Картина Дмитрия Месхиева "Батальонъ" — новый шаг в сторону отражения и осмысления уроков Первой мировой войны. У России тут есть причины для отставания: в нашей стране эта тема давно и очень сильно политизирована.

В истории мирового кино фильмы про Первую мировую войну вполне заметны. Больше всего и сильнее всего снимали об этой войне в США. На "пятерку с минусом" — во Франции. На "хорошо" — в Англии, Германии, Италии.

Один из лучших фильмов снят вообще в Австралии — "Галлиполи" (1981) Питера Уира. Хотя, собственно говоря, он не столько о войне, сколько об Австралии, откуда главный герой так мечтает вырваться, что пробегает за ночь половину континента: только бы успеть записаться в армию. В следующий и последний раз он продемонстрирует свои феноменальные спортивные качества, доставляя донесение под огнем турецких пулеметов. Его и еще десять тысяч солдат из Австралии и Новой Зеландии империя бездарно угробит в авантюрной Дарданелльской операции — высадке десанта под Стамбулом.

А вот отечественному кино можно попенять за то, что в России об этой войне почти что и не снимали. Впрочем, понятно почему. Первая мировая в России перешла в гражданскую, затмившую мировую своей жестокостью и бессмысленностью. Естественно, что тотальная резня затмила в коллективной памяти сражения регулярных армий.

В СССР мировая война "работала на разогреве" революции, морально (точнее говоря, аморально) подготавливая к ней героев. В "Тихом Доне" Михаила Шолохова, "Городах и годах" Константина Федина, "Хождении по мукам" Алексея Толстого. Григорий Мелехов вспоминал о первом зарубленном австрияке. Но потом пошла такая рубка от Бреста до Владивостока, от Гельсингфорса до Ухты, что не то что лиц — количество загубленных душ никто припомнить не мог.

Невиданная в истории война была низведена до уровня прихожей настоящей исторической трагедии в "Арсенале" Александра Довженко, в "Конце Санкт-Петербурга" Всеволода Пудовкина. Из этой прихожей появился в Смольном "человек с ружьем". Конечно, не будь мировой войны, революции рано или поздно все равно похоронили бы четыре империи, и без гражданских войн на их руинах дело бы не обошлось. Но Первая мировая война позаботилась не только о том, чтобы империи рухнули в одночасье. Она словно нарочно несколько лет, бесконечных, безжалостных и бессмысленных, "настаивала" в окопах миллионы людей, чтобы лишить их человеческих чувств до степени, необходимой для гражданского зверства, уж не только невиданного, но и немыслимого прежде.

Отношение к мировой войне не особенно изменилось и в постсоветской России. Разве что знаки поменялись. Прежде империалистическая война казалась бессмысленной, а революция — мудрым выбором народа. Теперь же осмыслена война, а революция — иррациональный хаос во имя хаоса. Единственный фильм, в котором война и революция увязаны общим смыслом — не декларированным, а упрятанным в детективные перипетии,— телевизионная "Гибель империи" (2004) Владимира Хотиненко по сценарию блестящего прозаика и историка Леонида Юзефовича.

Есть еще несколько странностей в интернациональной фильмографии Первой мировой. Прежде всего о Первой мировой практически не существует комедий. Между тем первую комедию о Второй мировой ("Быть или не быть") Эрнст Любич снял уже в начале 1942 года. Действие происходило в Варшаве: немецкий еврей Любич не строил иллюзий по поводу жизни и смерти под оккупацией, однако же его фильм уморителен и поныне.

О Первой мировой Любич тоже снял фильм. Но "Человек, которого я убил" (1930) — единственный не комедийный фильм в его биографии. Единственный раз в жизни режиссер, по самому своему темпераменту не способный не смеяться, просто не смог раздвинуть губы в улыбке. Снял полноценную драму о молодом ветеране, который, не в силах забыть убитого им немца-ровесника, приезжает в его родную деревню и выдает себя перед вдовой и невестой своей жертвы за друга их мертвого сына и жениха.

О холокосте комедии сняты, не говоря уже о войнах в Корее, Вьетнаме и Палестине. А вот о Первой мировой — ничего, кроме "На плечо!" (1918) Чарли Чаплина. Но сон о том, как он возьмет в плен кайзера, убаюкавший в затопленном окопе мобилизованного бродяжку Чарли, был скорее попыткой Чаплина реабилитировать себя в глазах общественности.

Он устал отбиваться от обвинений в трусости, чреватых для него как иностранца высылкой из США: не захотел умереть ни за Англию-мать, ни за приемную мать — Америку. Свой патриотизм он решил доказать агитационной поездкой по Америке и фильмом. Что ж, фильм пользовался на фронте большим успехом: всем хотелось, чтобы война оказалась сном.

Другой гений, слишком юный, чтобы попасть на войну,— ему тогда и тринадцати не исполнилось, по-своему компенсировал несостоявшееся рандеву со смертью. Если Чаплин превращал войну в сон, то миллионер и режиссер Говард Хьюз материализовал свой сон о войне не только и не столько на экране, сколько на съемочной площадке — когда снимал "Ангелы ада" (1930). Богатейшему человеку Америки не приходилось считать деньги, зависеть от продюсеров: в непревзойденных и немыслимых сценах воздушных боев сражались — да, именно что сражались,— сорок асов Первой мировой.

