Кто сфабриковал самое известное дело о преступном сообществе

Дело "Червонных валетов" было и остается одним из самых известных в отечественной истории. Ведь на скамье подсудимых в 1877 году оказалась особо опасная шайка — 45 человек, среди которых было 27 дворян, включая одного Рюриковича. Сообщения о ходе суда публиковали все российские газеты и множество иностранных изданий. Причем блистательная, по общему признанию, речь обвинителя Н. В. Муравьева впервые в русской газетной практике была напечатана полностью, без изъятий. Однако Муравьев никогда не включал ее текст в сборники своих речей. А от участия в деле, служившем прекрасной рекламой любому защитнику, уклонились почти все корифеи адвокатуры.

Евгений Жирнов

"Щеголял дорогими бриллиантами"

К началу судебного заседания по делу "Червонных валетов" в Московском окружном суде готовились с особой тщательностью. Ведь прежде подобного уголовного дела — с сорока восьмью обвиняемыми в создании преступной шайки — не рассматривалось никогда. Кроме того, немалая часть из тех, кому предстояло предстать перед судом, происходила из известных дворянских и купеческих семей Москвы, а потому условия для них, как вспоминала сотрудница суда Е. И. Козлинина, создавались совершенно необычные:

"Ввиду того, что в деле участвовало более 40 арестантов, инспектор здания Н. А. Манассеин позаботился не только об удобствах и комфорте публики и представителей прессы, но и о комфорте обвиняемых.

Для них на все время процесса, во время которого они оставались в Суде, в верхнем этаже здания были отведены три большие светлые комнаты, в одной из которых были помещены женщины, а в двух других — все мужчины. Так как ночевать их в острог не возили, то для каждого из обвиняемых была поставлена кровать с матрацем, подушкой, чистым бельем и байковым одеялом.

Кроме того, было отдано распоряжение, чтобы из буфета им ежедневно подавался не только обильный обед и ужин, но и завтрак, и не удивительно поэтому, что все обвиняемые по этому делу, в остроге считавшиеся самым беспокойным элементом, в Суде вели себя вполне прилично и в своем последнем слове все единогласно заявили, что более гуманного к ним отношения, чем то, которым они были окружены в Суде, они не встречали со дня своего привлечения к делу, и сочли долгом выразить Суду свою глубокую признательность".

В Московском окружном суде предполагали, что дело вызовет огромный интерес публики, и потому выделили для проведения процесса самый большой — Екатерининский — зал. Но 8 февраля 1877 года, в день начала суда, выяснилось, что даже он не может вместить всех желающих присутствовать на заседании.

"Счастливцы, получившие на это дело билеты,— писала Козлинина,— составляли лишь незначительную горсть среди желавших хоть на минутку заглянуть в зал заседания, и те, кто в конце концов убедился, что проникнуть в здание без билета нет ни малейшей возможности, продолжали толпою стоять на дворе, чтобы хоть взглянуть на обвиняемых, когда их доставят в Суд".

Ничего удивительного в этом взрыве любопытства не было. Ведь все или почти все состоятельные жители Москвы знали обвиняемых и были наслышаны об их похождениях, а иногда становились свидетелями их деяний. Правда, в начале 1870-х годов проделки этих светских молодых людей и их окружения считались не преступлениями, а проказами на грани дозволенного. По свидетельству той же Козлининой, заводилой компании юных безобразников слыл коллежский регистратор П. К. Шпейер, который разнообразными способами добывал себе средства для кутежей:

"Еще не достигнув 16 лет, он уже щеголял дорогими бриллиантами, которыми его одаривали его состоятельные поклонницы, и швырял деньгами в кругу кутящей молодежи. Но денег на эти кутежи требовалось много, и того, что он получал за свои ласки, нередко не хватало, а отставать от других не хотелось. Кредита, как мелкий служащий Кредитного общества, он иметь не мог, и пришлось добывать деньги способами нелегальными.

А так как в деньгах нуждался не он один, но и большинство тех юнцов, в кругу которых он вращался, то способы добывания денег придумывались ими сообща, а затем, сообразно с придуманным, между ними распределялись и роли.

