Выбор Игоря Гулина

«Этика пыли»
Джон Рескин

Удивительный артефакт викторианской эпохи. В начале 1860-х годов великий британский искусствовед, знаменитый писатель, влиятельный политический мыслитель Джон Рескин проводил много времени в школе для девочек в Уиннингтон-холле. По мотивам бесед с ее воспитанницами он написал в 1865 году книгу в форме бесед — платоновских почти что диалогов. Тема их не домоводство, как можно было бы заключить из названия, а минералогия. Герои "Этики пыли" — "старый профессор" и одиннадцать девушек возрастом от девяти до двадцати лет. Несмотря на всю непоседливость и девичье своеволье, их, как ни странно, живейше интересуют предлагаемые профессором экскурсы в камень. В разного рода крохах — скорее песчинках, чем пылинках,— они учатся распознавать себя самих. Рассказывая о природе, структуре и классификации кристаллов, Рескин в эксцентричной форме излагает систему собственных взглядов на искусство, историю, политику и религию, место человека в природе и среди других людей. "Этика пыли" — не познавательная безделка, но серьезный опыт педагогики. Почти в каждой беседе профессор по-новому доказывает своим маленьким подругам необходимость "кристаллизоваться" — обрести идеальную форму и подобающее место — в бытии. Делает он это, разумеется, в крайне игривой форме. Изысканно-остроумная, довольно перверсивная и вместе с тем исполненная викторианской одухотворенной раздумчивости,— очень странная книга. "Этика пыли" вышла через год после знаменитой сказки другого оксфордского профессора, любившего девочек. И не рифмовать ее с "Алисой в Стране чудес" очень сложно.

Ad Marginem

«Так это был гудочек»
Линор Горалик

Линор Горалик — эссеист, прозаик, исследователь моды, создатель комиксов про Зайца ПЦ и, что важнее, поэт. Вышедшая в Риге книга "Так это был гудочек" — первый ее поэтический сборник после восьмилетнего перерыва. Поначалу кажется, что книжка эта говорит интонациями немного из другого времени. Не в том смысле, что она устарела. В 2000-х годах поэзия Горалик для многих стала опознаваемым маркером, ее интонация была принята за самую точную "свою" молодыми представителями, скажем так, креативных профессий, разом успешными и растерянными. Сейчас этих людей не то чтобы больше нет, но с них немного сбит фокус. И в освобожденных от слишком благодарных потребителей стихах Горалик проявляется новое важное значение. Почти все эти стихи — о смерти. В мире текстов Горалик ее невозможно избежать, она повсюду — и уже приелась, замылилась. Смерть стала житейским делом, и ее можно немного заговорить. Тексты Горалик так и устроены — как смертельные скороговорки, теребящие истрепавшиеся в бахрому края последнего часа. Важно другое: за этим суетливым истерическим ритмом неотступно встает другой — медленное и архаичное течение надгробного плача, поминальной оды. Оно сбивает, разъедает суету скороговорки, пробуждает посреди колыбельной. Терапевтическая функция этих текстов терпит поражение, оттого они растут как поэзия. "В парке, под бобыльником простым, // умирает старый молодым: // гордо, молча, с каменным лицом — // словом, умирает молодцом. // Рядом, под клеменцией простой, // умирает старым молодой: // стонет, плачет, дергает лицом — // тоже умирает молодцом".

