Выставка Георгия Ковенчука в Русском музее

Выставка живопись

В Мраморном дворце, отвечающем в Государственном Русском музее преимущественно за современное искусство, открыта большая посмертная ретроспектива петербургского художника Георгия Ковенчука (1933-2015). О мастере, которого всю жизнь все звали "Гага" и который сделал это имя знаком своей абсолютной радости, рассказывает КИРА ДОЛИНИНА.

Гага Ковенчук — очень ленинградский художник. Таких, как он, легких, фовистских, захваченных цветом и линией, должно было быть в этом пережившем "Мир искусства" и авангардистские битвы городе много. Но не случилось: из поколения родившихся в 1920-1930-е, в сером и пасмурном послевоенном Ленинграде сохранить в себе цвет, свет и радость от них удалось либо принципиально ушедшим в подполье арефьевцам из "Ордена нищенствующих художников", либо спрятавшимся за книжной иллюстрацией и плакатом Трауготам да Гаге Ковенчуку. Ноша этой исключительности была тяжелой, но Ковенчуку она явно пришлась по душе.

Мальчик Гага (именно это детское имя и осталось с художником на всю жизнь) был внуком Николая Кульбина. Того самого — теоретика и практика авангарда, художника, музыканта, театрального деятеля, философа, да еще и военного врача и мецената. А это значит, что и слова о "другом" искусстве, и само это искусство в доме были всегда. В знаменитой СХШ (школе при Академии художеств), правда, учили совсем другому — "черную краску выбросить, линейку себе запретить, нельзя срисовывать с фотографии", хотя вообще живопись должна быть к ней близка, "реальность надо переносить на холст". Гаге это явно не годилось.

Тогда он стал плакатистом. Его устраивал запрос плаката на лаконичные визуальные формулы, без "живописного" рассусоливания, а заказчиков устраивало умение Ковенчука облекать любую идею в изобразительный выпад. В 60-е он становится одним из ведущих авторов "Боевого карандаша", объединения ленинградских плакатистов. С 1969-го по 1972-й служит главным художником журнала "Аврора". И постоянно берет заказы на иллюстрации книг. Имена авторов по тем временам отборные: "Из записных книжек Ильфа", Василий Аксенов, Михаил Зощенко, Александр Житинский, Владимир Солоухин, братья Стругацкие, Вадим Шефнер. Звездным часом Ковенчука стала работа над "Клопом" Маяковского для издательства "Искусство". Он делал ее так, как велел автор: слово и изображение тут должны были быть едины. Но в 1974 году звездный час мог быть только через запрет — книгу разрешили только после долгой возни и личного заступничества Лили Брик, Валентина Плучека и еще целого списка прогрессивных деятелей культуры. Зато потом, в начале 1980-х, Ковенчук сделает сценографию спектакля "Клоп" в варшавском театре, да и та книга будет еще не раз переиздаваться, в том числе в невероятно дорогой раритетной оболочке.

Живопись от Гаги, конечно, никуда не уходила. Он вообще рисовал всегда, на всем и всем, что было под рукой. Старые и новые газеты, тарелки, меню и театральные программки, разрезанные вдоль пластиковые бутылки, все шло в дело. Классические холсты в этом изобразительном потоке занимали важное, но не главное место. Тут в принципе не могло быть главного. Первую персональную выставку Ковенчука (1971) закрыли за формализм через несколько дней. Но с конца 1980-х их было уже без числа. Гагу любили галеристы, частные покупатели, случайные прохожие, да и музеи не обходили своим вниманием. Он путешествовал по СССР, а потом по миру, отовсюду привозил сотни листов и десятки холстов. Пляжи и набережные, Мулен Руж и Нотр-Дам де Пари, натурщицы и милиционеры, Ленинград и БАМ, Лондон и Феодосия. Черные контуры, яркие краски, лихие линии. Матисс, Дюфи и Марке в анамнезе. Упоение движением кисти.

Здесь нет гениальности, как и нет натужного стремления художника к гениальности. Тут искусство в его нормальном существовании — в ежедневном наслаждении дарованным богом талантом. А еще в наивной и счастливой вере в то, что созданное художником есть такая же часть нашей жизни, как мы сами. Гага хотел бы, чтобы города были полны памятниками героям художественных произведений: прачкам Оноре Домье, например; или следам ног пушкинского Германна на люке напротив дома графини. Может быть, эти памятники в любимом им Париже и Петербурге были бы лучшими памятниками и самому Гаге Ковенчуку. Легкому художнику тяжелого этого города.