Глава Polymetal Виталий Несис о предприятиях-зомби, роли ФРС США и беге на 3000 м с препятствиями

Мировая добыча золота переживает непростые времена: цены на металл держатся на низком уровне, и долгосрочные перспективы отрасли остаются неопределенными. Одна из крупнейших золотодобывающих компаний РФ Polymetal развивает купленный в 2014 году проект Кызыл и в прошлом месяце купила месторождение в Армении. О том, куда стоит инвестировать, насколько выгоден отрасли дешевый рубль и зачем Polymetal алмазные проекты, “Ъ” рассказал главный исполнительный директор компании ВИТАЛИЙ НЕСИС.

— С начала года цены на золото потихоньку растут — вас это радует?

— Да, конечно, радует, но цены — это достаточно эфемерная материя: сегодня они растут, завтра падают. Пока фундаментальных причин этого роста не видно, и я предпочитаю относиться к нему как к краткосрочному феномену.

— И какую цену на золото и курс закладываете в бюджет этого года?

— Закладывали $1100 за унцию и курс 72 руб. за доллар. Никакого прогнозирования нет, просто взяли круглые цифры, наиболее близкие к текущим значениям на момент рассмотрения бюджета.

— Может ли планка $1100 быть преодолена в целом по году? Сейчас цена уже выше...

— Конечно, может. В краткосрочном периоде основной upside будет зависеть от денежной политики ФРС США: если в конце прошлого года на рынке ожидали, что будет четыре повышения базовой ставки и к концу 2016 года она составит 1%, то сейчас в среднем ожидается уже два повышения. Считаю, что это сокращение ожидаемой ставки и привело к росту цен на золото. Если окажется, что ФРС еще менее агрессивно будет наращивать ставку, возможно, золото продолжит дорожать.

— А физический спрос на золото в том числе со стороны Азии как-то толкает цены вверх или нет?

— Оценивать перспективы динамики азиатского спроса очень сложно. Некоторые комментаторы пишут, что на текущий спрос положительно повлияло крушение китайского фондового рынка. То есть китайцы, у которых исторически очень высокая склонность к сбережениям, последние годы активно вкладывали деньги в акции, те росли, соответственно, меньше денег шло в золото. Сейчас ситуация изменилась, и, возможно, часть китайских сбережений в золото вернется. Но это чистая спекуляция: что на самом деле происходит, совершенно непонятно. Думаю, азиатский спрос — это некоторая константа. И мой долгосрочный оптимизм по отношению к золоту основывается на том, что спрос останется, а предложение неизбежно сократится из-за падения производства во всем мире в ближайшие два-четыре года. И участники рынка, которые будут в состоянии пережить этот сложный период, окажутся победителями в гонке на выбывание.

— А где может быть падение?

— Во всех крупнейших странах-производителях. По итогам 2015 года Китай показал снижение первый раз за последние 12 лет, практически по нулям производство в России. А в 2016 году оно будет практически везде, в том числе в США, Австралии, Африке. Падение будет небольшим, но на горизонте трех лет должно войти в строй мало новых активов, а на старых предприятиях будет падать содержание металлов в руде, сокращаться производство. И в России, к сожалению, на временном отрезке в три года этот процесс необратим.

— А может ли вторичное золото заместить этот выпадающий объем?

— Здесь я не специалист, но полагаю, объем рынка вторичного металла у нас ограничен, его и так уже достаточно сильно подчистили за последние два года. 2016 год, допустим, будет сильным, потому что в кризис люди станут продавать золотые изделия, предназначенные для сбережений. Но глубина этого рынка очень ограниченна.

— У вас сейчас есть новый проект Кызыл в Казахстане — крупнейшее приобретение с 2009 года. Давно ли интересовались активом и как начали переговоры с бывшим его владельцем Тимуром Кулибаевым?

