Как Осип Мандельштам не стал советским писателем. Архивные разыскания Леонида Максименкова

Теперь, через 125 лет после рождения Мандельштама, по его судьбе можно изучать борьбу за власть и логику внутрипартийного людоедства

Леонид Максименков

Первым, кто остановил внимательный и подозрительный взгляд на Мандельштаме, был Лев Троцкий. 10 сентября 1922 года он посылает записку Александру Воронскому, руководителю пролеткультовского журнала "Красная Новь", объединившего лучшие силы так называемых "попутчиков". Вопрос сформулирован по-прокурорски лаконично: "К какой группировке принадлежат О. Мандельштам, Лидин и каково их отношение к Замятину?".

Создатель Красной армии и нарком обороны пристально наблюдает за литературной жизнью страны. Для него литература — литфронт. Поле битвы различных группировок. Прокремлевских и враждебных советской власти. Евгений Замятин, создавший первую антисоветскую антиутопию — роман "Мы", попал под полицейское подозрение Кремля. Начали искать сообщников и симпатизантов. Заинтересовались и Мандельштамом.

Но Воронский уже на следующий день успокаивает Троцкого:

"О. Мандельштам ни к какой группировке сейчас не принадлежит. Начинал с акмеистами. Охотно сотрудничает в Сов. изданиях. Настроен к нам положительно. Пользуется большим весом как хороший знаток стиха, талантлив. Стихи индивидуалистичны. К Замятину никакого отношения не имеет".

Характеристика ободряющая. В разгар нэпа началась первая идеологическая и хозяйственная оттепель. Разумеется, под патронатом ЦК и чекистов. Пока Мандельштам признан ценным попутчиком.

Человек Бухарина

Рецидив интереса власти к Мандельштаму происходит в 1927 году. Троцкий к тому времени уже свергнут с Олимпа. Нэп забыт. Вот-вот начнется сталинская модернизация. Готовится "великий перелом". Требуется пересмотреть старые списки допуска и освященные Троцким репутации. На этот раз Мандельштама "продвигает" главный большевистский идеолог Николай Бухарин.

В августе 1927 года он обращается к руководителю книжной монополии (Госиздат, ОГИЗ) Артемию Халатову, собственно, с него и берет начало идеологическая цензура в издательском деле:

"Дорогой тов. Халатов, вы, вероятно, знаете поэта О.Э. Мандельштама, одного из крупнейших наших художников пера. Ему не дают издаваться в ГИЗе. Между тем, по моему глубокому убеждению, это неправильно. Правда, он отнюдь не "массовый" поэт. Но у него есть — и должно быть — свое значительное место в нашей литературе. Очень просил бы вас или переговорить "пару минут" с О.Э. Мандельштамом, или как-либо иначе оказать ему ваше просвещенное содействие. Ваш Н. Бухарин".

Но рекомендацией дело не ограничилось. Бухарин сообщает содержание переписки самому поэту. Результат "пятиминутного общения" — выход в свет сборника поэта. И отметина — "человек Бухарина". Пока это не опасно и сулит выгоды: Бухарин в ЦК, а через несколько лет станет редактором "Известий".

В списках — значится

Тридцатые. Михаила Булгакова травят как белогвардейца. Замятин уезжает в изгнание. На опубликованном рассказе Андрея Платонова "Впрок" Сталин пишет: "Рассказ агента наших врагов, написанный с целью развенчания колхозного движения..." (далее по тексту со всеми вытекающими). И характеристика — "мерзавец". Платонову оставался лишь один шаг до Беломорканала.

Но Мандельштам в советской табели о рангах продолжает занимать нишу "хорошего знатока стиха" (Воронский Троцкому) и "одного из крупнейших наших художников пера" (Бухарин). В 1930-м цикл его стихов об Армении публикует "Новый мир". Не просто литературный журнал, а издание "Известий ЦИК СССР".

