Дизайнер Юлия Николаева — об актуальной моде и собственном ателье

В Москве только что завершились две недели моды. Редакция Ъ-LIFESTYLE решила не делать отчет о том, как это было, а дать слово участнику Mercedes-Benz Fashion Week — дизайнеру Юлии Николаевой.

О коллекциях Юлии Николаевой модные критики говорят «глоток свежего воздуха». По-европейски сдержанные, тщательно выверенные вещи выделяются на фоне бурного цветения банальности. У марки есть «линия гуманитарного платья» (базовую коллекцию можно купить в шоу-руме), но основным форматом по-прежнему остается ателье. Мы встретились с дизайнером, чтобы поговорить о мировых трендах, юморе в одежде, моделях-хитах и нелюбви к пиару.

— Расскажите, пожалуйста, о формате вашего ателье. У вас есть индивидуальный пошив или клиенты могут заказывать только вещи из коллекций?

— Вы всерьез думаете, что коллекция — это то, что заказывают клиенты? Они заказывают платья с цветами и рюшами. Практически никто не ходит на показы. Тот месяц, что я делаю коллекцию, я не принадлежу им, и они терпят. Потом приходят и спрашивают: «Все уже, да? Как прошло, хорошо? Теперь займемся моими платьями». Индпошив — это единственное, что приносит деньги. На самом деле у всех так.

— То есть та коллекция, которая на подиуме, денег не приносит?

— Нет.

— Я задавала вопрос, думая об авторском дизайнерском ателье, где даже цвет платья менять нельзя.

— Все это не так функционирует. Если кто-то говорит вам, что так, он врет. Мои клиенты — это люди, которым по статусу не положено ходить на мероприятия в платье Dolce & Gabbana, они могут встретить его на ком-то еще. Есть еще те, у кого проблемы с фигурой. И, наконец, третья группа — их меньше всего — люди, которые просто очень любят шить. Они получают удовольствие от присутствия, созидания. Для них чем больше примерок — тем лучше.

— Насколько велико участие клиентов в процессе?

— Это зависит от человека. Некоторые ходят именно для того, чтобы поучаствовать. Вроде все нормально, а они говорят: «Нет, не так, мы сейчас все переделаем». Переделаем — так переделаем; когда заказчик берет инициативу в свои руки, я отхожу в сторону, но при этом стараюсь сделать так, чтобы за результат не было стыдно. Цены за индивидуальный пошив и за что-нибудь из коллекции несоизмеримы. Шить на заказ стоит на порядок дороже.

— Кто ваши клиенты по роду занятий?

— Статусные дамы, бизнес-леди, богема. Они все известные в какой-то степени, но я не люблю говорить про клиентов, я с ними не фотографируюсь, не выкладываю снимки в соцсети. Мне кажется странным заявлять: «У меня Пупкин одевается». А потом Пупкин скажет: «Мне вообще не нравится, что ты делаешь, все, я пошел». Это ведь просто работа — не отношения, не дружба.

—У меня сейчас очень странное чувство. То, что вы говорите, я понимаю, но это неочевидно для огромного количества людей. Наверное, отношение надо менять, ведь другие же как-то пиарятся.

— Ну и что, пускай пиарятся. Всегда надо задавать себе вопрос «зачем»? У меня и без пиара очередь из клиентов. Сейчас стараюсь сделать вторую линию, которая функционировала бы самостоятельно. Хочу больше «воздуха». Работа с людьми, сам этот контактный процесс, такой возможности не дает. У других ведь как? Если вы приходите в ателье, сам дизайнер вами не занимается. Я же работаю с каждым заказчиком лично.

— Как раз для этого дизайнеры нанимают команду.

— А зачем? Чтобы еще где-то срубить бабла? Нет.

— В «линии ГУП» участвуют другие дизайнеры?

— Нет. Мы делаем две юбки, две пары штанов и одно пальто. Ассортимент будет расширяться, но надеюсь, останется таким же выверенным. Я бы не хотела случайных вещей.

— Что шьют люди, которые приходят в ателье?

— Они все шьют. Целые гардеробы заказывают. У меня много постоянных клиентов.

— Заказы, за которые вы не стали бы браться?

— Таких нет. Я могу, например, оттягивать, вещь может не получаться. Но принципиально не отказываю. У человека есть представление, что ему необходимо, и он приходит ко мне за этой своей необходимостью. Служба быта, как в Советском Союзе это называлось.