— Кызыл был нам интересен с 2005 года, поэтому мы начинали общение еще с давним контролирующим акционером проекта Робертом Фридландом (владел Кызылом через Ivanhoe Mines, 50% в которой в 2012 году выкупила Rio Tinto и переименовала в Turquoise Hill Resources.— “Ъ”). Я лично несколько раз с ним встречался: в 2005, 2009 и 2011 годах. Но общего языка по стоимости проекта найти не удалось. Потом произошла сделка, в результате которой контролирующим акционером проекта стала Rio Tinto, для которой Кызыл был все-таки непрофильным. Rio Tinto проводила формальный процесс продажи своей доли в проекте, разослав предложения 20 потенциальным интересантам, и мы этот процесс выиграли, но у казахстанских партнеров, Sumeru Тимура Кулибаева (владела 50% Кызыла с 2008 года.— “Ъ”), было право первого отказа, которое они реализовали. Мы сразу же начали общаться с Sumeru. Это был достаточно длительный процесс: обсуждались разные варианты, структура, но нам помогло, что цена на золото стала падать, интерес китайских золотодобывающих компаний к активу начал увядать, и в результате мы остались единственной стороной, готовой реализовать сделку быстро и в достаточно простой форме — приобретение 100% актива за наличные и акции Polymetal. К тому же продавец получал значительную опциональность при росте цен на золото.

— А китайцы интересовались Кызылом, когда он был у Rio Tinto?

— Rio Tinto получила, кажется, всего три внятных предложения, которые серьезно рассматривала, и среди них китайского не было. Китайцам обычно некомфортно в ситуациях, когда они должны делать юридически обязательное предложение в сжатый промежуток времени. Им также некомфортно в ситуациях, когда у них нет какого-то эксклюзивного диалога и они должны постоянно соревноваться с другими участниками процесса. На переговорах с Sumeru формального процесса не было, не было соревновательности, переговоры были все-таки полуэксклюзивными, и китайцы активнее принимали в них участие.

— Как ведут себя в подобных переговорах китайцы?

— О китайцах необходимо знать одну очень важную вещь. Если у российской компании горизонт планирования 3–5 лет, у западной — 10–15 лет, то у средней майнинговой китайской компании горизонт планирования от 100 лет. Поэтому они никуда не торопятся. Если по выводам китайцев конъюнктура складывается таким образом, что ожидание приведет к улучшению переговорной позиции, вы никогда не добьетесь от них твердого предложения. Они будут просто сидеть и ждать. У них есть деньги, и дешевле, чем у нас.

Просто в бизнес-культуре китайских предпринимателей присутствует очень сильное нежелание переплатить, нежелание оставить деньги на столе. Китайцы будут стоять до последнего, мы это хорошо видим в коммерческих отношениях с покупателями наших концентратов. И при этом, если рыночная ситуация позволяет, как она позволяла после возникновения сложной ситуации на рынке медных концентратов, они гнут через колено и иногда притесняют на грани юридического фола. Если же ситуация на рынке в пользу контрагентов, как на рынке золотых концентратов, они комфортные партнеры, которые ведут себя если не идеально, то очень хорошо.

— Расчеты у вас с ними в долларах или в юанях?

— В долларах.

— Они не предлагают перейти на юани?

— Мы сами рассматривали такую возможность, но в прошлом году курс юаня начал колебаться, и мы решили не нести валютных рисков.

— Тимур Кулибаев — довольно влиятельный человек в Казахстане. Он был комфортным переговорщиком?

— Он лично в переговорах практически не участвовал, все было на уровне менеджмента контролируемой им АК «Алтыналмас». Конечно, и мы советовались с нашим советом директоров, и команда продавца советовалась с бенефициаром, но переговоры были менеджерскими и очень комфортными.

— То есть все было абсолютно по рынку?

— У таких активов нет рынка, Кызыл крупный, уникальный. Но у нас совпадала идеология оценки стоимости, были модели дисконтированных денежных потоков, с некоторыми допущениями, с анализом сценариев, и тут мы оказались абсолютно на одной странице. Торговля велась в основном по вопросу, как учесть в структуре сделки возможную опциональную стоимость при росте цены на золото.

— Ваш другой крупный актив в Казахстане — Варваринское месторождение — достался вам в рабочем состоянии, но с долгами и не устраивавшими вас технологиями. Кызыл — «чистый» проект, но его вы тоже переделывали. Какой вариант оптимальней?