Ничего удивительного в этом фаворе нет. Публикации и покровительство — в 1932-м. Репрессии — два года спустя. Трагический финал — в 1938-м. Разве это не типично для многих судеб того времени?

История нашей культуры XX века (да и начала XXI) — это постоянное составление и уточнение номенклатурных реестров. От места и порядкового номера в списке зависело (и до сих пор зависит) многое. Ордена и медали, квартиры и дачи, премии и поездки за границу (особое доверие — с женой и без секретаря-сопровождающего), госзаказы, тиражи книг и гонорары за них, издания в мягкой обложке или прижизненные собрания сочинений, киносценарии, прикрепление к больницам и поликлиникам, пайки, автомашины. Наконец, посмертная слава, размер надгробий, тип мрамора (плита или бюст), место на кладбище и то, что называлось "материальное обеспечение родных и близких покойного".

В стране дефицита и жесткого распределения продуктов и предметов первой необходимости литература, музыка, живопись, кино не могли не быть пайковыми. Размер пайки зависел от включения в список и от места в нем.

Весной 1932 года Лазарь Каганович, член политбюро и секретарь ЦК ВКП(б), представил вождю список утвержденных властью литераторов. Каганович курировал работу комиссии, которая занималась ликвидацией главной тогда писательской организации страны — Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП), а заодно и ее родного брата в музыке (РАПМ).

Сталин и Каганович изучают список кандидатов в создающийся на смену РАППу Союз писателей. Из оргкомитета союза Сталин почему-то вычеркивает будущего нобелевского лауреата Михаила Шолохова. Не проходит в руководство союза главред "Огонька" и один из самых известных журналистов страны — Михаил Кольцов.

Что же мы видим? Мандельштам числится в разделе беспартийных литераторов. В нем всего 58 человек. Беллетристов, драматургов, поэтов: "41. Эрдман ("Мандат", "Самоубийца"). 42. Сейфуллина. 43. Багрицкий ("Запад"). 44. П. Низовой. 45. О. Мандельштам. 46. М. Светлов. 47. Вересаев. 48. К. Зеленский. 49. Зенкевич. 50. Л. Никулин".

Не считая забытого П. Низового (псевдоним Павла Георгиевича Тупикова), все люди известные. Мандельштам оказывается между Эдуардом Багрицким ("Нас водила молодость// В сабельный поход,// Нас бросала молодость// На кронштадтский лед") и Михаилом Светловым ("Гренада, Гренада, Гренада моя"). Неожиданное соседство для щегла Серебряного века.

Оценка Осипа Эмильевича Кремлем была на удивление последовательной и достаточно высокой. Едины в этом оказались левак Троцкий, правый Бухарин, а теперь и Сталин с Кагановичем.

Подарки

Чуткая к сигналам "сверху" издательская сфера сразу же откликнулась на подтверждение котировок акций поэта на политической бирже. Стихи Мандельштама печатаются в апрельском и июньском номерах "Нового мира" за 1932 год. 23 ноября в "Литературной газете" напечатаны бессмертные строки "Петербург! я еще не хочу умирать!// У тебя телефонов моих номера".

Одновременно советская власть делает поэту два ценных подарка.

Первый — статус пенсионера союзного значения. В 41 год. С формулировкой "за заслуги в области русской литературы". Совет народных комиссаров СССР издает постановление, рекомендует поэта опять-таки Николай Бухарин ("Огонек" впервые представляет редкий архивный документ).

Второй подарок — квартира в кооперативном писательском доме в Нащокинском переулке в Москве. Недавно в рамках проекта "Последний адрес" на месте снесенного в 1974 году "писательского дома" установлена табличка.

Денег для вступления в писательский кооператив у Осипа Эмильевича и его жены Надежды Яковлевны не было. И снова на помощь приходит Бухарин. Он пишет очередному начальнику ОГИЗа, Михаилу Томскому, письмо (документ также публикуется впервые).

