Нобелевская премия Светланы Алексиевич оказалась скандальной

Впервые после двадцатисемилетнего перерыва Нобелевская премия по литературе присуждена русскоязычному автору — вслед за Буниным, Пастернаком, Шолоховым, Солженицыным и Бродским награду присудили белорусской писательнице Светлане Алексиевич. О том, как реакция на это событие оказалась важнее самого решения Нобелевского комитета,— АННА НАРИНСКАЯ.

Трудно представить себе что-то в большей степени проявляющее теперешнюю нашу нравственную атмосферу, чем реакция на Нобелевскую премию Светланы Алексиевич и — с отложенным эффектом — реакция на эту реакцию. Причем над тем, чтобы сделать картину максимально непривлекательной, потрудились все — противники лауреатки, ее сторонники и даже она сама.

В том, что Нобелевская премия вызывает кучу нареканий и обсуждений того, из каких именно внелитературных соображений ее присудили, нет ничего нового. Тем более что за годы своего существования Нобелевский комитет не раз проявлял отсутствие подлинного литературного чутья (все же нельзя забывать, что речь идет о премии, начавшей свое существование с чествования Сюлли-Прюдома при живых Прусте и Джойсе) и присутствие вполне конъюнктурных соображений (разговоры о "нобелевской политкорректной разнарядке" последних лет не лишены оснований). Но все-таки обычно у соотечественников лауреата его победа вызывает более или менее всеобщую радость.

Светлана Алексиевич, безусловно, наша соотечественница. Она не только была ею и вполне номинально "по паспорту" больше чем 40 лет своей жизни, но и сейчас она делит с нами язык, прошлое, культурные штампы и гастрономические предпочтения. И то, что в ее триумфе многие здесь усматривают западные происки и готовы бесконечно и некомпетентно обсуждать "недотягивание" ее документальной прозы до каких-то нобелевских стандартов, которыми будто бы Нобелевский комитет сознательно поступился, говорит одно: гуманитарное у нас сегодня подменено политическим и никакой успех русской культуры в мире (а Нобелевская премия русскоязычному писателю — это, безусловно, такой успех) никого не удовлетворяет вне политической повестки. Недостаточно, чтобы Алексиевич писала по-русски и совершенно гармонично следовала русской литературной традиции с ее сосредоточенностью на "маленьком человеке". Нет, надо, чтобы она одобряла теперешнюю Россию как таковую.

К сожалению, этот подход работает и "в обратную сторону". Среди тех, кто восторженно встретил награждение писательницы, большинство ровно так же рассматривает это событие в политическом ключе. Нечего всматриваться в то, как Алексиевич балансирует на грани прозы и документа, и обсуждать, насколько безупречно это ей удается,— ее "антипутинские" взгляды (которые, кстати, писательница выражает в интервью и заявлениях, а совсем не в книгах) оказываются куда важнее.

Надо быть писателем — вернее, человеком — толстовского масштаба или сэлинджеровской сосредоточенности (то есть таким, у кого "Нобеля" как раз нет), чтобы подобная болезненная напряженность вокруг твоей персоны не действовала разъедающе. В нескольких последних интервью Светлана Алексиевич демонстрирует уровень предвзятости, достойный ее российских хулителей (с противоположным, разумеется, знаком), и — как это ни удивительно и ни разочаровывающе от писателя, много раз декларировавшего свое внимание к отдельному в противовес к коллективному,— отказывается видеть разных людей за лесом нагнанной, а иногда и симулированной толпы.

Все это, разумеется, очень грустно и к тому же невероятно предсказуемо. Теперешняя всеобщая истерически-политическая заряженность чаще всего работает по принципу замкнутого круга: предметом дискуссии становится не явление (например, Нобелевская премия писательницы Алексиевич и ее творчество), а "очки", которые "идеологически враждебная сторона" может в связи с ним приобрести или потерять.

В итоге само событие теряется в облаке споров, раздражений, передергиваний. Так что выходит — у нас могла бы быть в этом году Нобелевская премия по литературе. А есть только скандал по ее поводу.