— Объективно Кызыл лучше — он больше, содержания там намного выше и геологическая опциональность огромная. Это один из лучших активов в мире. А Варваринское — актив неплохой, но среднего качества. На какой стадии лучше заходить? Лучше сделать все с нуля, чем переделывать то, что неправильно сделал предшественник.

— На Кызыле двойные упорные руды, но вы указываете довольно хорошую себестоимость на уровне совокупных затрат. На Варваринском чуть ли не самая высокая себестоимость по компании. Не боитесь, что Кызыл вам тоже такой сюрприз преподнесет?

— Среднее содержание золота на Варваринском сейчас 1 г на тонну, среднее содержание на Кызыле из карьера будет около 7 г на тонну. Вот и вся история. Да, на Кызыле будет достаточно сложная технология, продажа концентрата в Китай и его переработка в Амурске, строительство с нуля, но высокое содержание в руде более чем компенсирует все эти моменты.

— А вы с двойными упорными рудами уже работали?

— Часть нашего Майского месторождения представлена двойными упорными рудами. С точки зрения продажи концентрата, является он упорным или двойным упорным, большой разницы нет, потому что технологический процесс, который используют наши китайские покупатели, один и тот же.

— Решен ли вопрос финансирования проекта?

— Мы близки к окончательному решению, но сильно торопиться не хотим. Планируем начало строительных работ после майских праздников, и как раз к этому времени у нас и должна быть полная ясность с финансированием. Взаимодействие с российскими банками будет оптимальным, а окончательный выбор партнеров и подписание документов, думаю, произойдут в марте-апреле.

— Я не ошибусь, если назову ВТБ, Сбербанк?

— У нас со Сбербанком и ВТБ долгая история взаимодействия, поэтому они среди первоочередных кандидатов.

— Речь идет о простом проектном финансировании или они могут стать соинвесторами?

— Классическое проектное финансирование.

— А в какой валюте? Рубли, доллары, тенге?

— Золотое правило корпоративных финансов — совпадение валюты активов и пассивов. Поскольку актив у нас долларовый — цена на золото в долларах — соответственно, пассив должен быть тоже в долларах.

— Как у вас развиваются отношения с казахстанскими властями и регуляторами?

— Нам комфортно в Казахстане. В конце декабря я выступал на совете по горно-металлургическому комплексу при премьер-министре, и реакция на наш проект была положительная. Кызыл давно на слуху, много лет обсуждается необходимость его ввода в эксплуатацию, поэтому я постарался подтвердить наше намерение начать производство в 2018 году и объяснить, чем Polymetal отличается от предыдущих владельцев как в подходе к освоению, так и в способности реализовать этот подход. Думаю, я был услышан.

— И какие сейчас требования и ожидания могут быть и к отрасли, и конкретно к Кызылу?

— Ключевое ожидание — аффинаж в стране части золота, которое производится на территории Казахстана. Именно поэтому рассматриваем сейчас в качестве базового варианта переработку части концентрата с Кызыла по толлингу на нашем Амурском гидрометаллургическом комбинате, а затем возвращение концентрата на аффинаж в Казахстан, чтобы слитки продавались Нацбанку. Это и одно из основных пожеланий, и одна из основных наших задач в рамках проекта.

— Насколько это выгодно?

— Очень выгодно, потому что внутренняя переработка дешевле, чем продажа в Китай, особенно после девальвации рубля и тенге. Дополнительные инвестиции будут не такими значительными, к тому же это совпадает с нашими планами по снижению зависимости от внешних переработчиков концентрата. И плюс мы попадаем в струю госполитики недропользования в Казахстане. Идеальный баланс интересов.

— Есть мнение, что с началом девальвации нацвалют многие из тех, кто раньше готов был расстаться с активами, снова стали несговорчивыми. Это правда?

