Дело Бориса Пильняка

28 октября 1936 года на заседании президиума Союза писателей слушался и обсуждался творческий отчет одного из самых известных в СССР и за границей советских прозаиков — Бориса Пильняка. Автор множества повестей и романов за долгую карьеру привык к жесткой критике. В 1926 году его "Повесть непогашенной луны" признали "злостным, контрреволюционным и клеветническим выпадом против ЦК и партии", номер "Нового мира", где она вышла, был изъят из продажи. В 1929-м после публикации повести "Красное дерево" Пильняк подвергся газетной травле и был снят с должности председателя первого Союза писателей. Его продолжали публиковать и выпускать (по личному разрешению Сталина) в зарубежные поездки, однако не прекращали критиковать в печати, так что новый этап травли, начавшийся в 1936 году, не стал неожиданностью. В эпоху Большого террора цензурными ограничениями дело не ограничилось: ровно через год после обсуждения творческого отчета, 28 октября 1937 года, Пильняка арестовали. Писателю припомнили все прежние грехи, добавили стандартный набор обвинений в шпионаже, связях с троцкистами и подготовке терактов и 21 апреля 1938 года расстреляли

Если я вор, убийца, помои, то мне не только не место здесь, не только неуместно носить звание писателя,— но, надо полагать, мне, вместе с убийцами, не место в жизни. Если я не вор — товарищи, помогите мне не иметь за собою хвоста помоев. Я седеющий человек, и человек грамотный,— тут не может быть половинчатости не только с моей точки зрения, но и с вашей, ибо мы должны заботиться о чистоте нашей среды.

28 октября 1936 года на заседании президиума правления Союза советских писателей был заслушан творческий отчет Бориса Пильняка. <…> Однако, кроме бессодержательного фразерства и неискренней болтовни по поводу "чувства локтя, чувства товарищества", в творческом отчете Пильняка мы [ничего] не находим. Здесь нет никаких следов самокритики. О худших своих сочинениях вроде контрреволюционного "Красного дерева" Пильняк говорит кратко: "ясное дело, наделал глупостей и написал ненужную вещь". <…> В своем отчете Пильняк уделяет много места обывательским сплетням, весьма еще распространенным в писательской среде, пересказывает провокационные слухи об аресте Пильняка, но опять-таки как "случайность" обходит факт денежной помощи Радеку во время пребывания его в ссылке.

Обсуждение творческого отчета писателя Б. Пильняка на заседании Президиума ССП как раз и характеризовалось тем, что так называемые вопросы "специфики творчества" были перенесены в политическую плоскость. И это обстоятельство сыграло решающую роль в обсуждении творческого самоотчета Бор. Пильняка. <…> Пильняк в своей писательской работе систематически уклоняется от генеральных тем нашей действительности, обнаруживает непонимание ее. <…> Б. Пильняк потерял уважение к своему писательскому труду. Поэтому и критик, и читатель потеряли уважение к писательской работе Б. Пильняка.

Гронский систематически пригревал в своем журнале врагов партии. Сотрудниками журнала, пользующимися особым вниманием Гронского, были Пильняк, Зарудин, Ив. Катаев, оказывавшие материальную помощь высланным троцкистам <…>.

Последним оратором выступал Б. Пильняк, подвергший резкой оценке свои произведения, написанные под влиянием троцкистов-контрреволюционеров Воронского и Радека. Пильняк заявил, что он надеется исправить свои тяжелые ошибки новым романом "Поколение", над которым он сейчас работает.

Встретил Пильняка. Значит, он не сидит. А о нем тоже говорили. Я знаком с ним шапочно, но поклонился, и он ответил. А может, это был не он? Нет, он. Но ведь его уже называли в газетах врагом народа.