Допились до того, что купили гроб, в который улегся Брюхатов, и, пригласив певчих, заставили их петь погребальные псалмы

Эти способы не были особенно замысловаты; чаще всего деньги выманивались в виде залогов со служащих, будто бы принимаемых на службу, или через рекомендательные конторы, учреждаемые ими же самими, или через конторы по управлению имениями будто бы богатых землевладельцев, тогда как у последних ничего уже, кроме их титулов, не оставалось и были они беднее церковной крысы.

Другой способ состоял в следующем: кто-либо из кружка выдавался за очень состоятельного человека, в доказательство чего подделывались соответствующие документы, а остальные товарищи являлись или в качестве управляющих этого "богача", или же в качестве его комиссионеров и выманивали для него товар на крупные суммы, а затем этот товар спускали за что попало, находя хищников, с удовольствием скупавших у них все за гроши".

Еще одним источником денег для Шпейера и его приятелей были молодые купцы, которых они приглашали в свою компанию, спаивали, а затем обирали.

Все это было противозаконно, но продолжалось у всех на глазах несколько лет. Причем московское общество осуждало не мошенников, а их жертв, попавшихся в столь незатейливо расставленные сети.

"Сошлись на одной скамье подсудимых"

Можно представить себе, каким было удивление московских обывателей, когда всем известные шалопаи вдруг оказались самой опасной преступной шайкой Российской Империи. В деле фигурировали десятки эпизодов и кроме мошенничества в нем появились фальшивомонетничество, убийство и кощунство. Последнее вызывало наибольшее удивление у наблюдателей.

"Трое,— вспоминала Козлинина,— обвинялись только в кощунстве, так как в конце концов допились до того, что купили гроб, в который улегся Брюхатов, и, пригласив певчих, заставили их петь погребальные псалмы и молитвы, а остальные товарищи стояли со свечами и кадили кадильницами. Когда же Брюхатову лежать в гробу и слушать "вечную память" надоело, гроб был отправлен обратно в гробовую лавку, а певчих усадили на дроги и повезли их справлять поминки к "Яру", причем певчие распевали скабрезные песни, за что вся компания и была задержана полицией".

Однако во время заседаний суда, продолжавшихся без малого месяц, обвинитель — восходящая звезда прокуратуры, помощник прокурора Московского окружного суда Н. В. Муравьев, допрашивая сотни свидетелей, доказывал присяжным, что даже такие малозначительные эпизоды характеризуют размах и цинизм деяний особо опасных преступников, объединившихся в шайку. О том же он говорил и в своей обвинительной речи:

"Гг. присяжные заседатели! Многотрудная и многосложная задача выпала на вашу долю. Вам суждено было быть тем составом суда присяжных, последнее слово которого должно завершить дело гигантское по своим размерам, чрезвычайное по крайней сложности и бесконечному разнообразию своих обстоятельств... И трудились вы не напрасно; не бесплодны, смею думать, были те усилия рассудка и чувства, которые приходилось вам делать в эти долгие дни, проведенные здесь для того, чтобы усвоить себе и оценить по достоинству бесчисленные подробности происходившего перед вами судебного следствия. Загадочное стало понятно, сомнения рассеялись, неясное и сбивчивое разъяснилось, лучи света проникли во тьму и осветили самые мрачные закоулки человеческой совести, самые печальные факты человеческого падения. На ваш правый суд отдано 45 ваших сограждан (двое из 48 обвиняемых до суда бежали за границу, один был признан душевнобольным.— "История"), людей всех возрастов и всех состояний. Они сошлись перед вами на одной скамье подсудимых, потому что их всех, хотя не в равной мере, опутывает одна и та же неразрывная и крепкая, в течение девяти лет сплетенная сеть многочисленных преступлений. Эти особенности, характеризующие внешнюю, так сказать, количественную сторону процесса, особенности, по поводу которых небесполезно будет упомянуть и о 300 с лишком свидетелях, вами выслушанных, и о колоссальной груде прочитанных на суде документов и писем, о бесчисленных представленных вам вещественных доказательствах,— все это сразу определяет размер материала, данного судебным следствием, и вашу задачу на этом материале основать свои решения".

