Людмила Норсоян — о богатой географии своего вдохновения, которая так скудна у иных дизайнеров

Франция

«О, мадам, и вы знаете, там этот ужасный Джон Гальяно»,— голубоволосая почтенная управляющая страшным шепотом жалуется на пришествие Гальяно в дом «Диор», но еще более сочувствует соседнему дому «Живанши», куда заявился не менее ужасный Александр Маккуин. 1996-й — поворотный для мировой индустрии моды год, я на Фобур-Сент-Оноре в бутике Chanel после легкого переполоха пополам с улыбками сижу пью кофе в офисе, который вверх по знаменитой лестнице. Не думает ли мадам вернуться осенью в Париж, ей сообщат именно когда, и не будет ли любезна привезти на собеседование еще образчики своего вязания, вот как на ней сейчас. Ну и французский подучит, конечно? Мадам струсила, не вернулась, не привезла и не подучила, чего высокая мода в карнавальном угаре даже и не заметила, а 20 лет спустя мадам вернулась в Париж в новогодние ливни и…

Мой милый друг, я сижу над лестницами Монмартра в обнимку с бокалом горячего вина, а над камином любезный хозяин кафе сушит мое насквозь мокрое любимое походно-полевое пальто — черную кашемировую шкурку без пуговиц, барскую и непрактичную, с сумасшедшей белкой на шкирке. Пошитое в одном из лучших Домов России неприличное для модного персонажа количество лет назад, это пальто пережило приключения и путешествия во времени, пространстве и мире моды не менее чем знаменитые сапоги Жоржа Дюруа в походах Иностранного легиона. Ах, если бы оно умело сплетничать!..

Япония

Вдохновение для моих коллекций я черпаю, когда возлежу под звездным небом рекана и созерцаю, как со снежных вершин спускаются к горячему источнику продрогшие обезьяны — прелестное начало для пресс-релиза в большом московском стиле, но Фукусима и в самом деле рай для создателей трикотажа, если тебя еще туда допустят. Вопреки легендам, что все самое сумасшедшее и прекрасное в дизайне можно произвести в Японии, модельеру непросто доказать директору фабрики и его технологам, что идея сочетания в одном платье тканевой шифоновой полочки с настроченными рваными лентами и кашемировой трикотажной спинкой без единого признака кроя и наглой по нарушениям всех канонов технологии сшивания имеет право на воплощение. А после пары десятков раз переспрошенных «да... нооооо?» и «не слишком ли это просто, Ри-у-дми-ра-сан?» приготовься собственными ручками отшить первый экземпляр под неодобрительными взорами любимых партнеров. А вот пальто-халатик без пуговиц вызвало улыбки и одобрение — и однажды поучительное посещение крепости Белой Цапли, в которой несколько месяцев держали оборону против правительственных войск полторы сотни 10-15-летних самураев, яростно ненавидевших одежду с пуговицами как символ европейской цивилизации. Пуговичный бунт закончился массовым самоубийством объявленных государственными преступниками мальчишек, а в крепость на экскурсии водят малышню из детских садов и школ учить самурайской твердости духа. Ну и ваша я туда же — всегда ведь стоит быть духовно готовой к провалу коллекции.

Латвия

Крустпилс--Екабпилс, родина Екатерины Первой и владения загадочного графа Екаба работы Растрелли, напротив, горячо воспротестовал против «очередного летящего по ветру черного мешка из-под картошки». Мой любимый партнер, обладатель одного из лучших в Европе трикотажных производств, полигон отработки всех новейших космических технологий вязания, баловень индустрии и гордость Латвии, своими бессердечными заявлениями и швырянием мебели об стены довел до слез не одного дизайнера, но что умеет он — не умеет вообще никто, и выждав приличное время после каждой бури, я напрашиваюсь на создание ну вот еще одной маленькой и почти женственной коллекции бесшовных чудес. Апологет категорической женственности с классическим «у женщины должны быть грудь-талия-попа», фабрикант величественно прощает безнадежную меня, загорается решением такой простой с виду и тем более сложной по исполнению задачи, я стараюсь не дышать и только смотрю обожающим взором — пара дней, и решение есть, рывок в дизайне, и технологии обеспечен, сезон будет сделан. В благодарность я изменяю любимому пальто, надеваю приталенное с развевающейся юбкой, туфельки со стразами и подкрашиваю губки — и получаю индульгенцию на следующую коллекцию концептуальных вязаных «мешков»!

