Сценарист Юрий Арабов рассказал о своем новом фильме «Охрана»

В российский прокат выходит "Охрана" — фильм Александра Прошкина по сценарию Юрия Арабова. "Огонек" поговорил с известным российским сценаристом и писателем о том, как уберечь культуру от "охранителей".

— Героиня "Охраны" — представитель маргинальной профессии. С другой стороны — профессия знаковая для России в последние 15 лет. Почему вы такого героя выбрали?

— Во-первых, профессия распространенная. Есть такое обывательское мнение — "одни наворовали, а другие охраняют наворованное". И охранник при вялой сырьевой экономике — чуть ли не самый востребованный персонаж нашей социальной жизни. Охранник и шофер. Учитель не востребован. Сценарист со своим взглядом — тоже. А охрана и шофер — да. Но в принципе, меня не интересует социальный тип, меня интересует тип душевный и духовный. Сценарий поначалу назывался "Клавдия" — о том, как девочка хочет родить. Мужа не хочет, поскольку это безнадежно. Мечтает лишь о биологическом мужчине на одну ночь. Но нет даже этого. Моногорода — это в основном города женщин. А те немногие мужчины, которые есть, они менеджеры и непонятно к какому биологическому типу принадлежат. И весь сценарий был о том, как девочка хочет забеременеть, но не может — нету мужчин. И, наконец, у нее случается беременность просто так.

— Чудо.

— Естественно, на медицинском языке это называется ложная беременность. Но девочка очень счастлива даже ложной беременности. Сценарий написан в 2009 году специально для Александра Прошкина. Он намучился с его пробиванием, так как сценариста обвиняли в пародии на непорочное зачатие. А я могу сказать прямо: в России в моногородах легче зачать непорочно, чем естественным путем. Еще сценарий обвиняли в том, что он "не зрительский", то есть нет мордобоя, секса и КВН-юмора... Что такое "зрительское кино"? Сейчас родился новый термин — "комедия для дальнобойщиков". Дальнобойщики тут ни при чем, а имеются в виду зрители, которые приходят в кино развлечься, снять стресс. Это вообще не мой зритель. А по поводу пародии... Все мои сценарии в какой-то степени можно обозвать пародиями. Потому что я работаю с мистериальным материалом. Когда я решил для себя 20 лет назад, что сценарии нужно писать не на заказ, я понял, что меня интересуют только мистерии или мифологемы, которые "просвечивают" через бытовую жизнь... Мне трудно существовать с этой темой в современном искусстве, потому что такого тренда вообще нет. В этом смысле я — человек без тренда.

— А почему вы выбрали этот мистериальный путь?

— Так я сформировался, скорее всего, в детстве. Реализм меня не интересует, критический тем более — для этого достаточно газетных статей. Хотя, если о каких-то творческих достижениях в русском кино можно говорить за последние 10-15 лет, это ряд фильмов как раз из разряда критического реализма. "Дурак", "Левиафан", "За Маркса". В "Дураке" и "Левиафане" даже сделана попытка соединить реальность с мифом. Но показ механизма власти все-таки здесь доминирует. Я сам такое кино делать не хочу. Я могу в разговоре на кухне посетовать на власть, на русскую жизнь, но я никогда не собирался уезжать куда-либо, хотя прекрасно осведомлен о наших национальных пороках. Трудности с пониманием у меня были всегда. Еще в конце 70-х я примкнул к школе метареализма, которая пыталась с помощью метафоры выйти за пределы "пузыря восприятия", выражаясь языком Кастанеды. И увидать вне "пузыря" духовный мир. В художественном смысле у нас кое-что получилось, но в социальном срезе мы потерпели поражение. Несколько критиков подхватило троих первых (по времени) в этой школе — Жданова, Парщикова, Еременко, но сейчас их книги продаются плохо. В Германии умер Парщиков. Жданов и Еременко живы, но они "забили" на поэтическую активность. Круг "метафизиков" постепенно истончился и распался.

— Вы с трагизмом описываете ситуацию. Но ведь вы, не побоюсь, главный, востребованный сценарист в России...

— Это ваши слова. А часть моих коллег, услышав такое, превратятся в штопор, которым открывают бутылки. Из их уст польется раскаленная лава, они скажут, что я — лузер, дутая величина, распиаренный авторитет и так далее. А я и соглашусь. Ребята, я лично — на обочине. Здесь мое место. А ваше место — на трибуне, чтобы хвалить партию и правительство.

— Культуролог Даниил Дондурей говорит, что в городах скоро не останется и ста человек, способных понять сложное кино.

— Возможно. Но мы уже сто лет живем внутри этой катастрофы, и некоторые даже богатеют на этом. Я долго уповал на всякие пиратские интернет-сайты, полагая, что это лучшая форма проката для сложного кино. Но те отзывы, которые я вижу даже там, меня настораживают. Примерно половина пользователей опять же не понимают, что им показали. Мне по поводу фильма "Орлеан" сказал один из критиков: знаете, Юра, это должны были делать американцы или в Европе, но как только в первых титрах стоит "Россия", никто всерьез это уже не воспримет. Если так, то можно смело закрывать русское кино. Большинство не заметит его отсутствия.

