В прокате "Виктор Франкенштейн"

Премьера кино

В прокат вышел "Виктор Франкенштейн" Пола Макгигана: как минимум семидесятая за 115 лет экранизация романа Мэри Шелли "Франкенштейн, или Современный Прометей" (1818). Рассказывает МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ.

"Меня зовут Франкенштейн. Барон Франкенштейн. Барон Виктор фон Франкенштейн". Если бы гений и безумец (Джеймс Макэвой), задумавший сравняться с богом, сотворив живое существо из мертвой материи, заговорил с интонацией "Бонда. Джеймса Бонда", это было бы в духе Макгигана. Даже чересчур в духе. Он шотландец — и это все объясняет: невозмутимый хулиган предпочел рассыпать по фильму пригоршню насмешливых, но неприметных деталей.

Нет, нет: до пародии он не опускается. Все как у людей, все, как положено в декоративной готической фреске. Но уже в самом начале полыхнет цирк, где злые люди мучили доброго горбуна Игоря (Дэниел Рэдклифф). А клоуны и борцы из сгоревшего цирка, вместо того чтобы, следуя известному присловью, разбежаться, погонятся за Игорем. И барон, успевший оценить гений горбатого анатома-самоучки, спасет его: истинный джентльмен владеет наукой кулачного боя не хуже, чем любой другой. Игорь станет его ассистентом: собственно говоря, его глазами и увидена вся история.

Вынося в название имя барона, Макгиган восстанавливает историческую справедливость. Как только его ни именовали в кино: и Генри, и Германом, и Чарльзом. Но у Шелли сказано: "Виктор". Значит, Виктор. Вообще, именам Макгиган уделяет особое внимание, и это неспроста. Отец барона холодно поправляет ошибку в произнесении гордой родовой фамилии: "Франкенштейн, а не Франкенстиин". И одна эта фраза многое говорит о том, что творилось в голове режиссера.

"Меня зовут Франкенстиин, а не Франкенштейн" — несколько раз подчеркивал свою американизированность герой "Молодого Франкенштейна" (1974) Мела Брукса, самой охальной и смешной пародии на один из главных мифов мировой культуры ужасов. Собственно говоря, макгигановский Игорь тоже родом оттуда. У Шелли барон обходился вообще без ассистента. В каноническом "Франкенштейне" (1931) горбатого помощника барона звали Фрицем. Игорь появился только в фильме "Сын Франкенштейна" (1939), но был безгорбым кузнецом. А вот у Брукса дебиловатый Игорь был одним из главных аттракционов: дорого стоил уже сам его горб, постоянно переваливавшийся то налево, то направо. В "Викторе Франкенштейне" с горбом Игоря тоже происходит странная трансформация, но, выдержав градус готической истеричности, Макгиган благородно дал зрителям возможность при желании искренне всплакнуть над горестями нового "Квазимодо".

На самом деле Игорь — никакой не Игорь: у него даже имени своего нет. Игорем его окрестит барон: так зовут его компаньона-морфиниста, который пару месяцев назад вышел погулять. Вообще-то никуда он не вышел, а пялится пустыми глазными орбитами из холодильного шкафа в дальнем углу баронского подвала. Глазки его уже давно в колбе на баронском столе. Не иначе, готовясь снимать телеверсию "Шерлока Холмса", Макгиган ознакомился с фильмами Игоря Масленникова: у него, помнится, тоже Ватсон, захотев воды напиться, обнаруживал в стакане чей-то глаз.

Макгиган ориентируется не на голливудскую традицию 1930-х годов, акцентировавшую страдания одинокого чудища, жаждущего любви, а на британскую 1950-х. Именно легендарная студия "Хаммер" не только сделала подлинным героем творца, а не тварь, но и превратила лабораторию Франкенштейна в подобие мясной лавки. Макгиган тоже заставляет зрителей любоваться декоративными физиологическими мерзостями. Кульминации эта игра достигает, когда Виктор и Игорь оживляют, несмотря на продвинутую степень ее разложения, пробную модель. Барон почему-то именует ее Гордоном: это не то чтобы обезьяна, но голова ее точно когда-то обезьяне принадлежала.

При всем непотребстве Гордона у него благороднейшая наследственность. Но она тоже не каждому бросится в глаза. Таких Гордонов с содранной кожей писал Фрэнсис Бэкон, последний великий и самый отталкивающий живописец в истории мирового искусства. Кстати, и основной монстр совсем не похож на каноническое пугало, вылепленное голливудскими гримерами из несчастного Бориса Карлоффа: есть в его пластике что-то, не побоюсь сказать, от древнегреческой архаики.

Короче говоря, Макгиган на съемочной площадке не скучал, а развлекался, сшивая Мела Брукса с Фрэнсисом Бэконом. Миссия потруднее, чем у самого барона Франкенштейна: между обезьяной и верблюдом больше общего, чем между бруклинским хохмачем-евреем и одержимым художником-интеллектуалом. Однако Макгиган залудил побольше молний, грома и треска, и монстр удался ему, ничего не скажешь, на славу.