Выставка Ивана Сотникова в Петербурге

В Новом музее в Санкт-Петербурге открыта большая персональная выставка Ивана Сотникова. Экспозиция, которую готовил сам художник, оказалась первой посмертной. Однако, как считает КИРА ДОЛИНИНА, ничего траурного в ней нет.

Мы похоронили Ивана Сотникова всего два месяца назад. Отпели, отплакали, отсмеялись, написали много слов в некрологах (см. "Ъ" от 18 ноября). Что уж тут было таить — опять, как много раз в последние годы, ушла важная петербургская легенда, да еще из молодых, ему было-то всего 54. На этом фоне любому, кто не из близкого круга, должно было показаться, что Новый музей, как уже было с Мамышевым-Монро, оказался быстрым на действия и накануне Нового года открыл выставку только что ушедшего художника. Но это совсем не так — и выставка эта потому-то и стала таким важным художественным событием сезона, что делалась никак не по случаю, а честно и чисто, на века. И сочинялась прежде всего самим автором.

У любимца нескольких поколений питерской артистической тусовки Ивана Сотникова, оказывается, было не так и много персональных выставок — считая с самой ранней пейзажной в Библиотеке Академии наук в 1982-м, всего девять экспозиций, большинство из которых приходится на последнее десятилетие. И это при том, что присутствие Сотникова на групповых выставках 1980-2010 годов было постоянным и всегда заметным. Да и как не заметить — его работы почти всегда блистательны, а не увидеть в толпе большого, красивого, бородатого человека, который из самого скучного вернисажа был способен сделать праздник (мог и проехаться по выставке на велосипеде, мог прийти с сеткой на голове, а мог и обыграть дырку в стене так, что начал отсчет нового искусства своего поколения, как это случилось с "Ноль-объектом", сочиненным Сотниковым и Тимуром Новиковым из проплешины в выставочном стенде).

Новый музей отдал под выставку два этажа, и разделение вещей между ними прописано идеально. Вообще-то отбор вещей Сотникова — задача не из легких, он "писал — не гулял", и его живопись можно считать не в полотнах, а в километрах. Куратор выставки Екатерина Андреева сочинила своего Сотникова не столько из дат и тем, сколько из чистой живописной фактуры его полотен. Первый этаж — "концептуалистский", с сериями "машинок", "компьютерных игр", любимых его елок ("ел"), с большим количеством слов внутри изображения, с игрой в иконические знаки, стебовый, сумасбродный, этаж Сотникова "Новых художников" и митьков. Вещи 2000-х среди десятков полотен 1980-х тут совершенно уместны, потому что этот художник не жонглировал стилями, а все эти годы сочинял один свой большой живописный мир. Мир, в котором старые банки из-под шампуней не менее важны, чем грозный самолет в небе "Бури в пустыне".

Второй этаж выставки пейзажнее и оттого лиричнее. Тут правят не слова, а свет. Желтый, яркий, теплый и беспощадный одновременно, свет из слепых окон и жадных фонарей петербургских улиц. В этом свете кружевная Фонтанка становится густым и мертвым Стиксом, малюсенькая улица Правды вырастает чуть ли не в Исаакиевскую площадь, небоскреб Красноярска рядится Нью-Йорком, а ленинградские новостройки оборачиваются темным лесом. Натюрморты рядом смотрятся жильцами тех квартир, что за этими окнами, а милицейские автозаки с картины "Выборы" (2007-й) с их включенными желтыми же фарами не столько страшны, сколько архитектурны. Это мир чистой живописи, со своими страстями и трагедиями, мало имеющими отношение к нашей реальности.

Мир, созданный этой выставкой, светел. То ли оттого, что отец Иоанн, которым стал Иван Сотников в 1996-м, много больше нашего знал о Свете и Тьме, то ли это вообще свойство его живописи, но этой зимой эта выставка обязательна для тех, кто ищет покоя. Как ни парадоксально, но Сотников тут не столько "новый дикий", сколько прямой наследник школы тихого и грустного пейзажа ленинградской школы 1930-1950-х. Это их город — город без солнца и людей. Город слишком хорошей архитектуры. Город отражений и обманок. Сотников во многом с этим явно согласен. Но он не был бы Сотниковым, если бы не придумал и совсем другое. Вот, например, коробка с наклеенными на нее пуговицами — "Население микрорайона" (1989-1991). Тут уж явно не предвоенный Ленинград. Тут все мы — и он снаружи наблюдателем. Теперь уже, увы, совсем сторонним наблюдателем.