Борис Минаев считает, что России повезло с президентом Ельциным

На этой неделе в Екатеринбурге открывается президентский центр Бориса Ельцина

Борис Минаев, писатель

Борис Немцов как-то сравнил Ельцина с Александром II, а его реформы — с отменой крепостного права.

Для меня это абсолютно так. Я нисколько не удивился, когда впервые услышал это (кстати, услышал непосредственно из уст самого Бориса Ефимовича, когда мы записывали интервью с ним для Музея Ельцина).

Есть у меня, как у читателя, такая особенность: я почему-то помню социально-политический контекст произведений русской классики, порой даже лучше, чем личные отношения героев. Так вот, совпадение полное. Те самые огромные дворянские поместья, из которых крепостные "ушли в город", это ровно наши бесконечные, необъятные, безразмерные заводы и фабрики, которые постепенно опустели после гайдаровских реформ. И люди из них, таких уютных и обжитых, "ушли в город", то есть ушли, чтобы начать новую жизнь.

Помните первые сцены "Преступления и наказания"? Эти сцены тяжелой бедности, почти нищеты в семье Мармеладовых? Вот это самый точный слепок с картины пореформенного времени. Или многочисленные статьи Лескова о коррупции, о злоупотреблениях чиновников в эту же самую эпоху? Ну, господи, пьесы Островского почитайте внимательно. Жестокая власть денег.

Да, все это было очень тяжело.

Но это было необходимо. Необходимо — чтобы высвободить страну. Чтобы она могла двигаться дальше и стать современной. Она такой и стала, перед Первой мировой войной: промышленно развитой, с огромным торговым оборотом, с высоким уровнем жизни. Говорят, что "крестьянская и отсталая". Да нет. Просто для того, чтобы и крестьянство зажило в России по-другому, нужно было еще спокойных лет 10-20.

Но их у России не оказалось.

Причем, что очень важно, реформы-то начал Александр II, а результаты стали видны только при его сыне и внуке. Не бывает результатов реформ сразу, при жизни одного поколения — но близорукие современники, увы, и этого не замечают.

У Бориса Николаевича и его наследия до сих пор, как ни странно, много не просто идеологических противников, а яростных врагов, которые продолжают его проклинать с какой-то религиозной истовостью, хотя после его смерти прошло уже 8 лет. Причем это противники диаметрально разных политических взглядов. С одной стороны, пламенные коммунисты, с другой — пламенные оппозиционеры, с третьей — наиболее верноподданные члены, так сказать, правящей партии, которые уверены, что история новой России началась с 2000 года, что тогда произошло "вставание с колен". Странно, правда?

Так вот, те из них, кто все-таки (при всей нелюбви к Ельцину и 1990-м) разделяют реформаторскую идеологию, они сегодня изо всех сил пытаются отнять у него этот реформаторский приоритет. Мол, все начал Горбачев, и все хорошее — от него. Ну что сказать? Я могу судить только как обыватель, никогда, кстати, никакой политикой и экономикой не занимавшийся. Настоящие реформы для меня начались только с Ельцина, конечно. Я, именно как обыватель, никогда не верил, что у Горбачева что-то получится, что он все это сможет довести до конца, ну просто потому, что вся соль, вся сердцевина советской жизни — все эти обкомы-райкомы КПСС, все эти партсобрания, власть КГБ, все эти полувоенные заводы (а они практически все были или военные, или полувоенные) — оставалась при нем неизменной. А при Ельцине все это сразу рухнуло. Вот, говорят, Горбачев разрешил выезд из страны. Ну да, был такой закон, принятый за несколько месяцев до путча. Но валюты можно было приобрести в госбанке, знаете сколько? Меньше 100 долларов. Я это помню на примере своей собственной жены, которая поехала к родственникам в США. И пока Ельцин не разрешил покупать ее, эту самую валюту, свободно, у нас в стране народ одевался в унизительную "гуманитарную помощь", а за границей кипятильником варил в гостинице суп из пакетика. Я тут про многое могу еще рассказать — гласность, говорите? А как насчет главлита, отдела пропаганды ЦК КПСС, лимитов на бумагу, номенклатурных главных редакторов? Закон о кооперативах? Ну да, разумеется.

Короче говоря, никакой причины для войны за приоритеты я тут не вижу. То, что начал Горбачев, очень робко, неохотно и с тысячью оговорок, Ельцин довел до конца со всей присущей ему решительностью. Они оба хотели менять страну, но если один оказался абсолютно не готов к роли первого лица и у него был при этом полный карт-бланш, со всех сторон, то второй оказался, на мой взгляд, полностью готов, только время ему досталось самое жуткое, самое тяжелое и неблагодарное.