— Однозначно. Вообще, я думал, что 2014 год станет в России годом значимых банкротств, остановок предприятий. Этого не произошло, потому что предприятия-зомби, которые еле-еле покрывали текущие затраты, вдруг получили второе дыхание. Так что если речь о действующих активах, то шансы на достижение разумного компромисса по стоимости существенно уменьшились. Но если речь об активах на стадии разведки или на стадии развития, то шансы, наоборот, улучшились, потому что профинансировать строительство нового предприятия и в России, и в Казахстане стало существенно сложнее и дороже. Рынки акционерного капитала для золотодобывающих компаний закрыты, проектное финансирование для проектов с нуля можно получить, но оно будет очень дорогим и обременительным. Наконец, многие проекты в России полагались на какой-нибудь источник государственного финансирования — либо в виде ГЧП, либо фондов развития, но понятно, что в текущей экономической ситуации, в атмосфере ужимания бюджетов шансов найти эти деньги немного.

— Еще несколько лет назад вы смотрели на активы и на Украине, но сейчас, мне кажется, интересные страны на постсоветском пространстве ограничиваются Казахстаном и Арменией. В Монголии или Киргизии крайне сложно вести бизнес — чего стоят только прения по Кумтору у Centerra с правительством Киргизии...

— На Монголию и Украину действительно не смотрим, а Киргизию не вычеркнули из перечня стран, которые нам интересны. История Кумтора все-таки стоит особняком.

— А почему тогда не заявлялись на киргизский Джеруй?

— У Джеруя специфическая история, которая делала этот актив потенциально токсичным для публичной компании. Но если бы не было этого шлейфа — многочисленных владельцев, судебных разбирательств, преодолели бы скептическое отношение к региональной специфике. Киргизия, конечно, менее привлекательна с инвестиционной точки зрения, чем Казахстан, но это не забракованная нами юрисдикция. Равно как Таджикистан и Грузия.

— Вы объявили о сделке по Капану в Армении. Какие у вас планы по развитию в стране?

— Для нас Армения — стратегический регион, видим в стране большую геологическую и бизнес-перспективу, поэтому сделка по Капану — не случайная сделка.

— Рассматриваете инвестиции в новые проекты, в СП, в выкуп игроков?

— Все возможно.

— Вы неоднократно говорили, что у компании есть компетенции в России и на постсоветском пространстве, но их недостаточно, чтобы выходить на рынки дальнего зарубежья. Этот подход изменился?

— Чтобы заработать деньги, нужно конкурентное преимущество, основанное на уникальных ключевых компетенциях. У нас пока нет конкурентных преимуществ за границами бывшего Советского Союза. Нужно понимать, что горнодобывающая отрасль технологически меняется очень медленно, новые значимые технологии появляются раз в 20 лет. Для того чтобы получить преимущество на выход за пределы своего домашнего рынка, нужна новая технология, которой нет пока ни у кого.

— А вы рассматривали возможность СП с китайцами, в том числе и в переработке на их территории?

— Неясна стратегическая ценность этого шага. Если я зарабатываю больше денег, продавая полуфабрикат, зачем мне заниматься вертикальной интеграцией, которая не сокращает риски? Наоборот, вертикальная интеграция с партнером на его территории риски только увеличивает. Мы хорошо понимаем, что зависимость от переработчика концентрата — это слабое место, и у нас есть стратегический план, как этот вопрос решить. А пока намного лучше иметь конкурентный рынок покупателей, чем объединяться с одним и создавать СП на его территории: понятно, кто там будет старшим.

— Как сейчас развивается ваше СП Amikan по разработке месторождения Ведуга (у Polymetal 42,6%)? Под него создавалось ООО «Енисейский ГОК»?

— ГОК планировался под создание возможного СП с одним из небольших региональных игроков, но мы не договорились. Строить ГОК для Ведуги после падения цен на золото было неоправданно. Сейчас бизнес-стратегия СП — продажа сырья с учетом того, что четыре фабрики находятся в пределах экономически обоснованной дистанции транспортировки. Пока отчетности Amikan за 2015 год нет, но СП прибыльно, сократило долговую нагрузку, может быть, даже заплатит дивиденды. Объемы добычи растут, есть достаточно хорошие результаты по приросту минерально-сырьевой базы. Я очень доволен деятельностью этого СП.

