неохотно. Члены общины жертвовали не более трех--пяти копеек. Но их глава знал, чем и как их можно раззадорить. На очередном молитвенном собрании он объявил, что те, кто дает мало, уклоняются от своей новой истинной веры. Ведь, когда они были в старой церкви, они покупали свечи, давали деньги на иконы, жертвовали не Богу, а рукотворным идолам. А теперь для истинного Бога денег жалеют. Члены общины, как со слов Ивана Артемьева писал игумен Арсений, "спохватились":

"Наперерыв друг перед другом спешили класть в кружку уже рублями и десятками рублей, через год в ней набралось, по словам Ивана Артемьева, целых 100 000 р. на ассигнации, "потому что много было верующих",— так замечает Иван Артемьев для объяснения громадности этой цифры".

Для очищения себя от своих грехов они два раза посылали Ивану Григорьеву весьма почтенную сумму денег

Следующим шагом стал перевод общинных денег в личное пользование. Каныгин начал убеждать сторонников, что главная их зашита перед Богом — именно он. А потому жертвовать за грехи нужно в Иерусалим, то есть ему.

"Легкая добыча,— писал игумен,— только еще более усилила сребролюбие Ивана Григорьева. Он предпринял меры к увеличению и без того громадной суммы жертвенных денег. Главною мерою было увеличение налогов на грехи. Особенно много он стал брать с богатых людей. Каждому богачу он имел обыкновение говорить: "Ты человек семейный и богатый и чать не без греха. Тебе не стыдно давать за свои грехи 100, 200 и 300 рублей: ты знаешь, что я должен за всякий твой грех ходатайствовать к Отцу моему небесному"".

Но денег хотелось все больше и больше. А для этого в общине должно было стать еще больше людей, которые должны как можно больше грешить. Сначала Каныгин разрешил употребление спиртного и сам показал последователям пример. А затем решил сделать свою общину еще более привлекательной для новообращенных.

"Имел двух наложниц"

Каныгин начал объяснять, что пары, сочетавшиеся церковным браком, без любви, живут неправильно и вопреки воле Божьей. Нужно быть с тем, с кем сопряжен духом.

"Между мужем и женою,— учил он,— весьма часто нет любви и согласия. Вам подобает венчаться не человеком, но Богом, потому что вы вышли из тьмы в Его чудный свет. Итак, куда дух ведет, туда вы садитесь. Нужно теперь прилепляться сустав к суставу и кость к кости".

Люди, присутствовавшие на этой проповеди, расселись парами с кем кому хотелось, а их духовный наставник велел им умножаться. Правда, для сохранения хозяйства он приказал мужьям с женами продолжать жить под одной крышей, а для телесного сожительства выбирать себе пару с помощью духа.

Новые порядки привлекли в общину немало новых членов. Прежде всего уставших от бесконечных преследований хлыстов. Ведь полигамия по-мормонски не вызывала такой бурной реакции властей, как хлыстовский свальный грех.

Сам Каныгин начал показывать последователям пример новой телесной жизни и, ведомый духом, выбрал для себя самую красивую девушку из общины. Затем его аппетит, как рассказывал Иван Артемьев, возрос:

"Всякая девица, намеревающаяся выйти замуж, должна наперед месяц или два прожить с Григорьевым, потом уже вступить в брак, который в этом случае благословлял он сам".

Это не помешало ему обзаводиться еще и более или менее постоянными подругами жизни.

"В последние годы своей жизни Иван Григорьев имел двух наложниц, именуемых им "духовными женами", "богородицами", "богинями" и "пророчицами". Одна богиня жила в качестве жены у Григорьева довольно долго, так что прижила от него трех детей. Но, когда она несколько надоела ему, он подыскал себе новую, молодую богиню, не бросая совсем и старой".

Сладкая жизнь главы русских мормонов закончилась совершенно неожиданно для него. Власти, долго смотревшие на его художества сквозь пальцы, решили пресечь его деятельность. Скорее всего, у него просто закончились деньги, которыми прежде оплачивалось терпимое отношение чиновников к его проделкам. Беспрестанные выплаты "в Иерусалим" довели семьи мормонов почти до полного разорения. А после того, как он как-то приказал один год не пахать и не сеять, они обнищали до крайности, и взять с них было уже нечего. После голодного года немалое число последователей переметнулось к покинувшим Каныгина бывшим ученикам, образовавшим новые мормонские общины. Так что ему оставалось лишь вспоминать о времени, когда он катался по степям на тройке, возлежал на дорогих коврах в окружении красавиц и вкусно ел.

Финал жизни Каныгина оказался вполне логичным и закономерным.

"Умер Иван Григорьевич,— писал игумен Арсений,— загадочно и, кажется, насильственной смертью. Порядочно соскучившись в тюремном заключении, он изъявил желание обратиться в православие и жениться на "младшей богине". Последнее обстоятельство особенно не нравилось старшей богине, имевшей у себя трех детей. Богини по очереди носили в острог пищу и гостинцы. После "лепешек" старшей из них Григорьеву однажды вдруг занездоровилось, и он скоропостижно помер. Младшая богиня, убежденная в том, что его отравила соперница, старшая богиня, возбудила против последней судебное преследование. Началось следствие, труп Григорьева вскрывали. Но дело окончилось без всяких последствий для обвиняемой и для обвинительницы".