— Пусть помолчит до лучших времен — в этом смысле?

— Кино — это очень дорогостоящая игрушка. А делать его только для того, чтобы оно под подушкой лежало, это расточительство. Я лучше десяток стихотворений напишу, которые прочту сам себе, чем корячиться, писать сценарий, чтобы потом 7 лет он стоял на своих слабых ножках, потом вылился в картину, в связи с которой пожимают плечами и прячут глаза. Но мы, сценаристы, за столом делаем проекты. А режиссеры-то страдают больше. Они строят дом, который сценарист придумал. И большинство режиссеров получают после этого плевки в свой адрес: "Что вы строите? Лучше построили бы новую "Кавказскую пленницу"..." Почти все русское кино сегодня — это большой ремейк. Или американских картин, или того, что сделано при советской власти.

— Может быть, это потому, что в последние 25 лет утерян коллективный смысл жизни в России?

— Смысл жизни потерян потому, что обман бесследно не проходит. И после него нация должна реанимироваться десятилетиями. У нас произошел большой обман — вместо уничтожения государства (смотри "Государство и революция" В.И. Ленина) коммунисты предложили сверхнасилие и сверхгосударство. А вместо "свободного рынка" посткоммунисты строят капитализм для избранных, для "своих". Обман подкреплен сознательным снижением всякого рода критериев. Наша попса, например,— одна из худших в мире. В ней специально занижается эстетический уровень, и это объявляется нормой. Так клану легче производить продукцию. Их мало, и это стоило им определенных усилий — прикормить дерьмом потребителя. А когда к дерьму привыкли, клан объявил дерьмо пирожными. Опять же, почему у нас развалилось музыкальное пиратство? Не из-за того, что пришли налоговики....

— А почему?

— Я эту среду хорошо знаю. Поскольку я сам — меломан со стажем. Вот стоял какой-нибудь Алеша на ВДНХ. У него на лотке антология Beatles, Rolling Stones — последние издания, перепечатанные с оригиналов. А у него спрашивают Стаса Михайлова. Как писал Еременко, "так примитивно, но нужно еще примитивней!..". Оказывается, даже уровень примитивизма понизился. И вот Алеша по 20 рублей распродает дорогие пиратские издания и уходит разводить голубей. Это прибыльней и спокойней.

— В эпоху 1980-х, в перестройку мы вступили с огромным отрядом советской интеллигенции. Потенциальным потребителем всего того, о чем вы говорите. Куда он делся?

— Гайдару и его тимуровцам нужно было перед приватизацией разорить всех. И отрезать от реформ основную часть России. "Народный капитализм" не планировался. Собственность должна была отойти социально близким.

— Я не согласен, что это было сделано специально. Кроме того, настоящий интеллигент может обеднеть, но это не может изменить его сознания.

— У меня на лестничной площадке в 1990-е жили восемь человек. В основном техническая интеллигенция. Те, кого Солженицын назвал "образованщиной". За 4 года реформ умерло шестеро. У меня вымерла вся квартира. Мама — режиссер, тетя — жертва политических репрессий. Остался я один. Случайно? Не думаю. "Старики" инстинктивно понимали, что происходит нечто странное. Это не значит, что все было плохо. Если бы добра не существовало, Земли как планеты жизни не было бы вообще. Я о другом. Россия — страна инерционная. Здесь все хорошее имеет свою инерцию. И плохое — тоже. Мы росли в государстве вербальном. Слову придавалось первостепенное значение. Оттого и свободы слова не было. Хотя государство было атеистичным, слово имело мистическое измерение по силе воздействия. Почему Сталина трясло от слов, Хрущева и Брежнева?.. Потому что работала инерция Золотого и Серебряного века русской литературы. В России писатель, а не царь являлся главной фигурой. Хотя бы для образованного класса. Но эта инерция сверхвлияния слова закончилась — как раз в конце 1980-х, когда, казалось бы, слово властвовало безраздельно. И мы, молодые литераторы, это чувствовали. Интуиция говорила: все, крышка!.. Отмучились.

— А кино не кончилось?

— Нет. Более того, в мировом кино возник в последние годы весьма плодотворный процесс. Это усложнение телевизионного языка в американских и английских сериалах. Телевидение — это ведь нижний пласт аудиовизуального искусства... Но сейчас, с приходом мастеров на телевидение, эта планка повысилась...

— Вы про "революцию сценаристов". В "Да здравствует Цезарь" братьев Коэн мы видим американских сценаристов 1950-х, они все леваки. Маркузе призывал совершить "революцию изнутри". Получается, в 2010-х сценаристы и изменили мир изнутри, просто усложнив сценарии.