"Дорогой Михаил! Прошу тебя принять поэта О. Мандельштама; он мытарился довольно долгое время без денег и без квартиры; теперь он может добыть квартиру, если внесет некий взнос. С тобой хочет заключить договор на книжку и в счет аванса выкрутиться. Пожалуйста, прими его. Твой НБух.".

Разве это не признание? Не забота?

"Кто дал им право?"

Чем же отвечает Мандельштам? Сначала антисоветскими разговорами во время поездки в Крым летом 1933-го. ОГПУ скрупулезно фиксирует слова поэта. Затем известная злая эпиграмма "Мы живем, под собою не чуя страны".

Но почему же ОГПУ до мая 1934 года, когда поэт был арестован первый раз, не давало хода сигналам?

Любые решения о репрессиях к "списочным" поэтам принимались на высоком, нередко высочайшем, уровне. На секретариате или политбюро ЦК и даже лично Сталиным. Так что, когда тот же Бухарин в мае 1934 года обращается к Сталину по "делу Мандельштама", он прекрасно понимает, что делает.

Реакция Сталина — разнос. Оказывается, у него не запросили санкции на арест. "Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие..."

Возможно, что в действиях чекистов был и свой мотив. В ликвидированном РАППе, который по устойчивой версии был чекистской структурой, кровно, по-семейному оказался заинтересован председатель ОГПУ (а с лета 1934 года — нарком НКВД) Генрих Ягода. Ведь идеологом РАППа был ближайший родственник и соратник Ягоды, брат его жены — Леопольд Авербах.

Чекисты саботировали создание Союза писателей и проведение учредительного съезда с первого дня его подготовки. Начальник культпропа ЦК Алексей Стецкий жаловался Сталину (письмо от 4 августа 1933 года):

"Тов. Ягода слишком демонстрирует свои дружеские чувства по отношению к Авербаху. Фадеев мне рассказывал, например, следующее: когда он решил порвать с Авербахом, его пригласил к себе на дачу тов. Ягода и упрекал за то, что Фадеев решил "предать товарища". Разговор носил такой резкий характер, что Фадеев пригрозил, что он сейчас же уйдет из Зубалова (тогда там располагались госдачи.— "О"). Если тов. Ягода продолжает в этом духе и теперь, то это скверно".

Арест Мандельштама вписывается в выбранную стратегию поведения. Сталину же накануне съезда скандал с Мандельштамом был не нужен. Он вел свою игру с интеллигенцией: у нас-де за стихи не сажают, писателей нельзя делить на правых и левых. Это — партийные категории. Есть писатели советские, несоветские и, увы, антисоветские. Этих последних привлекают к ответственности, но только за правонарушения, то есть за уголовные преступления.

Воспитательный маневр

Летом 1935-го имя Мандельштама вновь замаячило в переписке на высшем уровне. Сегодня, в юбилейные дни, "Огонек" также публикует один неизвестный чекистский документ.

Главное в этом ахматовско-мандельштамовском документе не только людоедская конкретика доноса. Поражает бюрократический кошмар, который его предваряет: помета карандашом начальника секретно-политического отдела главного управления госбезопасности НКВД Георгия Молчанова: "т. Ежову Н.И. Вы хотели переговорить с т. Ждановым. Прошу указания".

Поясним. После убийства Кирова секретарь ЦК ВКП(б) и глава комиссии партийного контроля Николай Ежов назначен куратором НКВД от Старой площади. Кандидат в члены политбюро и секретарь ЦК Андрей Жданов назначен начальником ленинградских большевиков. Он в Смольном. Таким образом, ленинградцы Николай Пунин, его жена Анна Ахматова и ее сын Лев Гумилев, которые распространяют эпиграмму Мандельштама, формально в епархии Жданова. Только если Смольный даст отмашку на их арест, его сможет утвердить Ежов, а то и Сталин.