Италия

Мадам будет думать о вас с любовью всю ночь! — и словно в Спящей красавице, замерли все: хозяин ресторана, официанты и любимые подруги из знаменитого московского дизайн-бюро, так неосмотрительно буквально переведшие мое заявление на итальянский. Собственно, мадам всего лишь пыталась поблагодарить доброго синьора, красиво угощавшего вином, мясом и рассказами о юности Дольче-ибн-Габбана,— ведь какой итальянец не был тем самым первым клиентом, партнером и учителем, поддержавшим уроками стиля, отрезами тканей и первыми заказами бедных начинающих дизайнеров, постучавших однажды в двери благодетелей в дождливой сицилийской ночи. Мы с пальто — какое многозначительное совпадение! — пережили немало ливней в январских просторах Милана, Венеции и Флоренции — каждое Питти аукалось мокрой шкиркой, мечтами о разожженном камине и, конечно, готовностью к крупным заказам! Как в насмешку, в январе Питти Имажине Филати рассказывает о горячем летнем сезоне, хлопке, шелке и льне, вязаных купальниках и сарафанах и доброй трети годового производственного и продажного плана трикотажного мира. В разные годы с разной мощью — растущая с середины девяностых, расцветшая и стабильная в середине нулевых, схлопнувшаяся к десятым годам и робко, на пуантах, эксплуатируя бестселлеры-находки прошлых годов, мечтающая о возрождении, выставка еще помнит роскошные времена, когда тренд-зал с дизайнерскими прорывами собирал посетителей едва ли не более чем собственно выставка; студенческие конкурсы юных трикотажников под восторженный шепот журналистов собирали кадровиков всех лучших брендов мира; на многочисленных стендах корейских дизайн-бюро шла форменная охота за закупщиками гигантов массмаркета, когда в спину каждому отборщику вязаных образцов нетерпеливо дышали кудесники вторичного маркетинга — ведь то, что будет отобрано, произведено и продано в сетях, отлично пригодится и дизайнерской мелочи.

Бельгия

Едва ли не все приключения (мои и пальто) оказались связаны с новогодними ночами, вот и в ночь с 2015 на 2016 год я приплясывала с толпой на соборной площади Брюгге (даже не спрашивайте, что дизайнер из Москвы мог там делать) и тактично отбивалась от негаданного поклонника, престарелого романтика, некстати возжелавшего нежности: «Undefined, ты не знаешь, кто я, я не знаю, кто ты, come together». Не мешайте, дядя, когда дизайнер проводит нежданное маркетинговое исследование, подсчитывая, как вокруг клубятся сотни девчонок в крохотном обтягивающем черном платье на каблуках и в колготах телесного цвета. Детсадовскими манерами девчонки, более привычные к джинсам и кроссовкам, подтягивают колготы вместе с юбками, слетают с каблуков и висят на плечах юнцов при форменных черных костюмах и галстуках-бабочках — мода может делать весьма неожиданные кульбиты, объявляя новыми героинями рок-н-ролльных звезд, мультигендерных очаровашек и безобразных Эльз, но каждый год мой торжествующий партнер из Латвии и тысячи его коллег по миру будут создавать и продавать миллионы культяпных черных платьев «грудь-талия-попа» и черные лодочки на каблуках от ушей, и это будет основой экономики индустрии и самым страшным секретом мира моды.

Москва

Мадам, можете не улыбаться, я не вас снимаю, а пальто! — и в родной Москве я бываю мадам, и в Столешниковом переулке, увешанная лучистыми брошами-звездами, готовая кокетничать с неизвестным, но таким желанным стрит-стайл-фотографом, сталкиваюсь с реальностью: миру интересна не я, миру интересно мое такое прекрасное пальто. Ну что же, мы еще посплетничаем, милый друг Пальто!

Людмила Норсоян