Светлана Алексиевич — собеседник «Огонька» и нобелевский лауреат

Сенсация прошлой недели: Нобелевская премия по литературе присуждена Светлане Алексиевич — "за ее многоголосое творчество — памятник страданию и мужеству в наше время". Светлана Александровна — частый гость на страницах нашего журнала. Мы счастливы поздравить своего автора и публикует отрывки из ее выступлений в "Огоньке"

О работе

Чем я занимаюсь уже 30 лет? Я пишу документально-художественную хронику: маленький человек и великая Утопия. Это 100 лет русско-советской истории. Русско-советской души. Меня интересует тот, о ком говорил Ортега-и-Гассет,— массовый человек. Как он идет по истории и по времени. Или, скорее, как время и история идут через него. Я выбирала людей, которые были намертво связаны со временем, влепились в него, как бабочки в цемент. Поставили знак равенства между своей жизнью и идеей.

Когда я пишу, у меня две подсветки: человек во времени и человек в космосе. Поиски вечного в этом темном и до конца не прочтенном "теперь". Тут начинается литература. Мне и самой в каждой книге надо вырваться из хищных и тесных объятий времени, хотя бы немного отползти в сторону. Может быть, только в любви и возле смерти человек способен выйти из этого круга. Вот я и сторожу эти моменты...

О цикле книг "Красный человек"

Была уникальная цивилизация на огромнейшем пространстве с огромным количеством людей, предложившая миру альтернативу. И сказать, как это иногда слышишь, что какая-то шайка людей во главе с Лениным взяла власть, безответственно и наивно. Все начиналось с красивой мечты — построить рай на земле. Город Солнца. Эпиграфом к книге стоит цитата из философа Федора Степуна. Он говорит, что за все, что происходит в мире, ответственны не слепые исполнители зла, а зрячие служители добра.

Я хотела создать энциклопедию времени. Оно уйдет, хотя левая идея в том или ином виде, конечно, будет возвращаться. Нельзя, чтобы эпоха исчезла, не оставив следов в истории. Кто этот красный человек?.. Я знаю этого человека, потому что он — это те люди, которые вокруг меня. Это я сама, мои родители. Много других знакомых. Пусть ты знаешь два-три языка, пусть на тебе костюм "Армани". Но все равно ты — другой. Ты не можешь слышать, когда с тобой спорят, ты готов уничтожить оппонента. У тебя слишком плоский взгляд на мир. Твой мир черно-белый. Все, чему мы научились за последнее время,— повторять чужие слова. Но у нас они наполняются другим содержанием. Тем, что мы знаем и умеем. Свобода — это то, что мы не умеем. Достаточно посмотреть, как говорит наша элита, как выступают в наших парламентах. Или как работают наши политические системы. Или даже как люди разговаривают на демонстрации. Не демонстрация, а гражданская война. Все свидетельствует о том, что это мир после жестокого мира, скажем так. После большой крови. Мы полны ненависти и предрассудков.

О тайне жизни

Я думаю, что сегодня тайна своей жизни, которую мы не в силах постичь, завораживает и увлекает нас сильнее любой идеи. Жить странно, непонятно и невыносимо интересно. Что-то похожее на большое путешествие с загадочными приключениями и авантюрами. В нашей культуре не очень много такого опыта, поскольку это культура борьбы, выживания. Писать самые страшные книги о войне легче, чем о любви.

О поиске моделей для жизни

У нас нет мировоззрения, нет конструкции ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Старая конструкция, построенная на крови и черной магии, пала, а новой нет. Живем в мире версий и копий. Взялись копировать американскую модель, хотя, быть может, нам больше подходит французская. Или скандинавская, где человек социально надежнее защищен. У нас не только будущее, но и прошлое непредсказуемо. Беларусь — это вообще музей прошлого. А в России? Одна Россия — у власти, другая — у тех, кто называет себя патриотами, третья — у коммунистов, четвертая — у либералов. Россия — всегда предчувствие, всегда проект, никогда до конца не осуществленный. Я пожила какое-то время на Западе и поняла, что мы копируем не Запад, а свои представления о нем. Свои иллюзии.

