Сердце бьется на всех языках мира

«Аллес гут» по-немецки означает «все хорошо». Но бывает, по-русски это звучит как «все плохо». Во всяком случае до операции в Германии родителям Ивана Косорукова ничего хорошего не говорили. Мальчик у них родился с пороком сердца, который не взялись оперировать ни дома, в Ярославле, ни в Москве. Выделили сначала квоту, но врачи посмотрели ребенка и отказались лечить — сказали, не выдержит вмешательства, все плохо.

Говорят, простой русский человек всегда готов к самому худшему. Но это, правда, только когда ему создают сложности, до тех пор, пока не выясняется, что все может быть гораздо лучше. Рабочий-путеец Дмитрий Косоруков случайно узнал о возможности прооперировать сына в Германии, обратился за помощью в Русфонд. И теперь его мальчик гоняет по квартире на игрушечной машине. Видимо, готовится стать водителем. А Ольга, жена Дмитрия, выучила несколько немецких слов и выражений. Главное из них — «аллес гут». По-русски — «все хорошо».

Дмитрий: «Родились мы оба в городе Шарья, в Костромской области. Учились в одном классе. Любовь у нас появилась в школе, а потом мы разъехались. Я в Петербург, учиться в железнодорожном университете, а Ольга — в Киров. Окончили, я по распределению попал в Ярославль, стал монтером путей на железной дороге, рабочая специальность. Позвал к себе Ольгу, она согласилась. Год мы здесь пожили и решили пожениться. Потом появился Иван. Делали нам во время беременности УЗИ. Сначала сказали — девочка, потом — мальчик. Но, сказали, нормальный, здоровый, все с ним хорошо — пять пальчиков на ручке. Видимо, у них такой показатель».

Ольга: «Родился он у нас по плану, в срок. Роды прошли хорошо. Розовенький он был такой, хороший, вовремя заплакал. На следующий день пришла педиатр его проверять, услышала шумы в сердце. Сразу отправили нас на УЗИ и поставили диагноз — порок сердца. Четыре месяца мы ждали приглашения на операцию в Москву. Квоту нам выделил департамент здравоохранения. Состояние Вани ухудшалось. Ну то есть он всегда был такой веселый, улыбчивый, только мало ел. 25–30 г, не больше. Отказались в конце концов от грудного вскармливания, потому что ему тяжело стало. Перешли на смеси, а потом нам даже ставили зонд через нос. Врачи перестали нам говорить про то, что все будет хорошо. Наоборот, все хуже и хуже. В конце концов сказали, что жить ему осталась неделя».

Дмитрий: «Приехали, наконец, в клинику в Москву. Дали нам здесь, в Ярославле, скорую помощь. Приехали, посмотрели его и сказали: „Знаете, поздно. Мы, конечно, сделаем операцию, если хотите, но на столе ребенок умрет — у него в легких скапливается жидкость. Смысла нет. Идите готовьтесь“.

То есть как — готовьтесь? К чему? Говорят: „Ну, поезжайте обратно в свой Ярославль и там готовьтесь. А тут готовиться-то не к чему. Одна женщина, детский кардиолог, больше не к кому здесь обратиться, хоть платно, хоть бесплатно“. И она говорит: „Я не знаю, что с вами делать. Что я могу? Дам вам телефон одной женщины, она ездила с дочерью в Германию, у нее еще хуже был порок сердца“. И с ней она нас свела, и эта женщина стала нам помогать, объяснила, куда и как звонить, как разговаривать, дала электронную почту врача. Он нам ответил, что операция стандартная, ничего страшного и сложного, прилетайте. Мы говорим: „Нам врачи сказали, что мы не перенесем перелет“. „Все,— говорит,— вы нормально перенесете, только время работает против вас, не тяните“.

Обратились мы в Русфонд. Наверное, всего за две недели удалось собрать нужные деньги».

Ольга: «Прилетели мы в Германию, нас тут же обследовали. В Москве чего-то все время надо ждать, какие-то очереди, все ревут-орут, родителей трясет. А тут как-то все оказалось по-домашнему, по-доброму. Сразу нас приняли, сказали, что все хорошо, к операции мы готовы, беспокоиться не о чем. Когда забрали Ваню на операцию, мы с Димой пошли гулять по улицам, ходили пять или шесть часов. Несколько раз возвращались, спрашивали о том, как дела. Нам говорили: „Не волнуйтесь“. В конце концов все это закончилось, нас пустили к сыну в реанимацию. Надели мы халаты одноразовые, кепочки, руки помыли. Я боялась ужасно. А пришли — у него на груди такая наклеечка небольшая, а на ней нарисован мишка. Конечно, много всяких проводов, трубки какие-то. Но мы наконец-то успокоились. Через неделю его перевели в общую палату, там мы пролежали еще день-два, и все. Он быстро начал кушать, и нас выписали домой. Интересно, что когда мы вернулись, я пошла с Ваней к нашему местному врачу. Она мне сказала: „Ну вот видите они какие, немцы! Выпихнули вас побыстрее, чтобы, значит, не отвечать за последствия. Вдруг воспаление, вдруг что? А нам за них отвечать!“ Я подумала: промолчу. У нас теперь все аллес гут, все хорошо».

Дмитрий: «Мы на людей не в обиде, люди у нас хорошие, врачи хорошие. Наверное, система плохая. У нас не знаешь, что делать, куда бежать, к кому обратиться, на каком языке. Я вот из Германии вернулся — думаю, надо подучить хотя бы английский. Записался даже на курсы. Правда, хватило меня только на три месяца. Некогда. Работаю на путях. Могут вызвать и днем, и ночью. Недавно вот пришлось 26 часов подряд без перерыва работать. Но я все равно считаю: надо постараться и выучиться. Надо всем нам уметь как следует со всеми общаться. Может быть, и система тогда будет другой».

Рубрику ведет Сергей Мостовщиков