— Кажется, вы долго покупателя искали, когда выходили из СП с Anglo Gold, а сейчас довольны активом.

— У нас было 50 на 50 с Anglo Gold, и мы искали покупателя на долю партнера, а свою продавать не хотели никогда. Да, мы размыли ее на стадии инвестиций в подготовку объекта к эксплуатации, потому что не планировали вкладываться, так как для нас актив нестратегический. Мы в свое время и зашли в него потому, что для нас было важно взаимодействие с Anglo Gold, но оно по ряду причин ни к чему не привело.

— Как и почему вы решили войти в СП с Polyus по Нежданинскому?

— Классический пример оппортунизма. Мы видим месторождение, которые активом пока не является. Это некий реальный опцион, причем он только частично зависит от цены на золото и в значительной степени от того, какие результаты получим при доизучении этого сложного объекта. И я не исключаю, что доразведка покажет: при нынешней ценовой конъюнктуре экономического потенциала нет. Но я оппортунист-оптимист и считаю, что есть существенная вероятность успеха.

— Вы упомянули сложную историю: действительно, и сама Polyus пыталась его разработать, и Kinross смотрела на возможность СП, но отказалась.

— Я не могу комментировать действия ни Kinross, ни Polyus, но наш подход к освоению актива — если мы решим его осваивать — будет отличаться от подхода других компаний. Наверное, будут не столь масштабные объемы, ставка на селективную добычу и производство концентратов на месте с последующим вывозом либо на продажу, либо на переработку внутри компании. Очевидно, что делать глубокую переработку в условиях локальной инфраструктуры экономически бессмысленно.

— Обсуждали с Polyus партнерство по другим проектам?

— Нет.

— С какими компаниями сейчас возможно создание новых СП, могут ли это быть глобальные игроки?

— СП должно основываться на каком-то стратегическом смысле, и в нынешней обстановке, скорее всего, совместные предприятия возможны только в каких-то специфических ситуациях вокруг конкретных активов. Например, когда прямая сделка по продаже невозможна, так как не достичь взаимоприемлемых условий продажи. Тогда СП — это некий мостик к развитию актива, который впоследствии при положительном развитии событий позволит реализовать пожелания сторон. При неудачном развитии проиграют все, но по крайней мере будет ясно, что и выиграть на этом активе было невозможно. Поэтому у нас нет желания делать совместное предприятие просто ради взаимодействия с кем-то. Но если есть актив, который нам нравится, а зайти на который получается только в СП, мы рассмотрим такой вариант.

— А что вы думаете по Сухому Логу, который, видимо, все-таки выставят на продажу в этом году?

— В январе было заседание нашего совета директоров, где я презентовал стратегическое видение развития компании в двухлетней перспективе, и там Сухого Лога нет. Потому что мы стратегию строим на том, что с высокой долей вероятности находится в сфере досягаемости. Пока же Сухой Лог в области отдаленных опций, никаких стратегических планов насчет него у нас нет. Если вы зададите мне несколько другой вопрос: «Когда объявят аукцион на Сухой Лог и к аукциону будут приложены условия, вы эти условия прочитаете?» — отвечу: «Да, прочитаю». Но, что будет после этого, сейчас сказать не могу. С одной стороны, это нежелание сковывать себя какими-то туманными перспективами, с другой — понимание, что у нас есть достаточное количество стратегических опций внутри Polymetal. Мы в состоянии двигаться вперед, наращивать объемы производства и стоимость компании уже на тех активах, которые у нас есть.

— В прошлом году стало известно, что Polymetal приобрела блокпакет в алмазном поисковом проекте компании «Проэкс сервис». Почему сделана эта неожиданная инвестиция? Вы знаете лично акционера, вы давно хотели зайти в алмазный бизнес?