О трагическом настоящем

Культура занята обслуживанием маленького человека. Развлекает его, утешает, убаюкивает. Жить стало страшно везде: и в Москве, и в Нью-Йорке, и в Барселоне. Страх уже не отослать на периферию — в Россию, на Балканы, в Африку. Зло поселилось везде и еще меньше объяснимо, чем раньше. Под новыми масками открываются метафизические бездны, к которым никто не готов.

О дезертирстве интеллектуальной элиты

А где наша интеллектуальная элита? Должна она наконец заговорить. Наработать какие-то размышления, идеи о том, где мы и что с нами. Начать диалог с обществом. По-моему, это впервые в русской истории элита самоустранилась от своего назначения. Аполитичность и сервильность стали нормальным и недешевым товаром. Без брезгливости вдруг стали обслуживать власть и денежные мешки. Недавно услышала от одного молодого писателя: "Я дорого стою".— "Твои книги"? — "Нет, мои политуслуги. Надо только уметь выбрать команду". Раньше порядочный русский писатель выбирал что-то другое.

О творческом методе

Флобер говорил о себе: "Я — человек-перо". А я — человек-ухо. Мое ухо всегда возле окна, слушает улицу. Высматриваю, выслушиваю новый ритм, новый звук. Новую музыку. Повторюсь: там жизнь куда интереснее, и страшнее, и смешнее, и человечнее, чем на наших тусовках, где литература питается литературой, а политика — политикой. Там — новая жизнь, совсем не похожая на прежнюю.

Страдание как наше все

Наш главный капитал — страдание. Это единственное, что мы постоянно добываем. Не нефть, не газ, а страдание. Я подозреваю, что именно оно и манит, и отталкивает, и удивляет в моих книгах западного читателя. Вот это мужество жить, несмотря ни на что. Сегодня это мужество нужно везде.

Тут появляется вечный вопрос. В чем смысл перенесенных нами страданий? Чему они учат, если все равно повторяются?

Об этом я себя постоянно спрашиваю. Для многих страдание — ценность сама по себе. Их главный труд. Но из него не вырастает свобода. У меня нет ответа. Я должна в этом честно признаться. Но я травмирована темой зла и смерти с детства, потому что выросла в послевоенной белорусской деревне, где только об этом и говорили. Поминали.

Вверх и вниз

На войне... В лагере... Человек очень быстро превращается в животное. Мне даже называли сроки — три дня. Я исследую этот человеческий путь: вверх — к небу и вниз — к зверю. Но в рассказах о любви, особенно сегодня, когда люди больше прислушиваются к себе, узнаю и вылавливаю, что животное в человеке и то, что именуется телом, это очень интересное, опять-таки таинственное пространство, мало освоенное нашей культурой. Наша культура высокомерна, она занята только духом, но животное, которое мы в себе презирали, угнетали и припрятывали, вдруг вырвалось из подполья и поползло — уродливое и прекрасное! И мы узнаем о себе много неожиданного. Низкого и высокого. Разве можно написать книгу о любви без внимания и уважения к темной, звериной сущности нашей природы? У каждого из нас своя тайна.

О счастье

Счастье — это целый мир. Там столько уголков, окон, дверей, ключиков. Складских помещений. Это потрясающий мир, о котором мы с вами имеем весьма смутное представление. Мне один парень, вернувшийся из Афганистана, рассказывал: "Когда у меня родился ребенок, я так нюхал эти пеленки. Так бежал домой, чтобы услышать этот запах. Это был запах счастья". Когда человек любит... Или задумывается о счастье, только тогда начинается не быт, а бытие. Ты подключаешься к вечному. И хочется смеяться и плакать. Я выслушиваю, высматриваю такого потрясенного человека, для меня его душа — как средство дальней космической связи. Все-таки, хотя это и безнадежное занятие, хочется понять: зачем мы? Зачем так горько плачем и молимся? И ищем слова...

(Источник: "Огонек" N17, 2006; N34, 2013)