У присутствовавших на суде вполне могло появиться ощущение, что с помощью чудовищного объема разнородных доказательств обвинитель просто пытается запутать присяжных. А затем воздействовать на их чувства, чтобы добиться нужного приговора. Муравьев упорно, разными способами доказывал, что обвиняемые — сообщество уголовников, клуб элитных преступников:

"С общественной точки зрения, в представлении публики, для толпы подвижной и впечатлительной, быть может, уже давно под именем "червонного валета" сложился своеобразный и характерный тип нравственной порчи, зла и преступления".

А в конце своей долгой речи обвинитель сделал упор на значительном размере нанесенного подсудимыми ущерба:

"Если к колоссальному делу, нами исследованному, мы применим бесхитростное арифметическое счисление и при этом счислении условимся, как это требует и уголовный закон, каждый подложно составленный документ, каждый обман, совершенный над одним лицом, считать за отдельный подлог, отдельное мошенничество и условимся кроме того к потерпевшим причислять всех тех, доброе имя которых было затронуто подлогами от их имени, a обобранными будем считать только тех, которые действительно тяжко пострадали в материальном отношении, мы увидим, что на последней, конечной странице общественного поприща соединенных вместе подсудимых написано: подложных векселей — 23, переделанных банковых билетов — 4, разных подложных казенных нотариальных бумаг — 4, итого всего подлогов — 31. Обманов, мошенничеств на сумму более 300 руб.--15, мошенничеств на сумму менее 300 руб.— 14, вовлечений посредством обмана в невыгодные сделки — 13, итого всех мошенничеств — 42, из них обманов с особыми приготовлениями, т. е. со сложной мошеннической обстановкой — 22. Краж — 4, из них с подобранными ключами — 1, на сумму 50 т. p. с., 1 — с наведением похитителей на дом своего хозяина, растрата — 1, грабеж — 1, кощунство — 1, шаек, составленных для краж, подлогов и обманов,— 4 и в заключение одно убийство... Всех потерпевших, не считая в этом числе нескольких подсудимых,— 59. Из них обобранных, частью в своем избытке и частью в своем последнем достоянии — 49 человек. Таков короткий и простой расчет, который обвинение составило и представляет вам на основании 9-летней деятельности подсудимых. По этому исследованному расчету именем закона и правосудия я приглашаю их к расплате пред вашим справедливым судом".

"Защита счастлива"

Однако на присутствовавших в зале суда произвел куда более сильное впечатление другой ход Муравьева. Громкий процесс, широко освещаемый в прессе, должен был привлечь к защите обвиняемых падких на бесплатную рекламу звезд адвокатуры. Но в качестве защитников "червонных валетов" согласились выступить только два корифея — А. В. Лохвицкий и Ф. Н. Плевако. Первый, как говорили, потому, что брался за любые дела, лишь бы платили деньги. А Плевако с трудом и лишь за очень высокую плату согласился защищать члена известной состоятельной семьи — А. С. Мазурина.

Никто не сомневался, что именно знаменитый присяжный поверенный Плевако может без труда разбить всю аргументацию обвинителя. Но во время выступления Муравьева произошло то, чего никто не ожидал. Он вдруг упомянул Мазурина в числе раскаявшихся:

"Господин Мазурин, как мне кажется, неудержимо говорит искреннее сокрушение о том, что несчастно сложившиеся обстоятельства и собственная его неосторожность вовлекли его в не свойственную ему среду".

А затем Муравьев попросил суд снять с Мазурина все обвинения:

"Все, что можно сказать против Мазурина, это то, что он не был достаточно осторожен, осмотрителен, но за излишнее доверие никого не судят. Не находя возможным по совести поддерживать обвинение против Мазурина, я на основании ст. 740 Уст. Угол. Суд. отказываюсь от сего обвинения, о чем имею честь заявить суду".

В итоге Плевако в своей речи оставалось только благодарить обвинителя:

"Защита счастлива, что ей не приходится вести борьбы с обвинением, не приходится ставить подсудимого в томительное ожидание того, кто из борцов одержит верх... Обвинитель уже сказал то самое по убеждению, что я должен был говорить прежде всего по долгу.

Благодарно, со страстью выслушали мы это слово, изумляясь тому, что ни масса данных, ни гигантские размеры задачи не увлекли обвинения и оно ни разу не сбросило в одну общую массу виновных и оправдавшихся и не закрыло глаз от того, что разбивало первоначальные взгляды, ясно и внятно говоря непредубежденному уму о необходимости уступок в интересе правды".

