"Смотритель" Виктора Пелевина

Появление осенью нового романа Виктора Пелевина стало уже практически традицией. В этом году эта рутина нарушена рядом издательских трюков. Роман "Смотритель" выйдет двумя книгами, к которым планируется приложить сборник связанных с повествованием классических текстов — Тынянова, Цвейга, Мережковского и Ходасевича. Вышедшую из печати первую часть романа (она называется "Орден желтого флага") прочитала АННА НАРИНСКАЯ.

Премьера литература

Вообще-то эта рецензия могла бы состоять из одного короткого предложения: "Вышел новый роман Пелевина". И все было б совершенно ясно. Потому что все мы понимаем, что такое роман Пелевина,— и это он и есть.

То есть вроде бы можно сказать, что вот Пелевин окончательно свелся к пелевинщине и что интересен он, если по-честному, определенному кругу фанатов, которые заранее знают, чего им ждать, и получают ровно то, чего ожидают (и соответственно хотят). Что все окончательно свелось к отрицанию отрицания и галлюцинации внутри галлюцинации (хоть излюбленной пелевинской истории про Чжуан-цзы и бабочку в "Смотрителе" нет, но, как говорил другой известный автор, "ровно такой смысл там есть"). И что надеяться на новое и сильное уже не стоит, а какие-то протуберанцы жизни и свежести, встречавшиеся в его недавних произведениях (например, прекрасная повесть "Burning Bush", вышедшая пять лет назад),— это всего лишь всполохи таланта, все крепче погружающегося в сон,— то ли о мудреце, то ли о бабочке.

Сказать так, наверное, можно, но ужасно не хочется. Пелевин, как бы он ни разочаровывал нас (во всяком случае, многих из нас), в последние годы — редкий, нет, редчайший пример писателя или даже вообще автора, любовь к которому приобрела уже какую-то личную, живую форму. Которого жалеешь, за которого радуешься, которому многое прощаешь и от которого всегда чего-то ждешь.

Для нескольких поколений его книги были в некотором смысле способом осознания жизни, возможностью ее сформулировать. "Чапаев и Пустота" — лучшая энциклопедия русской жизни начала девяностых, "Generation П" — лучший толковый словарь конца того десятилетия. Его модель вселенной, состоящей из поглощающих друг друга галлюциногенных миров, населенных узнаваемыми фантомами, работала еще и потому, что вещи очень непонятные и бессмысленные находили с ее помощью доступные и разумные объяснения.

Например, куботонны черной маслянистой жидкости, поступающей из-под земли и приносящей на тот момент множество дензнаков, оказывались всего лишь плодом камланий оборотней (как в "Священной книге оборотня"), а поразительное поведение представителей отечественных властных структур вполне логично объясняется тем, что все они либо сами вурдалаки, либо их прихвостни (как в "Empire V"). Это, безусловно, казалось куда более реальным, чем прогоны про "сырьевую экономику" и "политическую специфику момента".

Такой парадоксальный, искрящий контакт с отечественной действительностью с какого-то момента стал как будто изнашиваться от одного пелевинского текста к другому (самым простым было бы объяснить это физической удаленностью писателя от наших палестин, но кажется или, вернее, чувствуется, что дело не в этом), и в его последних книгах знаки современности уже казались скорее знаками беспомощности.

Так что вроде можно только радоваться, что на этот раз — ну, во всяком случае, в этом, первом, томе романа — Пелевин не поминает ни хипстеров, ни випстеров, ни, слава тебе господи, укропов и ватников и вообще не играет ни в какие игры с современной российской актуальностью, лишь изредка снисходя до грустно-иронических пассажей вроде такого: "Смещение императора Павла произошло по типичной для русских революций схеме: английский посол напоил нескольких офицеров и велел им убить государя — что те, как и положено русским европейцам, немедленно исполнили. На этом убийстве по большому счету и прервался европейский вектор развития России — страна наша стала сползать в еврозавистливую азиатчину". (Тут стоит сказать, что шуток и каламбуров в этом тексте несравнимо меньше, чем мы привыкли ждать от этого автора.)

Действие (ну или бездействие) в "Смотрителе" происходит в некоем иллюзорном мире, к созданию которого имеют отношение (сформулируем так, чтобы избежать упреков в спойлерах) создатель теории животного магнетизма Франц Антон Месмер, отец-основатель и символ финансового могущества США Бенджамин Франклин, российский император Павел и тыняновский подпоручик Киже. Первый том представляет собою растянутую экспозицию истории, но уже понятно, что Пелевин и в этот раз занимается, как ему и пристало, отшелушиванием одного слоя мнимой реальности за другим, пропуская сквозь них своего героя в свойственном этому герою состоянии "вечной инициации".

Для пелевинского читателя это вполне комфортно — он получает дозу любимого автора, причем побочных явлений не предвидится. Куда хуже здесь критику. В своей ранней книге Пелевин топил критика в сортире, в последние годы он придумал для представителей нелюбимой им профессии мытарство поизощреннее: выпускать раз в год по книге, заставляя рецензентов всякий раз мучительно подбирать слова. Потому что должность не позволяет ограничиться фразой: "Вышел новый роман Пелевина".