— РФ существенно недоразведана, и максимальный потенциал создания стоимости в долгосрочной перспективе — это открытие новых качественных месторождений. Причем не абстрактных месторождений, а тех, которые будут иметь очевидную промышленно-экономическую ценность. Поэтому мы пытаемся найти геологов, способных сформулировать внятные поисковые идеи. Геолог генерирует идею, а мы параллельно предоставляем девелоперскую экспертизу. Другое дело, что таких геологов в России днем с огнем не сыщешь. Мы не хотим брать много геологических проектов, особенно чисто поисковых, внутрь организации, для Polymetal оптимально развивать подобные проекты через стратегические инвестиции в юниоров. Соответственно, инвестиции в «Проэкс сервис» — это как раз пример, как мы нашли юниора, а точнее, он нас нашел и презентовал свою геологическую концепцию. Она впечатлила и наших геологов, и меня лично, и мы коллективно решили, что идея достаточно привлекательная. Поэтому инвестировали.

— На алмазном рынке много проблем: затоваривание, отсутствие спроса на алмазы как на инвестиционный продукт, рост продаж синтетики...

— Беспроблемных отраслей вообще нет. Если есть активы беспроблемные, приносящие чистый доход, они должны стоить просто сумасшедших денег. Наша инвестиция в данном случае — классический венчур. Понятно, что вокруг идеи достаточно неопределенностей: геологических, регуляторных, рыночных и т. п. Может быть, через десять лет алмазная отрасль в два раза сократится. Но это достаточно экстремальный сценарий, а если предположить, что будет более или менее то же самое, тогда есть существенная вероятность получить объект, соответствующий и даже превосходящий средние показатели существующей сырьевой базы.

— Идея проекта — это просто продажа алмазов или, возможно, огранка?

— Пока идея — монетизировать некий интеллектуальный капитал, накопленный в Polymetal.

— Нам рассказывали, что вложения в разведку составят около 1 млрд руб., это верная оценка?

— Пока мы инвестировали вместе с партнером (АО «ВМК-Холдинг».— “Ъ”) 150 млн руб., за которые будут проведены поисково-оценочные работы, и получили 30% в активе. С вероятностью 50% на этом все и закончится. Один миллиард — это возможная стоимость инвестиций до стадии проектирования на разведанных месторождениях, если все будет хорошо на поисковой стадии. Но вероятность окончательного успеха я оцениваю в 15–20%. Зато, если он будет, созданная стоимость окажется несопоставима с первоначальными инвестициями.

— Все крупные акционеры компании дают карт-бланш на такие венчуры?

— Это не карт-бланш. Проект укладывается в глобальную стратегию восполнения минерально-сырьевой базы самой Polymetal. Мы очертили круг товаров, которые нас теоретически интересуют: драгоценные металлы, цветные металлы, алмазы. Часть ставок делаем самостоятельно. Допустим, ищем полиметаллические месторождения на Урале, месторождения металлов платиновой группы (МПГ) в Карелии. «Проэкс» — это первая и пока единственная алмазная ставка. Важно понимать, что помимо собственно венчура это еще и образовательный процесс для компании. Мы ничего не знаем про алмазы, но, взаимодействуя с юниором, в котором у нас есть значимая доля, потихоньку набираем компетенцию в этой подотрасли горнодобывающей промышленности.

— Считается, что золотодобыча и алмазодобыча — это два абсолютно разных бизнеса. Пожалуй, можно привести как контрпример только Anglo American, владеющую De Beers.

— Да, это абсолютно разные бизнесы. Но вопрос, что есть бизнес Polymetal? Сейчас Polymetal — это однозначно добыча драгоценных металлов. Но в долгосрочной перспективе 10–20 лет, считаю, бизнес нужно определять шире. И определение бизнеса по образцу Anglo American, то есть освоение минерально-сырьевой базы в конкретной стране — они в ЮАР, мы в РФ, может быть вполне приемлемым. Если компания успешная, способна реализовывать проекты с нуля, то рано или поздно в какой-то конкретной подотрасли становится тесно, так как существуют объективные ограничения по приросту и восполнению минерально-сырьевой базы. Ну и диверсификация — это тоже неплохо. Согласен, алмазы обладают очень большой спецификой, но это не значит, что ими не нужно заниматься.

— Как развиваются ваши платиновые проекты, например Семча?

— По Семче получили сертификат первооткрывательства на месторождение, которое называется Викшеозерское. Сейчас проект в стадии конвертации поисковой лицензии в добычную. Надеюсь, закончим в этом году.