Весь этот материал, обставленный пышными декорациями убийства, производит изумительное впечатление

Но этот трюк распалил других защитников. Присяжный поверенный В. М. Пржевальский, когда пришла его очередь выступать, по сути, обвинил Муравьева в фабрикации дела:

"Когда пред нами лежит такая груда материала, то с нею нелегко бывает справиться. Эта масса поражает человека, который теряется в ней до известной степени, перестает быть всегда осторожным, строго разборчивым, перестает критически относиться к материалу, не может хладнокровно смотреть на это поражающее количество, особенно если еще человек работает притом с известной предвзятой мыслью. Все помогает фантазии обвинителя, как внешняя обстановка, так и внутреннее содержание. И действительно, весь этот материал, обставленный пышными декорациями убийства, разных злонамеренных шаек и т. п. при блестящем освещении его эффектною, талантливою речью, производит изумительное впечатление. В особенности первое впечатление настолько сразу ошеломляет, что нужно немало времени и усилий, чтобы прийти в себя, отбросить увлечение и пыл фантазии и призвать на помощь холодную силу рассудка... Вся наша иллюзия исчезнет; но насколько пропадет сила иллюзии, настолько от этого выиграет сила правды. Дело столь раздутое, изукрашенное обвинительною властью снимется с пьедестала и снизойдет на подобающий ему уровень. Тогда окажется, что обвинение очень часто сшито белыми нитками, что связь между делами по большей части искусственная, что большинство привлеченных к делу лиц ничем не отличаются от тех заурядных личностей, которые так часто встречаются на скамье подсудимых, и что многие из них вовсе не по плечу тому громкому имени, которое упрочил за ними в обществе обвинительный акт".

Кому поверили присяжные, можно судить по приговору. Девятнадцать подсудимых были оправданы. И ни один из осужденных "червонных валетов" не был отправлен на каторгу. Одних сослали на поселение в места столь и не столь отдаленные, что на фоне вменявшихся им обвинением деяний мало чем отличалось от оправдания. Других же приговорили к небольшим срокам заключения.

При этом, однако, присяжные признали, что шайка все-таки существовала. Но соответствовало ли это действительности?

"Был цветом и надеждой прокуратуры"

Ответ на этот вопрос хорошо знали в Московском окружном суде. Е. И. Козлинина вспоминала:

"В то время Н. В. Муравьев был еще очень молод, шумные овации, хотя и вполне заслуженные, кружили ему голову, и естественно, что ему хотелось как можно чаще выступать перед публикой, жаль было уделять остальным товарищам другие интересные дела, по которым можно было говорить так много и так хорошо. Вот исключительно благодаря этому нежеланию уступать товарищам интересные дела он и создал громоздкое дело, которое и обозвал "клубом червонных валетов".

Это, собственно, было не одно дело, а 30 самых разнородных дел, за волосы притянутых одно к другому и связанных между собою только тем, что у деятеля того либо другого дела находился кто-нибудь знакомый среди деятелей остальных дел. И этого уже было достаточно, чтобы эти дела связать между собою. Таким образом, все эти дела и попали в одни руки. Конечно, никому другому сделать это не разрешили бы, но Николай Валерьянович был цветом и надеждой прокуратуры, и поэтому прокурор ему и помироволил. Да оно было и понятно: все-таки лучше него никто с этими делами не справился бы, а как это отзовется на обвиняемых, об этом тогда не подумали".

Громкое дело, широко разрекламированное прессой, прекрасная речь, которую в отличие от выступлений защитников опубликовали без изъятий, открыли перед Муравьевым блестящие карьерные перспективы. В том же 1877 году его назначили прокурором Ярославского окружного суда. В 1879 году — товарищем прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты. А после очередного восхитившего всех выступления на суде над "первомартовцами" — участниками убийства Александра II — быстрота его продвижения по службе поражала воображение друзей и врагов. В 1894 году состоялось его назначение министром юстиции, и эту должность он занимал одиннадцать лет.

На посту министра он сделал немало для уменьшения независимости судов, что весьма озадачивало людей, знавших его в молодые годы, когда он был яростным поборником судебных реформ Александра II. Они просто не понимали, что принципиальна для него только карьера. А все остальное лишь приходящие обстоятельства.