Literature Without Borders

«Три статьи по поводу»
Мария Степанова

Год назад поэт Мария Степанова выпустила сборник критической прозы "Один, не один, не я". Критикой те тексты можно было называть очень условно, и с той же степенью условности ее "Три статьи по поводу" — публицистика. Прошлая книга была посвящена тому, как люди вспоминают: мемуарам, дневникам. Новая — о том, как они, то есть мы, пытаемся осмыслить современность. И о том, как плохо это у нас получается. Отталкиваясь от столетия начала Первой мировой войны, разговор быстро приходит к Донбассу, начинается с Блока и приходит к фейсбуку. Но этот путь преемственности — слишком простой, ложный, и Степанова показывает, как по нему не идти. "Три статьи" Степановой — именно о том, как все мы отказываемся осмыслять вещи, происходящие сейчас, как новые, превращаем "современность" в ролевую игру по мотивам других эпох. Как заклинаем будущее не быть, старательно принося настоящее в жертву прошлому. Эти тексты о растерянном, сомнамбулическом движении идей и людей в царстве потерявших контекст громких слов, смертельных конвульсий смыслов, отчасти — в царстве мертвых. В этом смысле "Три статьи" интересно читать в контексте степановских стихов, но это совершенно не обязательно. При всей рафинированности языка это очень простые, понятные тексты. Более того: они могут служить противоядием от отказа понимать. И, наверное, это одна из главных книжек, написанных о "современной" России. Может быть, не о ее существовании, но о необходимости.

Новое издательство

«Я, ты, он, она и другие извращенцы»
Джесси Беринг

Джесси Беринг — известный американский биолог, научный журналист и открытый гей. Последнее — важно. Его книга находится на пересечении научно-популярной литературы, фривольной проповеди и автобиографии. Она написана человеком, чьи сексуальные предпочтения еще совсем недавно считались в обществе неестественными, а не так давно — вовсе незаконными. Книга Беринга, конечно, не про то, что гомосексуальность это не порок. Он идет гораздо дальше, пытается доказать следующее: все, что мы привыкли считать отклонениями, перверсиями, странностями, от зоофилии до фут-фетишизма,— все это «естественно», обусловлено теми или иными требованиями природы, необходимостями выживания. Что ненормальной сексуальности нет — или же что вся она нормальна. В своем подходе Беринг остроумно сочетает две вещи. Первая — историческая критика сложившихся представлений о сексуальности в духе Мишеля Фуко, ехидное разоблачение юридических, медицинских, моральных "норм". Вторая — эволюционная биология, примененная не к древним предкам, а к вполне современным людям. (Так, например, Беринг, замечает, что упомянутое влечение к стопам всякий раз появляется как широко распространенная страсть во время эпидемий венерических болезней — гонореи, сифилиса, СПИДа,— когда интересоваться частями тела, не имеющими пространства для пенетрации, оказывается безопасней для жизни). Все это очень интересно, весело и часто убедительно. Единственная проблема: Беринг нарочито вытесняет, сбрасывает с корабля удовольствия весь символический уровень сексуальности, почти все, чем занимается психоанализ. Говоря об "извращениях", он как будто отрицает самую важную вещь: то, что делает любую перверсию, а вообще-то и любую сексуальность, притягательной, желанной — это ее запретность, хотя бы частичная. Тот самый стыд, который справедливо и увлекательно высмеивает эта книга.

Corpus

«Барабанщик и шпион. Марсельеза Аркадия Гайдара»
Ирина Глущенко

Новая книга культуролога Ирины Глущенко, написавшей исследование "Общепит. Микоян и советская кухня". Забавный литературоведческий этюд — скорее большая виньетка, чем маленькая монография. В центре ее — "Судьба барабанщика" Аркадия Гайдара. Аляповатый хит сталинской детской литературы о том, как сын заключенного становится сознательным членом общества, рвет с преступным окружением и совершает подвиг, Глущенко вводит в контекст "большой литературы". Она ставит повесть Гайдара в парадоксальный ряд главных книг — не столько для контекста самих 1930-х, сколько для позднейшего либерального канона. Это — "Дар" Набокова и "Мастер и Маргарита" Булгакова. Три эти произведения, чьи авторы, вероятно, возненавидели бы друг друга, начинают выглядеть в ее анализе как почти один и тот же текст — будто пропповская структура волшебной сказки, с чуть разнящимися вариантами развития сюжета. Это, конечно, фокус, но любопытный.

Высшая школа экономики