Воздушным гладиаторам Хьюза неслыханно повезло: сотни безработных летчиков за бесценок погибали на деревенских ярмарках на потеху зевакам. О таких, как они, сняты "Запятнанные ангелы" (Дуглас Сирк, 1957), "Великий Уолдо Пеппер" (Джордж Рой Хилл, 1975) и прежде всего "Потерянная эскадрилья" (1932) Джорджа Арчэйбонда.

Хьюз там изображен в виде безумного режиссера-садиста Артура фон Ферста. Сыграл его Эрих фон Штрогейм, ставший "лицом" мировой войны в кино, "человек, которого приятно ненавидеть". Ферст командует операторам: "Держать самолеты в кадре! Может, хоть один разобьется!" Когда три летчика погибли на съемках "Ангелов ада", еще живые забастовали: они были, конечно, самоубийцами, но не до такой же степени. Тогда Хьюз сам сел за штурвал и все сделал, как надо, и сам разбился, но выжил.

Кино — штука циничная: любую войну сделает красивой. Но вот Первая мировая красиво получается только в фильмах о летчиках. А красивее всего — в "Инстинкте ангела" (1993) Ришара Дембо, романтической версии гибели юного аса Жоржа Гинемера, пропавшего без вести над Фландрией. По Дембо, он то ли улетел на Солнце, то ли его сбили товарищи в ходе коллективной дуэли: они сочли его ангелом смерти, поскольку Гинемер выходил невредимым из любой переделки, а те, кто работал с ним в связке, погибали.

Судьба войны решалась все же в сражениях на земле. Но о Первой мировой — вот еще одна ее пугающая странность — не снимают не только комедий, но и батальных фильмов. Сцены боев есть даже в таких манифестах пацифизма "потерянного поколения", как "На Западном фронте без перемен" Льюиса Майльстоуна (1930), а батальных фильмов нет. В том смысле, что нет фильмов, вдохновленных — как "Освобождение" или "Самый длинный день" — красотой ударов и контрударов, штурмов и прорывов. Есть обобщенные символические сражения, в которых гибнет сам род людской, как в "Я обвиняю!" (1919) Абеля Ганса, но фильмов-сражений почти нет.

Еще одна странность: главная территория войны в лучших фильмах — не поле боя и не принадлежащие армиям траншеи, чудовищный символ Первой мировой, а как раз то, что между ними,— нейтральная полоса. Так назывался один из лучших фильмов, снятый в Германии советским эмигрантом Виктором Тривасом (1931) с великим Эрнстом Бушем. Ничейная земля — земля бессмысленного, нечеловеческого и "нейтрального" страдания, доносящиеся оттуда вопли умирающих пробирают солдат с обеих сторон. Еще это территория временного, предсмертного перемирия, где солдаты оказываются просто людьми, которых кто-то и зачем-то принудил убивать друг друга. Где проявляется немыслимая иррациональность Первой мировой: ведь самая страшная на тот момент (а для Англии или Франции и поныне) война была и самой бессмысленной. Именно ее бессмысленность маскировали напыщенные имена, которые ей давали: "великая" во Франции, "отечественная" в России, "крестовый поход в Европу" в США.

В бессмыслице войны кто-то черпал надежду: ну теперь-то, после Вердена, Галлиполи и Пасхендале, люди уже никогда не смогут взяться за оружие. Благороднейшая утопия на эту тему — шедевр Жана Ренуара "Великая иллюзия" (1937) о французских пленных, содержащихся в тюремной крепости, которой командует немец-комендант в исполнении — конечно же — Эриха фон Штрогейма. В финале Ренуар подарил сбежавшему из плена герою короткую идиллию с немецкой крестьянкой. В 1945 году он эту сцену вырезал: после Второй мировой иллюзий ни у кого не осталось.

Это война, которой кино до сих пор стыдится, и чувство стыда со временем только увеличивается

Наконец, последняя особенность: последствия войны на экране доминируют над самой войной. Величайший фильм о Первой мировой — "Джонни взял ружье" (1971) Дальтона Трамбо. Его герой лишился рук, ног, зрения, речи, слуха, но не разума. Он мечтает, чтоб его выставили на всеобщее обозрения и все бы поняли, что такое война, и эта мечта делает его — даже в его состоянии — страшной опасностью для тех, кто правит миром и войной. И фильмов об инвалидах много: достаточно вспомнить сильнейшую "Офицерскую палату" (2001) Франсуа Дюпейрона об инвалидах, лишившихся лиц. Много выдающихся фильмов снято и о солдатах, расстрелянных не столько за неповиновение, сколько "для примера": чтоб другим неповадно было. Даже десятилетия спустя после войны такие фильмы навлекали на себя требования запрета, а то и запреты: что "Тропы славы" (1957) Стэнли Кубрика, что "Люди против" (1970) Джулиано Монтальдо.

Действительно, уникальная была война, в которой не было ничего героического, а веселого — даже меньше, чем в холокосте и Вьетнаме. Война на ничейной земле, в госпиталях, в военно-полевых трибуналах. Война, которой до сих пор кино стыдится, и чувство стыда со временем лишь увеличивается.

Может быть, потому, что эта война до сих пор продолжается: все события ХХ века — ее последствия. И все войны последних лет — в Югославии, Ираке, Сирии — идут за пересмотр ее результатов. Поэтому можно смело утверждать: все, буквально все фильмы, касающиеся любых мировых событий за последние сто лет, это все фильмы о Первой мировой.