— Во сколько оцениваете проект, как будете двигаться по нему?

— Есть некоторая внутренняя оценка, но обнародовать ее до конвертации, пожалуй, неправильно. Если конвертируем лицензию в этом году, то первое производство может быть во второй половине 2021 года.

— В инвестициях в новые проекты, в том числе платиновые, не смущает ли вас, что сейчас цены на металлы на дне?

— На глубоком дне. Если посмотреть на экономику глобального производства платиноидов, то 70% производителей теряют деньги на текущей деятельности. И понятно, что фактически ни один новый проект по добыче платиноидов при текущих ценах не имеет экономического смысла. Так это же замечательно! Это означает, что в обозримом будущем — а я не удивлюсь, что даже в этом году — начнется падение производства, причем оно будет носить многолетний необратимый характер, потому что основная страна-производитель — ЮАР — встала на путь, который уже прошла с золотом. Когда там начало снижаться производство золота, то за 11 лет оно сжалось в два раза. Поскольку факторы в платиноидах абсолютно те же — геологическое исчерпание минерально-сырьевой базы, аналогичная история будет и с ними. Пока не вижу каких-то масштабных вариантов заместить это выпадающее предложение. Понятно, что все это произойдет постепенно, но наш проект будет готов к реализации в очень правильные сроки.

— Я понимаю, что запуск проекта далек, но есть ли понимание, как это реализовывать: самим или через трейдеров?

— Пока нет даже понимания, что может быть готовой продукцией, то есть это необязательно товарный палладий и платина. Возможно, медный концентрат с платиноидами, который можно продать металлургическому заводу.

— Есть ли у вас идеи развивать в России переработку, продавать конечную продукцию, а не концентрат?

— Из золота делать кольца?

— Например, производить катализаторы из металлов платиновой группы.

— У меня нет трепетного отношения к концепции, что должна быть глубокая переработка и добавленная стоимость. Этот тезис — интеллектуальный кузен очень вредной идеи, что сырьевые отрасли являются ущербными по отношению к перерабатывающим и сборочным отраслям. Искренне не понимаю происхождения этой идеи, но думать, что сырьевые отрасли простые, неинтеллектуальные, не создают качественных рабочих мест,— это даже не стереотип, это глупость. Труд геолога-поисковика, труд буровика на разведочном станке, труд технолога на обогатительной фабрике, проходчика на подземном руднике намного более разнообразен, интеллектуален и требует существенно большего образования, чем труд рабочего на машиностроительном конвейере или программиста.

— А ваш платиновый проект Светлобор окончательно заморожен и похоронен?

— Ключевая проблема Светлобора — невозможность получить разрешение на вырубку лесов, которая неуникальна для Polymetal. Союз золотопромышленников, Союз старателей постоянно ходят с этой проблемой в Москве по инстанциям. Пока мы просто кое-что делаем на тех участках Светлобора, где нет особо защищаемых участков леса, и результаты неплохие. Понятно, что это около 10% лицензионной площади и до финишной ленточки они нас не доведут. Однако надеемся, что вода камень точит, да и общая история российского госрегулирования такова, что рано или поздно желаемые изменения осуществляются. Просто иногда этот процесс длится слишком долго. Мы не бросаем Светлобор, работаем сами и продолжаем ждать результатов других участников отрасли в части изменения норм по лесопользованию на разведочных участках.

— Polymetal, по сути, вторая в России по производству золота, если брать в золотом эквиваленте, но на бирже стоит практически вдвое дешевле «Полюс Золота». Вы видите потенциал роста капитализации?

— Одним из катализаторов роста котировок может стать успешное продвижение и в конечном итоге запуск Кызыла. Потому что проект у многих западных институциональных инвесторов ассоциируется с неудачами предыдущих собственников. И когда я встречаюсь с ними, многие выражают глубокий скепсис относительно способности компании создать стоимость там, где провалились такие маститые предыдущие владельцы, как Rio Tinto. Пока успешно не запустим Кызыл, существенный дисконт будет заложен в цену наших акций. Поэтому нужно просто стиснуть зубы и работать.