— Я думаю, что такую же революцию произвели рок-музыканты 1960-х годов... Посмотрите, что делается в первом сезоне "Реального детектива". История с маньяком довольно банальная, но она уходит на второй план перед историей сложных характеров и человеческих отношений. Чего вообще у нас на телевидении нет. И в большом кино тоже.

— Почему у них получилось это?

— Потому что есть индустрия. А индустрия требует нового. Кино всегда было заточено на старое. Но когда производится не 80 картин в год, как у нас, а больше тысячи, то всегда пробьет себе дорогу нечто свежее. Есть математический закон. Чтобы сделать один удачный фильм, нужно сделать 9 неудачных.

— То есть у нас нет индустрии. Почему у нас в 90-е годы кино не стало финансово независимым от государства?

— У нас был короткий период, когда люди, частники, вкладывающие деньги в культуру, освобождались от налогов. Этот период был противоречивым. В итоге всю эту практику сочли вредной, обвинили в тотальном "отмывании средств". Я в течение последних пяти лет говорю о том, что единственный выход для нашего кино — это частный бизнес, освобожденный от налогов. Только на этом пути кино может превратиться в индустрию. При этом государство может по-прежнему иметь в своих руках пакет заказных картин... И каков результат моих усилий? Нулевой. Все знают, что против такой модели категорически выступает, например, Минфин. И зря. Кино у нас приватизировано с 2008 года. Это была одна из последних приватизаций в России. Государственные средства под видом создания "зрительского кино" отошли к узкой группе лиц. Было объявлено, что теперь у нас кино продюсерское. Притом что продюсеров как класса у нас не существовало. Сегодня есть 5-7 организаторов производства, которые помогут тебе сделать фильм и прокатать. Спасибо вам, люди!.. Но большинство из продюсеров пришли в кино за госсредствами, при помощи которых можно неплохо жить, производя фильм лишь формально. Этим объясняется тот факт, что не найдется ни одного человека, кто назовет из 80 картин в год более 20... А где остальные? Это государственная тайна.

Я говорил с начала судьбоносной реформы, что фестивального кино у нас не будет. Меня никто не поддержал. Думали, что урвут себе что-то в новых обстоятельствах. Но большинство сидят на эфесе, ножки свеся... И ищут теперь козлов отпущения. Эврика! Виновники пустоты — сценаристы. Слава богу! А мы-то думали, что совсем другие персоны...

— Почему у нас в кино либо маргиналы, либо сверхбогатые? На экране нет среднего класса. А на самом деле — нормального человека.

— Есть две модели кино. Первая, назовем ее "Москва — европейский город". Много стеклянных витрин, автомобили. И очень много молодежи. Это понятно. Поскольку не молодежь не может обитать в европейском городе. Что делает молодежь? Она ковыряется друг в друге, ведь созидательной деятельностью (наукой, культурой) она заниматься не может. В центре этого ковыряния кинозвезда предпенсионного возраста, других нет.

— "Москва — европейский город" еще не худшая идея.

— Да. Но на "Москву — европейский город" нужно какое-то количество денег, нужно причесать натуру и интерьеры, чтобы не лезла азиатчина. А те киношники, кто пребывает в нищете (большинство), снимают грязные подъезды с тремя буквами на мобильный телефон, потому что на это не надо материальных вложений. А дяди с трибун удивляются, почему так не любят Россию. Ее любят. Иначе бы вообще ничего не снимали.

— То есть мы подошли к тому минимуму, когда за государственные деньги нельзя уже в принципе снять кино?

— Нет. Нельзя. В итоге на международных фестивалях ждут только двух человек из России. Когда это было, чтобы нечего отправить на Каннский фестиваль?

— Но ваш "Орлеан" же вышел...

— Это инерция. Инерция кино нулевых годов, при министре культуры Швыдком (Михаил Швыдкой, министр культуры РФ в 2000-2004 годах.— "О"), когда опомнились от дефолта и появились деньги. Но эта инерция сегодня тоже заканчивается. Дело даже не в бюджетах в конечном итоге. Расцвет нашего кино совпадает с определенными политическими изменениями. 1920- годы. Государство еще позволяет экспериментировать. Выходят картины, которые делают нас великой кинодержавой. 1930-е годы — первая ступень малокартинья, остаются комедийные и военно-государственные — "Свинарка и пастух", "Александр Невский"... Потом — эпоха малокартинья, вспомнить нечего... В оттепель — опять взлет: "Баллада о солдате", "Иваново детство", "Летят журавли" и чуть позднее — "Война и мир" завоевывают вселенную. Кстати, и перестроечное кино, когда Александр Сокуров и ваш покорный слуга были легализированы... это все плоды государственной политики. Нужна ли государству в принципе такая ответственность? Если да, то пусть принимает на себе упреки в сегодняшнем жалком положении отечественного кино.

Беседовал Андрей Архангельский