Денис Соколов, директор Центра социальных и экономических исследований регионов, эксперт по Северному Кавказу, участник полевых социологических исследований в зонах конфликтов, соавтор монографии «Истоки конфликтов на Северном Кавказе»

— За то время, что РФ вела военную операцию в Сирии, и теперь, после ее частичного свертывания, поменялось ли отношение российских мусульман к государству?

— Отношение мусульман к государству всегда менялось. Сейчас подросло поколение мусульман, для которого более важна не национальная или региональная, а религиозная идентичность. И часто она уже никак не связана с тем, что принято называть официальным исламом — духовными управлениями мусульман, старающимися в первую очередь поддержать свои отношения со светскими властями. И когда Россия начала воевать в Сирии, многие мусульмане восприняли это как войну против суннитов на стороне алавитской группы Асада. Для них получилось, что на одной стороне Асад, алавиты, шииты и Россия, а на другой — почти весь суннитский мир. Война в Сирии не то чтобы сильно снизила лояльность российских суннитов к государству, она и раньше снижалась, причем усилиями самих властей. С одной стороны, те, кто был лоялен государству, таким и остается. Но, с другой стороны, начинается противоречие, причем многоэтажное. Большинство суннитов имеет антиамериканские взгляды и настроения, в чем с российской политикой совпадают. Но в сирийском конфликте роль Америки меняется, можно сказать, на противоположную. Мусульмане в РФ активно подхватывали и обсуждали все новости, связанные именно с российской политикой в Сирии, пусть даже и речь идет о совсем ужасных и неочевидных поводах.

— Вы сейчас какой повод имеете в виду?

— Как раз случай с Бобокуловой. То, что случилось, просто ужасно, и она явно больна, но ее слова о мести за российские бомбардировки в Сирии стали новым кирпичиком в фундаменте противоречий между суннитами и государством. Да, точек зрения внутри мусульманского сообщества много, все это обсуждается очень мозаично, и сам случай Бобокуловой неочевидный. Но в общее настроение попадает и он.

— Свертывание военной операции способно качнуть маятник отношения к государству в другую сторону, вернуть утраченное доверие?

— Думаю, что нет. Гибель гражданского населения, против которой все это время протестовала часть российских мусульман, в контексте свертывания операции становится бессмысленной, от этого возмущение только растет. Что бы дальше ни происходило в Сирии, возникшее в связи с ней напряжение уже никуда не денется.

— Насколько велик в России процент тех, кто разочаровался в официальном исламе и попросту не обращает внимания на лояльные заявления муфтиев?

— Точную цифру назвать трудно, но она явно больше, чем пять или десять лет назад, и она продолжала расти в том числе и на фоне оценки событий в Сирии. Эта условно протестная группа продолжает рекрутинг новых членов, которые изначально вообще не настроены на какой бы то ни было активный протест и уж тем более на то, чтобы присоединиться к ИГ («Исламское государство», запрещено в России.— “Ъ”): они просто хотят быть более последовательными в своей вере, чем им предлагает и разрешает государство. Тем временем финансирование официальных религиозных структур в кризис будет сокращаться, и у них будет еще меньше шансов удержать людей возле себя.

— Некоторые российские сунниты и раньше очень скептически относились к духовным управлениям.

— Это правда, им давно не верят. Но вопрос лишь в том, насколько люди готовы на компромисс. Значительная часть мусульман на Северном Кавказе устала от войн в регионе и не хочет новой крови. Но отойдем немного в сторону — и увидим новое поколение: оно растет, уже будучи скептически настроенным по отношению к властям, оно и не видело войны. И война в Сирии ускорила рост этой группы. Для них это была не спецоперация, а несправедливая война, в которой ради режима Асада российские бомбы падали на больницы и детские сады мусульманской страны, они видят это так.

— Есть ли у российской суннитской молодежи свои альтернативные лидеры, кто они, обретают ли они сейчас популярность?

— В регионах они и были, и есть. К примеру, Мухаммад Магомедов — активист дагестанского Союза справедливых. Сейчас он под арестом по обвинению в терроризме, хотя очень хорошо видно, что от этого он максимально далек, что это один из способов давления на неуправляемую часть сообщества. Просто на Кавказе у силовиков такой вот инструментарий. В других регионах они могут возбудить дело «Кировлеса» какое-нибудь, а на Кавказе быть неформальным лидером опаснее, статьи тяжелее. В глазах государства есть такой стереотип: если гражданский активист имеет исламскую идентичность, то это обязательно потенциальные террористы. Среди оппозиционеров на Кавказе действительно достаточно салафитов, их сейчас жестко преследуют именно по этому признаку, но если разобраться, то пока они не совершили ничего противоправного и не взяли в руки оружие, это то же самое преследование за инакомыслие, которое в итоге увеличивает число людей, готовых к вооруженному протесту.

— Почему никто не пытался разъяснить суннитам что-то по поводу Сирии, «продать» им эту спецоперацию как борьбу с терроризмом, которой она по идее и является?

— Им это «продать» невозможно. Они знают, что такое борьба с терроризмом в российском варианте, очень хорошо. Люди на Кавказе трупы племянников по-прежнему у силовиков выкупают, чтобы похоронить по-человечески, это длится уже последние 10–12 лет. У мусульман здесь свое представление о жизни, телевизор на них не работает, они скептически настроены по отношению к госпропаганде. У них совершенно по-своему загружена голова, они не воспринимают то, что им говорят из телевизора, и видят все через другую призму. Это не значит, что они объективны, просто традиционные методы оболванивания на мусульман не действуют.

Интервью взял Григорий Туманов