В чем же оно заключается, наследие реформаторов? Ну, мой ответ, может быть, будет парадоксальным. С одной стороны, оно везде, это наследие — вот вы берете чашку кофе в кафе, подключаете вай-фай, заходите в магазин, садитесь в автомобиль, идете в новый театр, покупаете книгу, снимаете деньги с карточки в банкомате, выбираете одежду, понимаете какое дело, все это ведь не выросло само, как бананы на деревьях, за весь этот новый прекрасный мир пришлось заплатить довольно дорогую цену. Просто для того, чтобы догнать Европу хотя бы в этом, самом первичном, цивилизационном смысле, пришлось делать очень тяжелый исторический выбор. Рисковать. Ну вот Ельцин, он был как раз такой человек. Он умел рисковать. Когда мой учитель, Лев Александрович Аннинский, о ЖЗЛ Ельцина, который я написал когда-то, опубликовал рецензию, так вот он, будучи совсем не его поклонником, поставил такой заголовок: "Повезло России с Ельциным?". Вот я считаю, что да, повезло. Я бы знак вопроса тут считал излишним.

А с другой стороны — главное наследие, это все-таки не материальная среда, не вещи, не некие цивилизационные нормы, которые у нас, конечно, приживаются с большим трудом.

Главное наследие 1990-х — это язык.

Ведь в языке — все. В языке заложено то, как мы думаем, как мы поступаем с людьми, как мы оцениваем мир, в языке, кстати, заложено и наше будущее, так вот, весь этот современный язык появился при Ельцине. Буквально весь, до смешного. Здесь имею в виду, естественно, не совсем язык бытовой повседневности, хотя и его тоже, но только отчасти. Нет, я имею в виду, конечно, язык образованных людей, высокий язык, на котором нация пишет, на котором она думает, на котором она сама с собой разговаривает через СМИ и интернет. Почитайте советские газеты, да даже горбачевского времени, почитайте советские книги (кроме десятка авторов), включите канал "Ностальгия" и посмотрите программу "Время", вы сразу все поймете. Это была безъязыкая страна. Самые простые вещи в ней не проговаривались. Да хотя бы то, с чего мы начали разговор,— реформы. Ну не было такого слова в советском языке — были какие-то стыдливые "реформа среднего образования", "реформа научной организации труда", но в нынешнем значении — нет, этого понятия в языке общества не существовало. Демократ, либерал, националист. Все это было в применении к прогнившему Западу, и только. Стагнация, инфляция — то же самое. Весь огромный массив понятий рыночной экономики, все эти слова, который теперь каждый 20-летний знает, их не было в языке. Все эти понятия конституционной парламентской демократии, от мажоритарных округов и электоральных предпочтений до страшного импичмента, вы что, знали что такое импичмент при СССР? Не смешите. Я уж не говорю про тех людей, которые работают со смыслами в разных сферах знаний — семантическое богатство тут стало просто невероятным, по сравнению с советскими временами.

Короче говоря, только при Ельцине появился тот язык, который роднит нас с современностью, а не отдаляет от нее.

Появились ли новые значения у старых слов, например, "выборы" или "оппозиция" (в сравнении с прежними "единогласно" и "один воздержавшийся")? Это, конечно, вопрос. Но согласитесь, вопрос, а не ответ.

Сейчас, правда, активно пытаются создать некий советский язык 2.0, насадить его из телевизора, отменив предыдущий. Ну и под шумок отменить сами понятия, которые в нем содержатся. На мой скромный взгляд опять же обывателя, не получится. Тот советский язык, он складывался исторически, под ним была мощная политическая база, он рождался, обтачивался и утрамбовывался десятилетиями. Нынешний псевдосоветский язык — это понятие мертворожденное и проживет он очень недолго.

Словом, то что произошло в мозгах у людей — это, конечно, главная ельцинская реформа. Не все со мной согласятся, я знаю. Но в том-то и дело, что, начиная с Ельцина, стало можно высказывать и свое собственное, личное мнение, не апеллируя ни к перестройке, ни к каким-то иным общепартийным категориям.

Ну вот так получилось, что в России не бывает просто реформ — чего-то одного. Реформа в России — это всегда реформа всего. Как бы пересоздание вселенной заново. Позволю себе такую вольность: предположить, что когда Борис Николаевич это понял, он, наверное, очень крепко задумался.

И еще. Сегодня, вот в эти конкретно дни, для меня главное наследие Ельцина — это человеческие его качества. Все, кто видел его 31 декабря 1999 года (он, кстати, так не говорил: "Я устал... Я ухожу", он говорил: "Я сделал все, что мог"), так вот, все эти телезрители, они прекрасно осознают, что у Ельцина, конечно, очень болела душа. Он очень переживал за все, что случилось. И может быть, именно потому что совесть у него вот так работала и что душа у него так болела, он абсолютно верил в то, что другого пути просто нет.

Я и сейчас хорошо представляю себе этот день и вижу его глаза: для меня это был момент достаточно грустный, но в то же время великий, как, впрочем, и многие другие моменты, когда Ельцин, тяжело подбирая слова, шелестя бумажкой, делая в длинных паузах глоток чая, произносил эти свои поворотные, абсолютно разрывающие реальность слова. Это тоже его наследие — не очень понимаю, как его сформулировать, наверное, так: умение отвечать, то есть платить своим сердцем, за каждое сказанное слово.