— Но вы-то художник.

— Вы хотите сказать, что человек, который портрет пишет на заказ, не художник? У великих и оплаченные кем-то картины получались такие, что сегодня в галереях висят.

— А бывают странные запросы?

— Самый странный — это вечернее платье в пол из пайеток и кружев для женщины, которая похожа на трамвайный вагон. Вот что с этим делать?

— Что в итоге получается?

— Не могу сказать, что получается, как надо. Вопрос-то не в том, какое платье. Главное, как человек к себе относится. Есть люди, у которых плюс 8 в объеме, и они приходят к дизайнеру с мыслью, что сейчас все «само поправится». Не поправится. В таких случаях я говорю: «Давайте сделаем черное». И начинается: «не хочу черное», «почему чёрное?», «если хорошо скроено, и другого цвета будет нормально».

— Говорят, аксессуары, обувь и сумки Николаевой изготавливаются в России.

— Летом было так. Тапки, к примеру, я смоделировала сама. Береты из зимней коллекции заказывала вязальщицам.

— Когда делаешь коллекцию, самое ужасное, когда до последнего нет представления об образе в целом. И еще навязчивая мысль «я это уже где-то видела». Сживаешься с коллекцией, в голове постоянно ее прокручиваешь, потом смотришь «блин, опять то же самое».

Это стыдно, когда делают так: «У другого дизайнера эта модель была удачной в прошлом сезоне, а у меня пусть такая будет в этом».

— Кирилл Гасилин берет собственную удачную модель и в новом сезоне выпускает ее в другом цвете.

— Это гениально. У меня есть шорты-памперсы, которые я делаю каждый сезон, они подходят даже людям, которые никогда в жизни шорты не носили.

— У больших домов существует лекальная база, со временем она только оттачивается. Также и я беру свою рубашку — и делаю другую рубашку. Вещи, которые переходят из сезона в сезон,— это и есть стиль марки. Бывают коллекции «вау», а смотришь: там нет ничего нового! Это нормально, брать одно и то же, потому что оно классное и потому что доработано.

— В актуальной коллекции у вас были сумки, похожие на мятую бумагу.

— Это арт-объект. У нас не было сумок, надо было закончить образ, и мы их сделали из крафт-бумаги. А вообще для сумок есть материал похожей фактуры, его можно найти, если задаться целью. В Европе он очень популярен, и стоит не так дорого.

— Что насчет очков, ремней?

— В основном мы покупаем очки в Париже. Но бывают исключения. Металлические очки, которые были в зимней коллекции, к примеру, Дрон (помощник Ю. Н.— “Ъ-LifeStyle”) делал в каких-то мастерских.

— Никак не могу забыть ваши ожерелья с человечками и собачками, которые вы выпускали

— О, это все наши пуговичные поставщики, немки. Крутой дизайн, все, как мы любим. Не все рискнут носить — есть пуговицы-крышки от пива и от пепси-колы, от маленьких бутылочек. Разные валяные штуки и собачки-человечки, о которых вы говорите. Я их прикупила, а когда стала делать коллекцию, оказалось, что они слишком маленькие. В итоге использовали для украшений. Во всем должен быть юмор.

— Кого из дизайнеров вы любите и уважаете?

— Однозначно Dries van Noten. Prada обычно жду, но что-то в последнее время вообще никак. Как будто у художника возникает мысль «ничто не слишком». Вообще, это нормальная фраза. Но когда это становится концепцией, результат может получиться очень странным. Это такая стилистическая стагнация не только у нас, во всем мире.

— Мне кажется, это похоже на мясорубку.

— Потому что тренд. Сейчас во многом общие тенденции заказывают дизайн-бюро, к которым обращаются модные дома. Там нет личности, нет персонального взгляда художника. А потом мы видим у всех цветочки на ботинках. Или вот такой каблук.

— И все это как-то быстро. Сегодня в тренде — одно, завтра — уже другое.

— Потому что они не могут попасть. У них все не попадает.

— А куда надо попасть?

— Как куда — в точку.

— Это вам надо попасть в точку, им надо денег заработать.

— Это не так. Для того чтобы заработать денег, надо попасть в точку. Космическое стечение. Люди будут хотеть, когда их будут волновать. Иначе они купят одну юбку, завтра — другую, послезавтра — третью. Все проходит, проходит, проходит. Вроде как нельзя укороченные штаны делать, потому что их и так все делают пять лет. Давайте попробуем клеш. Но их никто не носит. Вы их предлагаете — их не берут! Сейчас нет попадания.

