МИХАЛЬ РОВНЕР ответила на вопросы ЕЛЕНЫ КРАВЦУН.

–– Как вы работаете с видео, какими техническими средствами пользуетесь?

–– Я никогда не использую анимацию. Я всегда делаю видеосъемку или использую уже существующий ролик, крайне редко использую видео из новостей. Обработка обычно происходит в видеоредакторе, таком как, например, Flame. Если говорить про постпродакшен, то здесь уже используются более сложные программы. Их выбор зависит от того, какое разрешение я хочу получить. Иногда я снимаю намеренно с низким разрешением, а потом на экране улучшаю его. Но на этой выставке вы видите лишь некоторую часть моего творчества. Иногда я работаю с красками, кистями. На самом деле я не вдохновляюсь именно технологиями, да, я активный их пользователь, но мое творчество не про это. Технологии –– всего лишь инструмент. Чем лучше инструмент, тем легче работать. Сегодня ведь самое важное — это потребность в коммуникации и самовыражении, а уж какими средствами, каждый художник выбирает сам.

–– Кто из видеохудожников или режиссеров на вас повлиял?

–– Я часто вдохновляюсь фотографами. Если говорить о русских творцах, то это Родченко, он мог видеть важные закономерности в жизни, он великий источник вдохновения для меня. Я бывала в России не раз, например, в 2005 году я участвовала в Первой Московской биеннале. Именно в России я ощущаю острую потребность в самовыражении. В плане технологий здесь все довольно скромно, потому что они не столь развиты, как, например, на Западе. Тем не менее у молодых художников есть желание созидать. Я считаю, что главное –– это верить в искусство и человека, но и ощущать ответственность, которую ты несешь за свою искусство. Вот вы спрашивали о технологиях, я приведу вам в пример Илью Кабакова, который работает в традиционной манере, но это мощнейшие, энергетически работы. Я тоже могу работать с карандашом, делать рисунки. В 2013 году я участвовала в проекте в Освенциме, который был посвящен гибели полутора миллионов еврейских детей во время холокоста. Это ровно столько же, сколько детей в возрасте до 15 лет живет сегодня в Израиле при общем населении в 8 млн человек. Те дети погибли в Освенциме, от них ничего не осталось. Вот как мне это было показать? Я провела на территории бывшего концлагеря полгода, изучала детские рисунки из архивов, которые остались от этих малышей (их предоставил мемориальный комплекс «Яд ва-Шем»). Я решила скопировать фрагменты этих рисунков карандашом, еле заметно, так, что можно было легко стереть, через копировальную бумагу. Ими была увешана вся комната, в которой также звучали голоса, пение еврейских детей. Такие вот и получились «Следы жизни», при минимальных технологиях.

–– В этом движущемся мире, с этими мельтешащими фигурками вы лично где? Вы свое место в мире нашли?

–– У вас слишком поэтичный вопрос, чтобы отвечать на него. Он ужасно философский, давайте на этом и закончим. Если вы спрашиваете о моих работах, то иногда я смотрю на них со стороны, но иногда и становлюсь ее частью. В мире моих работ действительно наблюдается нестабильность, изменчивость, одна ситуация сменяет другую.

–– Хорошо, но я, например, знаю, что вы живете в США и Израиле, много путешествуете. Значит, вам на одном месте просто не сидится? Это жажда перемены мест, может быть, и отражена в постоянном движении, в котором находятся обезличенные герои ваших работ…

–– Да, я действительно постоянно в движении. В моей жизни, как и любого художника, наблюдается повторение определенного цикла: я приезжаю, изучаю местность, которая меня окружает, потом снимаю, отбираю детали, потом случается выставка. Иногда я даже не осознаю, где я, черт возьми, в каком городе. Мои работы –– результат моих взаимоотношений с реальностью. Я очень интересуюсь тем, что происходит вокруг, я не могу оставаться равнодушной. Однако когда я приступаю к работе, я деперсонифицирую снятых людей, убираю информацию, детали, возраст, одежду, место. Чтобы ничего не мешало видеть их подлинность, их «настоящесть». Эти отпечатки реальности отображают мои впечатления от окружающего мира.

