25 лет назад советские граждане высказались за сохранение СССР

17 марта 1991 года советские граждане пришли на избирательные участки, чтобы высказаться по поводу дальнейшей судьбы СССР. Всего через девять месяцев после этого, в декабре 1991 года, Советского Союза не стало. Мартовский референдум, официально проигнорированный в шести республиках из пятнадцати, тем не менее продемонстрировал стремление граждан сохранить Союз. Но в декабре никто из тех миллионов, что в марте ответили «да», не вышел протестовать ни против подписания Беловежского соглашения, ни против ухода президента Горбачева, ни против декларации Совета Республик о прекращении существования СССР. Оказалось, что страна, которая только что была полна энтузиазма по поводу предстоящей политической реформы, к зиме осталась без готовых защитить ее граждан — и исчезла.

Мне было 14, я не голосовал, зато ходил с мамой на избирательный участок в холле Центрального дома кино на Васильевской улице в Москве и помню атмосферу обшарпанного советского лоска с намеком на полупраздник. В России голосовали в один день по вопросу о сохранении СССР и по вопросу об учреждении должности президента Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. Сам дух голосования при этом гасил сомнения в том, что советская реальность — на самом деле уже молниеносно менявшаяся, со всеми ее очевидными огромными проблемами,— сохранится вокруг нас и дальше, бесконечно долго. Все мы были похожи на западных советологов, которые не прогнозировали коллапса СССР, а после него стали объяснять его неизбежность. 17 марта 1991 года это еще не кончилось, и казалось, что это навсегда. А президент за год до этого появился у Союза (уже через год мало кто помнил, какие стесненные политические обстоятельства толкнули Михаила Горбачева на этот шаг), и России теперь тоже не помешал бы свой. Как это часто бывает, когда требуется принять решение при не до конца ясных вводных, между собой о голосовании говорили мало — в отличие, например, от первых российских президентских выборов тем же летом. Не думаю, что 17 марта 1991 года нашлось так уж много людей, которые задумались, не парадоксален ли ответ «да» и на вопрос о сохранении Союза, и на вопрос о введении поста президента России.

Два факта — поддержка Союза на референдуме в марте и его сравнительно тихая кончина в декабре 1991 года — навсегда остались для меня кристальным примером того, как может «провалиться» и мгновенно исчезнуть государство, которое с виду совсем не относится к разряду failed states. Западные социологи фиксировали в 1991 году, что средняя советская семья проводит до 12 часов в неделю в походах за покупками, а индекс счастья неуклонно снижается. В англоязычных источниках эти поиски конца очереди за лишней парой обуви, коробкой мыла или синюшной куриной тушкой обозначены словом shoping, и без нюансов, известных только участникам, тревожный смысл этого индикатора, конечно, несколько теряется. Кроме трудностей «шопинга» и нервного настроения горожан, Союз, разумеется, имел дело со все более отчетливыми признаками экономического коллапса — например, с постепенным отказом республик отгружать продукцию и платить союзные налоги. Но не исключено, что эти проблемы удалось бы решить, если бы граждане Союза могли ясно ответить себе на вопрос о том, зачем им нужна страна, в которой они живут. Не исходя из ее славной истории, а исходя из интересов сегодняшнего и завтрашнего дня. Возможно, именно отсутствие ответа на этот вопрос сделало фатальными для страны последствия экономического и политического кризиса, ошибок союзного руководства и, в конце концов, срыва переговоров об обновленном СССР в результате выступления ГКЧП.

От тех, кто голосовал за Союз 17 марта (за проголосовало 113,512812 млн человек из почти 186 млн советских избирателей, или 77,85% всех пришедших на избирательные участки), я слышал довод, связанный с формулировкой вопроса референдума: «Считаете ли вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?» События последующих месяцев — в первую очередь срыв подготовки нового союзного договора и попытка военного переворота,— показали одним, что обновленной федерации равноправных суверенных республик не получается. А другие решили, что заявленное в декабре Содружество независимых государств как раз и будет новым изданием Союза, основные параметры которого они поддержали в марте.

Но Советский Союз просуществовал почти ровно 69 лет — это примерно совпадает со средней продолжительностью человеческой жизни в России в 1991 году по данным Всемирного банка. И из этой сравнительно недолгой истории, в общем, никак не следовало, что в один прекрасный день 1991 года СССР станет обновленной федерацией равноправных и суверенных, да еще с гарантиями прав и свобод человека любой национальности. Старую страну нельзя было переделать в новую — хотя тогда, вероятно, казалось, что можно. Референдум мог стать началом переучреждения государства на базе общественного договора — даже не нового, а просто первого в национальной истории. Но любой абитуриент юридического факультета скажет вам, что договор не может быть заключен, пока стороны не поняли и не приняли каждый из его пунктов. А событие 17 марта 1991 года оказалось чем-то вроде советских выборов с ритуальным голосованием за блок коммунистов и беспартийных. Переучреждение не состоялось. Итогом 69 лет советской истории стала не обновленная федерация, а мы в нашей сегодняшней России и соседних с ней странах.

25 лет после — это уже большой срок, в своем роде возраст политического совершеннолетия. В 2015 году Германия отмечала 25-летие воссоединения — и как-то вдруг оказалось: единой она прожила уже больше половины того времени, что провела разделенной. Россия, так и не решившая, стало ли избавление от СССР ее победой или величайшей трагедией, все еще в постсоветской тени. Вероятно, в том числе потому, что никакой настоящий договор о том, как и для чего устроена наша новая страна, так и не состоялся, хоть формально и было пройдено немало ступеней — и парад суверенитетов, и федеративный договор, и новая Конституция 1993 года, и две войны с сепаратистами в Чечне.

Что проступило за эти четверть века, так это ощущение преемственности: и СССР, и постсоветская Россия, и уже совсем забытая Российская империя оказались не тремя разными странами, а несколькими главами одной и той же истории. В силу склонности к ностальгии это наполнило многих из нас уверенностью: как ты ни гни, ни ломай Россию, она все равно выстоит. Но эта идиллия преемственности как раз противоположна идее мартовского референдума, идее обновления через переучреждение. Река преемственности несет с собой и весь ил проблем. На вопрос о том, считаем ли мы необходимым сохранение единства страны, сегодня был бы получен, наверное, еще более ясный положительный ответ, чем 17 марта 1991 года. Но как раз опыт 17 марта 1991-го показывает, что такой ответ еще ничего не гарантирует.

Моей маме 58. Сегодня утром я спросил у нее, помнит ли она, как именно она голосовала на референдуме о сохранении СССР. Не помнит.

Иван Сухов