Три поэта сталинского времени глазами Захара Прилепина

В дни, когда прозу еще читают, а поэзию уже нет, популярный прозаик, победитель «Большой книги»-2014 решил выпустить книгу о поэзии. К тому же биографическую — и о трех поэтах сразу. Если на обложке первой вышедшей в серии ЖЗЛ книги Захара Прилепина была фотография Леонида Леонова, то на книге «Непохожие поэты» лиц нет. Кто же стал главным героем нового исследования популярного писателя и зачем ему все это могло понадобиться, разбирался МИХАИЛ ПРОРОКОВ.

Поэтов, живущих в полном ладу с эпохой, мало, и далеко не всегда это поэты хорошие. Гораздо чаще в отношениях поэта и его времени конфликт присутствует. Обычно он заканчивается для поэта плачевно (времени, впрочем, тоже рано или поздно не поздоровится). А потом приходят потомки и пытаются рассудить поэта и его время.

Когда книга называется «Непохожие поэты», немедленно начинаешь доискиваться, чем же ее герои похожи. В случае с Борисом Корниловым (1907–1938), Владимиром Луговским (1901–1957) и Анатолием Мариенгофом (1897–1962) название следует признать абсолютно точным: кроме времени их ничего не объединяет. Ни превратности судьбы: двое жили в достатке, третий большую часть жизни вел довольно скудное существование; двое умерли в своей постели, третий был расстрелян — и это разные третьи. Ни литературно-групповые пристрастия: имажиниста Мариенгофа надо бы под одну обложку с Есениным, рапповца Корнилова — с его приятелем Павлом Васильевым, конструктивиста Луговского — с Сельвинским. Собственно, первых пятерых Прилепин уже объединял — в одной упаковке: книги стихов Есенина, Мариенгофа, Васильева, Корнилова и Луговского составили первый пятитомник задуманной им 15-томной антологии советской поэзии. Но для этой книги он выбрал трех непохожих. Ни, наконец, политическая линия: никто из трех не был в полной мере ни пасынком времени (у Корнилова отняли жизнь, но сперва дали ему все для этой жизни), ни баловнем его (самый титулованный из трех, Луговской, дослужившийся до ордена и могилы на Новодевичьем, пережил и самую тяжелую драму несовпадения с эпохой и своими представлениями о месте поэта в ней).

Что же дало Захару Прилепину основание для обобщения этих трех столь непохожих частных случаев? Его книга напрямую ответа на этот вопрос не дает. В предисловии декларируется симпатия к стихам каждого из героев, в устных выступлениях указывается, что с издательством была достигнута договоренность о том, что книга в популярной серии ЖЗЛ послужит своего рода поддержкой упомянутой выше поэтической антологии. Но и любовь вряд ли настолько зла, что нельзя было взять других трех, и договоренность, надо полагать, оставляла более или менее свободным выбор из всех пятнадцати. Почему же именно эти трое собрались под необычной для серии ЖЗЛ обложкой?

Возможно, как раз потому, что уж больно они непохожи. В компании Васильева и Корнилова или Есенина и Мариенгофа любой третий был бы третьим лишним, а главным героем был бы более хулиганистый (Васильев) или более одаренный (Есенин). Кроме того, книга о Васильеве, Корнилове и ком-то неминуемо была бы книгой о жестокой эпохе, книга же, скажем, о Луговском, Тихонове и Симонове — книгой об эпохе, невзирая на все трудности и подлости, довольно благостной. За этими же тремя столь разными, чуть ли не отрицающими друг друга обликами нет-нет да и проглянет лик эпохи настоящей. Очень похожей на ту, которую мы пережили и переживаем (сперва все перевернулось и перемешалось, потом застыло, сжало зубы, окаменело и стало жить ожиданием беды и войны), но с иным, гораздо более крупным масштабом замыслов и амбиций. С ощущением реального шанса изменить этот мир так, чтобы он сам себя не узнал и сам себе удивился. И раз уж такой шанс дан, то, будь ты пасынок или баловень (сегодня так, а завтра, глядишь, этак) эпохи, ты всегда еще и соавтор. И, значит, печешься не только о себе и близких, но и о ней, родимой. Ведь оправдаться за ее счет не получится — судить вас будут вместе (книгу о Леонове Прилепин назвал «Подельник эпохи» — очень точно).

Судить непременно будут. Автор и сам не щадит ни героев (причем, кажется, чем больше любит, тем больнее бьет), ни время. Тон рассказа — мы еще ничего не сказали о том, что внутри книги, пора уж — простой, легкий, чуть грубоватый, оценки поведения и стихов героев — резкие, однозначные, без полутонов. Стихов в книге, кстати, много, они говорят сами за себя, к анализу автор обращается редко, в основном в первой, той, что про Мариенгофа, части. Да еще есть уморительно смешной разбор «Песни о встречном» Корнилова. А вот поведение всех троих в быту освещается полно и без всякого снисхождения: мы узнаем и сердечные, мягко говоря, тайны первой жены Корнилова Ольги Берггольц из ее дневника, и самые интимные моменты из писем Мариенгофа единственной его жене Анне Никритиной, а что до Луговского, то его бесконечные женщины и сложности отношений с ними — цветочки на фоне того, как жестко описывает Прилепин его поведение во время ташкентской эвакуации. Благо дневников и воспоминаний, это поведение живописующих, хватает. Правда, после этого Прилепин задает резонный вопрос: а сами эти пишущие и вспоминающие, они что делали в эвакуации? Среди них были люди и помладше Луговского, и несильно старше. Почему ему было стыдно, что он не на фронте, а им нет?

Но все же главная мысль «Непохожих поэтов» — отнюдь не судейская. Наоборот, говорить вещи, выставляющие героев в неприглядном свете, Прилепину легко именно потому, что права судить он себе не дает. И самое болезненное, самое политически острое место книги — то, где речь идет об авторах «расстрельных» статей, стихов и писем 1937-го (если коротко, то писали их чуть ли не все, кроме забытого в ту пору Мариенгофа), Захар Прилепин завершает знаменательной фразой: «Кому тут нужны оправдания, кто вправе их принять». И всей книгой отвечает на этот вопрос: очень мало кто из живших в то время — и никто из живущих в другое.