Тесная связь Пильняка с троцкистами получила отражение в его творчестве. Целый ряд его произведений был пронизан духом контрреволюционного троцкизма ("Повесть непогашенной луны", "Красное дерево") <…> В 1933 году Пильняк стремился втянуть в свою группу Б. Пастернака. Это сближение с Пастернаком нашло свое внешнее выражение в антипартийном некрологе по поводу смерти Андрея Белого, а также в письме в "Литгазету" в защиту троцкиста Зарудина, подписанном Пастернаком и Пильняком. <…> В 1936 г. Пильняк и Пастернак имели несколько законспирированных встреч с приезжавшим в СССР Андре Жидом, во время которых тенденциозно информировали Жида о положении в СССР <…>. Необходим арест и обыск.

В десять часов приехал новый гость. Он был весь в белом, несмотря на осень и вечерний час. Борис Андреевич встречался с ним в Японии, где человек в белом работал в посольстве. Он был сама любезность. "Николай Иванович,— сказал он,— срочно просит вас к себе. У него к вам какой-то вопрос. Через час вы уже будете дома". Заметив недоверие и ужас на лице Киры Георгиевны при упоминании имени Ежова, он добавил: "Возьмите свою машину, на ней и вернетесь". Он повторил: "Николай Иванович хочет что-то у вас уточнить". Борис Андреевич кивнул: "Поехали". Кира Георгиевна, сдерживая слезы, вынесла узелок. "Зачем?" — отверг Борис Андреевич. "Кира Георгиевна, Борис Андреевич через час вернется!" — с упреком сказал человек в белом. Мама настойчиво протягивала узелок, срывая игру, предложенную любезным человеком, но Борис Андреевич узелка не взял. "Он хотел уйти из дому свободным человеком, а не арестантом". Борис Андреевич, конечно, не вернулся.

Статья вредная. Фамилия Пильняка повторяется в обзоре не раз. Хотя она, само собою, упоминается в отрицательном смысле, но самый факт упоминания этой фамилии в юбилейном обзоре дает Пильняку место в истории советской литературы, хотя давно уже для писателей и читателей имя Пильняка равно нулю.

Моя жизнь и мои дела указывают, что все годы я был контрреволюционером, врагом существующего строя и существующего правительства. И если арест будет для меня только уроком, то есть если мне останется жизнь, я буду считать этот урок замечательным, воспользуюсь им, чтобы остальную жизнь прожить честно.

В Союзе писателей существовало настроение, что было бы хорошо, если бы литература получила отставку от партии. Обсуждая на наших нелегальных собраниях положение в литературе и в партии, мы всеми мерами, прикрываясь политикой внепартийности, чистого искусства и свободного слова, пытались доказать гнет цензуры, зажим литературы со стороны партии <…>. Для характеристики СП надо сказать, что в нем не было партийной ячейки. В 1929 г. я был избран председателем СП, и в том же году он как антисоветская организация был ликвидирован <…>. В это время я написал наиболее резкую антисоветскую повесть "Красное дерево", изданную за границей. "Красное дерево" оказалось водоразделом для литераторов, с кем они: с Советской ли властью или против <…>. На протяжении ряда лет все мои общественно-литературные стремления сводились к желанию "вождить", но из этого ничего не выходило.

Я очень хочу работать. После долгого тюремного заключения я стал совсем другим человеком и по-новому увидел жизнь. Я хочу жить, много работать, я хочу иметь перед собой бумагу, чтобы написать полезную для советских людей вещь

Все это разгадаешь ты один…
Когда бессонный мрак вокруг клокочет,
Тот солнечный, тот ландышевый клин
Врывается во тьму декабрьской ночи.
И по тропинке я к тебе иду,
И ты смеешься беззаботным смехом,
Но хвойный лес и камыши в пруду
Ответствуют каким-то странным эхом…
О, если этим мертвого бужу,
Прости меня, я не могу иначе:
Я о тебе, как о своем, тужу
И каждому завидую, кто плачет,
Кто может плакать в этот страшный час
О тех, кто там лежит на дне оврага…
Но выкипела, не дойдя до глаз,

Глаза мои не освежила влага.