–– И к чему вы неравнодушны сегодня?

–– Мне кажется, мир сегодня переживает беспрецедентный кризис, настоящую трагедию. И не в последнюю очередь из-за свойственного человечеству перемещения с места на места, текучести. Люди рождаются в одном месте, переезжают в другие города, это естественно. Но сегодня этот процесс с беженцами достиг глобальных размеров. Это самый серьезный кризис мигрантов со времен Второй мировой. Я помню, что три недели назад в докладе ООН приводились цифры в 60 млн человек в мире, которые стали беженцами и остались без дома. Когда тебя вот так вырывают с корнем, то ты лишаешься индивидуальности, своей идентичности. У меня есть предчувствие, что это еще одна вариация тех трагедий, которое человечество уже пережило, сравнимая по уровню ожесточения и бедствия с войной. Я живу на Ближнем Востоке и знаю, какие ужасы переживали люди, но такое ощущение, что это прошлое возвращается, только теперь и в Европе. Недавно я представляла в Стамбуле свою выставку и видела на улицах сирийских беженцев. Это выше моих сил. Со времен наскальной живописи мир познал прогресс. Однако познал ли он прогресс в отношениях человека к человеку –– большой вопрос. Вот об этом как раз и есть моя экспозиция, которая называется «Смещения».

–– И все же вам никогда не хотелось предать людям, которые бродят в ваших работах, перемещаются, черты индивидуальности, вытащить кого-то одного из этого глобального строя?

–– Я удовлетворена своими работами, на которых действуют не конкретные люди, а анонимные индивидуумы. Мне нравится, когда человек, видя мое творчество, спрашивает: это про них или про нас? о ком это? Сегодня в каждом доме есть ТВ, компьютер, но смотря новости, люди часто думают: «Это меня вообще никак не касается, это в Сомали, это далеко в Афганистане». Для меня же самое важное, чтобы человек узнавал себя в моих работах, ощущал, что процесс происходит не где-то там, далеко, и с кем-то другим, но чтобы он понимал, что это может или уже происходит и с ним.

–– Вы часто сотрудничаете с композиторами. Сначала создается музыка и затем появляется ваша рефлексия на нее или все наоборот?

–– Действительно, я работаю с композиторами, бывает. С минималистом Филиппом Глассом, который попросил меня представить свое видение и потом написал музыку. Также несколько раз с немецким композитором Хайнером Геббельсом (который еще и театральный режиссер), чья музыка звучала в «Полях огня», проекте, ради которого я ездила по странам Центральной Азии, пока наконец не оказалась на нефтяных полях в Казахстане. Чаще всего композиторы предлагают музыку к моим визуальным образам. Здесь очень ведь важна архитектура места, где находится работа, акустика. Иногда я делаю звук сама, в нынешней экспозиции в МАММ есть работа, где звук мой. Меня очень интересует синергия, связь музыки и зрения. В прошлом году я впервые работала над оперой –– в старейшем театре «Сан-Карло» в Италии над «Трубадуром» Джузеппе Верди. Это очень сильная музыка, красивые страсти. Мои инсталляции были декорациями и ключом к драме одновременно, получился эмоциональный пейзаж. Кстати, в Неаполе я оформляла одну из станций метро, где я использовала и видео, и графику, и рисунок. Огромная работа: 37 на 5 метров, я снимала в Помпеях, около Везувия, в Иерусалиме. Мы работали со знаменитым португальским архитектором Альваро Сизой. Мне хотелось, чтобы моя работа перекликалась с итальянскими фресками, была в резонансе с историей этого места.

Выставка Михаль Ровнер «Смещения» в МАММ проходит при поддержке Julius Baer и Panasonic.