— Сохраняется специфический российский дисконт?

— Конечно.

— Кто сейчас ваши основные инвесторы?

— Фонды развивающихся рынков (Emerging Markets Funds, EMF). В 2012–2013 годах было три типа инвесторов: EMF, секторальные инвесторы, то есть майнинговые, ресурсные и золотые фонды, и инвесторы-генералисты, то есть те, кто просто инвестирует в европейские акции. По факту на настоящий момент генералистов у нас нет вообще. Это связано с общим выпадением природных ресурсов из фавора: золото и медь глубоко не в моде. Цены упали, что будет дальше — непонятно, поэтому неспециалисты ушли. Практически нет секторальных инвесторов — это из-за геополитики. Из них остались фонды типа BlackRock, которые привычны ко всему и их не смутить, и самое главное, горизонт планирования у них — 20 лет. А так в основном это, конечно, инвесторы в развивающиеся рынки.

— Как западные инвесторы оценивают ситуацию в России?

— Европейским банкам в основном комфортно работать с качественными российскими заемщиками, они хладнокровно относятся к текущей экономической ситуации, что демонстрирует наша недавняя сделка по синдицированному предэкспортному кредиту. Причем мы сначала получили $245 млн, а потом привлекли еще три банка с $82 млн. Больше всего инвесторов и банки волнует возможное повышение налоговой нагрузки на предприятия-экспортеры в условиях падения цен.

— Это реальная угроза для российского майнинга?

— Конечно. Понятно, что золотодобытчики РФ являются выгодоприобретателями от ослабления курса рубля, но на самом деле отрасль находится в весьма неустойчивом положении. Мы как бегун на 3000 м с препятствиями. И практически всем участникам отрасли нужно сейчас перепрыгнуть сразу несколько барьеров. Первый — просто высокий барьер — восполнение минерально-сырьевой базы с тем же качеством на действующих предприятиях. Потом — огромная уже стенка — строительство новых мощностей, инвестиции в новые предприятия — это еще сложнее. И потом идет достаточно длинный участок по песку, потому что нужно продолжать инвестировать в геологоразведку, чтобы сформировать долгосрочный потенциал развития отрасли. Горизонты планирования у большинства игроков очень короткие. Соответственно, если сейчас увеличится фискальная нагрузка, появится еще один дополнительный барьер.

Наверное, первое препятствие будет взято, но вот об стенку — строительство новых предприятий — вся отрасль просто расшибется. И естественно, даже не добежит до инвестиций в масштабную геологоразведку. Поэтому люфта для увеличения фискальной нагрузки на золотодобычу в России нет. Налоги можно поднять и даже получать какие-то дополнительные доходы два-три года, но в результате всю отрасль ждет катастрофическое сокращение производства. Оно и так будет падать, потому что недропользователи недостаточно занимались осмысленной геологоразведкой. Но, если сейчас изъять девальвационную прибыль, инвестиции в разведку прекратятся и Россия очень быстро сползет со своего второго-третьего места в мировой табели о рангах на пятое-шестое.

— А «Росгеология» как разведочная госкомпания может быть альтернативой субсидированию частных компаний для разведки или предоставлению им неких налоговых вычетов?

— Я считаю, что это ложная дихотомия. Не нужно нас субсидировать, в нынешней ситуации с налогообложением стимулирование налоговыми вычетами не приведет к росту инвестиций в геологоразведку. Ключевыми барьерами по-прежнему являются лицензирование и прохождение разрешительных систем. Понятно, что и ГКЗ, и Роснедра начали активно улучшать деловой климат: и заявительный принцип получения поисковых лицензий, и разработка новой классификации запасов — это очень позитивные изменения. Но еще многое нужно сделать, прежде чем налоговые вычеты станут основным стимулом. Что касается «Росгеологии», я не понимаю, какое она имеет отношение к геологоразведочному целеполаганию действующих недропользователей. Мы сами знаем, где бурить. И я считаю, что деятельность «Росгеологии» находится в непересекающихся плоскостях с нашей деятельностью.

Интервью взял Анатолий Джумайло