— В последней коллекции Celine были сапоги до половины икры. Мы всё это видели в детстве, когда Краснознаменный ансамбль песни и пляски исполнял что-то в военной форме, и у них были такие же сапожки до середины икры. Икра была развитая, потому что это сильные танцевальные ноги. Сапожки резали ногу поперек, и в этом была какая-то болезненная сексуальность. Сейчас все сделали сапоги, которые режут ногу пополам; это не идёт никому, кроме тех, у кого ноги-спички. Всё. Это тупик, что вы делаете, кто это будет покупать? Только те, кто покупает не глядя.

— Судя по тому, как одеты люди на улице, таких довольно много.

— Это совсем другой вопрос.У нас есть культурологический багаж, который европейцам недоступен. Если вы посмотрите предпоследнюю коллекцию Celine, увидите у них там уродские туфли с квадратным носом. У нас это в сельпо продавалось всю жизнь. Квадратный нос — это удобно.

— Я не говорю, что у меня одной все прекрасно, а все идиоты. Это всеобщая заторможенность, она касается всех. Gareth Pugh мне очень понравился в последней коллекции, хотя я его не люблю вообще. Очень чисто по формам.

— Последняя коллекция Gucci очень прикольная. Но вообще это не одежда. Арт-объекты.

— Что вы думаете о громких уходах этого года — Рафа Симонса и Альбера Эльбаза? Что это было, перегруженность дизайнеров?

— Нет. Лагерфельд делает 125 коллекций для Chanel и еще успевает делать для Fendi. Все говорят: «Какой мастер!». Я так не считаю, он делает то же самое, что и в 90-е. Из сезона в сезон. Если он устает — он может просто уйти. Но, как правило, никто сам от денег не отказывается. Кроме того, в случае ухода из большого дома дизайнеры отказываются от возможности творческой реализации.

— У Рафа Симонса есть своя марка.

— Не тот масштаб, не те возможности. Предоставленные сами себе дизайнеры обычно «схлопываются». Марк Джейкобс, мне кажется, уже. Он продолжает делать вечерние платья, но получается что-то совсем другое. Что-то подростковое, из цыганского люрекса. Даже когда он был и нашим и вашим, коллекции были другими. Вполне может быть, что часть денег, которые он получал за работу в Louis Vuitton, он мог инвестировать в свое. Тогда там все звенело, не как сейчас.

— Понимаете, какие деньги стоят за каждой коллекцией и что значит «красочек не хватает, мелки остались одни». Пока огромная машина продаж дизайнера выбирает, ставит его на облако, он может все: сегодня хочу это, завтра это, а послезавтра перья в заднице.

— Пока продается.

— Это никому не известно. Потому что Тома Форда «слили» на пике продаж. И то, каким образом люди, которые принимают решения, их принимают, мне неведомо. Что, плохо продается Lanvin? При том что поднялся-то он на Альбере Эльбазе? И Gucci, и Saint Laurent поднялись на Форде? А потом все куда-то девается.

— Как вы относитесь к патриотизму русских дизайнеров?

— Ко мне подошла девушка на MBFWR, сказала, что она представительница модного портала, создающего российский бренд. Я попросила пояснить, она растерялась. Видимо, считала, что словосочетание «российский бренд» понятно ежу. Стала лепетать что-то: «Chanel — всемирно известный бренд, ходим создать вот такой же российский, только все вместе». Это вообще как? Chanel создала Коко Шанель, без никого. Вы помогите нашим дизайнерам по отдельности, создайте условия — налоговые, юридические, законотворческие, какие угодно. И все попрет. Дикость какая-то. А все, наверное, говорят: да, классно.

— Что для вас значит «модно»?

— А я вообще не про это. Мои клиенты говорят: «У меня целый шкаф немодных вещей». Платье, которое я делала десять лет назад, вполне можно надеть и сейчас. Вещи из всех моих коллекций подходят друг к другу, даже по цветам. Это мое личное видение, и оно не меняется. Так же, как у Ann Demeulemeester, не в тренде. Но всегда качественно и стильно. Мода — это сиюминутная фигня, сегодня — модно, завтра — нет. А это — просто хорошо.

Наталья Поротикова