НКВД лишь предоставляет информацию. Решение за партийным руководством. Дает оно такую санкцию? Да, в конце октября. Что ж, и здесь сталинская игра? Разумеется. Ахматова после ареста Пунина и Гумилева пишет челобитную вождю. И новое сталинское чудо свершается. Пастернак в письме Сталину благодарит его за "чудесное молниеносное освобождение родных Ахматовой". Пунина и Льва Гумилева выпускают на свободу. Еще одна демонстрация бережного отношения партии к заблуждающимся деятелям культуры. Взамен от них требуется лишь благодарность и лояльность.

Надо признать, что Мандельштам после ареста и во время воронежской ссылки именно в таком ключе и пытался "перестроиться", создав стихи о вожде. (Вот как писала об этом опыте вдова поэта: "Он написал стихи, возвеличивающие Сталина. И тем не менее план Сталина потерпел полный крах. Потому что такие стихи мог написать Лебедев-Кумач. Или Долматовский. Или Ошанин. Кто угодно! Чтобы написать такие стихи, не надо было быть Мандельштамом. Чтобы получить такие стихи, не стоило вести всю эту сложную игру".)

Развязка

Почему окончательное решение "дела Мандельштама" падает именно на март 1938-го? Потому что финальная глава биографии поэта в очередной раз совпадает с переломом в судьбе страны. Гибель поэта совпала с расстрелом его многолетнего покровителя Бухарина — тот же трагический март. Надежда Мандельштам считала, что после того, как стихи о Сталине были написаны, поэт стал не нужен.

Но есть и другие версии. В декабре 1937-го появляются первые признаки того, что большой террор могут объявить очередным перегибом и даже диверсией, списав ее на Николая Ежова и его подручных. К концу октября подготовлено закрытое письмо ЦК ВКП(б) "Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков". 19 декабря Сталин демонстративно отсутствует в Большом театре на праздновании 20-летия ЧК-ОГПУ-НКВД.

В писательском союзе "спонтанно" поднимается волна протестов против ежовского наместника — оргсекретаря правления союза и одновременно члена комитета партийного контроля Владимира Ставского. Заколебался трон под одним из главных идеологов и практиков идеологической ежовщины — членом политбюро с характерным именем и отчеством — Андреем Андреевичем Андреевым. Сталин в письмах для краткости называл его "Андрюша".

На конец марта 1938 года на Старой площади в Москве созывается совещание писателей. Здесь не хватало только казуса Мандельштама! Поэт перестроился, пишет о вожде, а его не печатают, третируют, гоняют.

Цепочка Ставский — Ежов — Андреев срабатывает. Поэт превращается в лагерную пыль. Эмма Герштейн передает, как вершилась судьба поэта, со слов Надежды Мандельштам: "Во второй раз Фадеев опять сослался на то же высокопоставленное лицо, когда он встретился с Надеждой Яковлевной в лифте <...> писательского дома в Лаврушинском переулке". "Едва лифт стал подниматься,— пишет она,— как Фадеев нагнулся ко мне и шепнул, что приговор Мандельштаму подписал Андреев. Вернее, я так его поняла. Сказанная им фраза прозвучала приблизительно так: "Это поручили Андрееву — с Осипом Эмильевичем". Лифт остановился, и Фадеев вышел..." Надежда Яковлевна, по ее словам, "растерялась: при чем тут Андреев? Кроме того, я заметила, что Фадеев был пьяноват". В конце концов она пренебрегла полученными сведениями, воскликнув: "А не все ли равно, кто подписал приговор?"

Главный урок политбиографии Мандельштама в том, что власть с особой жестокостью мстила не столько за непочтительное отношение к себе. Она уничтожала за неоправданное доверие, за неблагодарность за врученные царские подарки. За пожизненные пенсии, московские квартиры, гонорары.

"Не все ли равно?" — выдохнула Надежда Мандельштам. Нет, не все равно. Поэтому нужно хорошо подумать, прежде чем согласиться с включением себя в очередной номенклатурный список.