"Садко" в реконструированном театре "Геликон-опера"

Премьера опера

Премьера "Садко" в постановке режиссера Дмитрия Бертмана, дирижера Владимира Понькина и художников Игоря Нежного и Татьяны Тулубьевой торжественно и не без сарказма открыла сезон "Геликон-оперы", вернувшейся в старый дом на Большой Никитской — теперь это новый театр в обновленных границах старой усадьбы Шаховских-Глебовых-Стрешневых. О самом московском по духу, виду и смыслу спектакле из существующих теперь в столице, каким получился "Садко", рассказывает ЮЛИЯ БЕДЕРОВА.

Реконструированный, с восстановленными по сохранившимся образцам интерьерами и нарядными фойе театр "Геликон-опера" за восемь лет бурных строительных работ, бессрочных остановок, споров с "Архнадзором" и проблем с финансированием стал не только самым технически оснащенным оперным театром Москвы, но и самым точным и одновременно витиеватым памятником взаимоотношениям городского начальства с местными культурными институциями. Недаром на специальной экскурсии по театру для прессы, которую проводил лично художественный руководитель "Геликона" Дмитрий Бертман, когда было очевидно, что счастливее человека в тот день в городе не нашлось бы, перед журналистами появился Александр Кибовский, на первом торжественном гала-концерте присутствовал Сергей Собянин, а на премьеру, хоть и опоздав немного, пришел Юрий Лужков, после антракта занявший подобающее ему, как будто специально для него придуманное место в царской ложе — здесь это сохранившееся теремочное крыльцо старинной усадьбы в новом зале. Он выкопан во дворе и накрыт усыпанной искусственными звездами крышей, а его внутренними границами стали бывшие внешние стены ансамбля.

В гулкой акустике подземного зала-двора оркестр и труппа театра под палочку Владимира Понькина сыграли музыкально-чудесного, магически живописного, яркого, но не кричащего Римского-Корсакова (среди солистов оркестра — замечательная арфистка Валентина Борисова, за колоколами — музыкальный критик Ярослав Тимофеев). А волшебное превращение старинной городской внешности в современные московские внутренности, фольклорно-праздничный кирпич, оркестровая пылкость и передовые технологии на сцене счастливым образом рифмовались не только с фигурой поклонника теремков и бывшего градоначальника в ложе, но и со смыслом и духом премьерного спектакля. Волшебство былинного Римского-Корсакова, образный строй которого представляется по живописи Репина и Врубеля, здесь обернулось фантасмагорией новейшей московской истории. Воспетые и оркестрованные композитором в духе тающего европейского романтизма с пронзительно-утонченной фольклорной нотой старинные предания воплотились на сцене в сказочный, диковатый, поражающий воображение смелой скоростью трансформаций и лихостью житейских манер мир Москвы девяностых и нулевых, уже ушедшей, обернувшейся фольклорным наследием. Недавняя современность у Бертмана предстала захватывающей былиной, что добавило традиционному бертмановскому сарказму особенной органичности, а в опере "Садко" подчеркнуло иронию, многомерность, не чуждое автору "Китежа" и "Петушка" политическое остроумие и лирическую пронзительность.

В двух актах Римского-Корсакова здесь публике предстают многие чудеса родного сказочного города (былинно-лужковской, прянично-дикой, снова парадной Москвы) и нового театра — видеопроекции рисуют то гремучую современность, то абстрактно-печальные, выразительные в своей неопримитивистской стилистике безлюдные пейзажи, то лики Николая Чудотворца, то морды видеорыб, открывающих рты будто рядом со зрителем и глядящих на него неморгающими глазами, то стаи мирно пролетающих инопланетных тарелок, то волны моря прямо над головой — в высоких, сохранившихся от внешних стен усадьбы окнах зала: так публика оказывается в подводном царстве вместе с героями.

С помощью поворотных и подъемных механизмов город и пригород в "Садко" сменяются морскими антуражами, действие движется бойко и складно, как в сказке, однако в бертмановской концепции происходящее с главным героем в высшей степени прозаично, хоть от того не менее трепетно, а видения обманчивы: герой-поэт, не понятый современниками (еще бы!), уходит в трагический запой, и весь подводный морок вместе с блистательно-ироничным шоу-балетом русалок, эстрадным королем девяностых Морским Царем и его бледной дочерью Волховой ему то ли привиделся в горячке, то ли показался наяву где-то на Новом Арбате.

В театре обещают, что все составы, занятые в спектаклях "Садко", равно прекрасны, но о премьерном это можно сказать совершенно точно. Вадим Заплечный иногда чуть форсированным, но всегда выразительным вокалом с великолепной актерской свободой представляет неотразимого Садко — открытого, простодушного, статного, узнаваемого не только в радости, когда в эйфорическом раже он дирижирует хором, словно оркестром на параде (в этой сцене прямолинейных аллюзий не предусмотрено, но они появляются), но и в настоящем горе. Лариса Костюк в партии Любавы — брошенной жены с тремя детьми — гипнотически прекрасна как всегда, царевна Волхова (Елена Михайленко) приковывает внимание слушателя сильным вокалом и тревожным рисунком роли, прочие партии (Дмитрий Скориков--Океан-Море, Михаил Гужов, Максим Пастер и Алексей Исаев — Варяжский, Индийский и Веденецкий гости соответственно) не только превосходно спеты и роскошно сыграны, но и сначала точно поставлены, так что герои "Садко" все как один — от новгородцев до морских гадов и небесных обитателей, от солистов до хористов — превращаются в поэтично-сатирически увиденных современников публики в зале: тут все свои, все родные — что самодовольные морды, что кокетливые личики, что простодушные физиономии.

Чуть-чуть наскоком взят финал всего лирико-гротескного действа, но все равно он производит серьезное впечатление. Шутка Бертмана оказывается грустной, прямолинейность режиссерской манеры — ни на минуту не плоской, а спектакль — по-настоящему веселым в том смысле, в каком веселость невозможна без слез или по крайней мере некоторой печали на театральной сцене-игрушке, запечатлевшей в себе эпические повороты современной истории.