Маттео Гарроне на фестивале N.I.C.E.

Фестиваль кино

В Москве и Санкт-Петербурге открылся фестиваль итальянского кино N.I.C.E. В его программе — ретроспектива Маттео Гарроне, который сам представляет свои картины. О творчестве важнейшего современного режиссера, в связи с которым говорят о ренессансе кино Италии, рассказывает АНДРЕЙ ПЛАХОВ.

Даже по формальным признакам Гарроне режиссер XXI века. Он начал еще в самом конце прошлого, а первым большим успехом стал фильм "Таксидермист" (2002). Гарроне разыграл самый фантастический любовный треугольник, который только можно представить: официант модельной внешности, карлик-таксидермист и стоящая на пути их счастья заурядная красавица. Картина художественно решена с оглядкой на grandi maestri итальянского кино — от Феллини до Бертолуччи. Как некогда "Одержимость" Висконти, она становится метафорой душного общественного климата. Италия была провинциальной при фашизме, потом пару десятков лет восхищала мир своей литературой и кинематографом, чтобы опять на рубеже веков погрузиться в маргинальную дрему. Урбанистические пейзажи, наводящие смутную тревогу, засняты с настроением и искусством, достойным Антониони. Словно в пантеоне великих или безумном коллективном мавзолее, смешиваются все эпохи, все стили — неореализм, модернизм и постмодернизм. И даже тень политического кино 1970-х годов оказывается некрофильской. Если трупы жертв мафии имели обыкновение закатывать в бетон новостроек, теперь их бальзамируют и используют для наркотрафика или выставляют на общее обозрение — в соответствии с массовым спросом на смерть. Чучела и мумии — подлинные персонажи искусства нового века, похоронившего и своих гениев, и свои чувства.

Следующий фильм Гарроне, обманчиво банально названный "Первая любовь" (2004), еще одна печальная сказка нашей прозаической эпохи. Очевидно, что индустрия гламура, производящая из нормальных женщин скелеты, близка, так сказать, эстетике Освенцима, хотя это сходство признают лишь самые смелые, а декларируют лишь самые радикальные. Фабула "Первой любви" — мужчина-ловелас любит экстремально худых женщин, склонных к анорексии,— кажется, годится разве что для комедии или глянцевого журнала, но у Гарроне выходит мрачная история об аннигиляции тела. Ювелирный скульптор морит голодом подружку, тело девушки освобождается от бренной плоти и, по сути, становится совершенным материалом для искусства, для идеальной инсталляции (будь то скульптура или кинематограф). Культ бестелесных топ-моделей — этих подвижниц общества потребления, питающихся травкой и минводой без газа, страдающих остеопорозом и вот-вот готовых рассыпаться в жарких объятиях своих спонсоров,— привел Гарроне к рефлексии по поводу тяжести тела.

Для этого режиссера, уроженца Рима, огромную роль играет "гений места", где происходит действие. В данном случае герои замыкаются от мира почти буквально в башне из слоновой кости — в старинной башне, окруженной зелеными холмами Венето и выглядящей почти так же мифологично, как этрусская старина в "Туманных звездах Большой Медведицы" Висконти. Эта область Италии отличается также особым перфекционистским отношением к труду. Работа с золотом — квинтэссенция трудового процесса, в результате которого отсекается все лишнее, бренное и рождается "вечная ценность".

Вершиной биографии Гарроне на сегодняшний день стала "Гоморра" (2008) — поставленная по книге Роберто Савиано эпическая картина, которая по-новому заставила взглянуть на аутичную и герметичную эстетику режиссера. Фильм получил награду в Канне и стал главным прокатным хитом на родине, завоевал приз европейского кино, был выдвинут от Италии на "Оскар". Гоморра — это эвфемизм Каморры, мафиозной структуры Неаполя, влияние которой распространяется на все сферы жизни — от фешен-индустрии до кинематографа. В "Гоморре" параллельно развиваются несколько историй с разными героями, но все они оказываются подчинены интересам преступного сообщества. Антропологическое исследование, анализ преступности как модуса поведения и способа жизни.

В связи с "Гоморрой" заговорили о возрождении итальянского политического кино, но если и так, оно совсем другое, чем то, что заполняло экраны мира 30-40 лет назад. Более холодное, рациональное, пессимистичное и без иллюзий. Здесь никого не замуровывают в бетон, не пытают горячим утюгом, здесь даже редко повышают голос и никогда не матерятся. Если показано убийство, то как рутинный, без всякого пафоса, бизнес. А мафиозные "крестные отцы" похожи на аристократов Висконти. Проблема сегодняшнего политического кино в одном: его форма резко контрастирует с содержанием. Оно лишено той страсти и демократической коммуникативности, которая делала фильмы 30-40-летней давности событиями, способными по-настоящему всколыхнуть общество.

Впрочем, Гарроне убежден, что возможно сделать кино для всех, сохраняя верность своим авторским принципам. В этой убежденности он снимает "Страшные сказки" — попурри по сказкам Джамбаттисты Базиле с их привкусом извращенности и декаданса. Он в избытке находит его в барочной стихии XVII века — и кто скажет, что она выглядит архаикой? Три королевства мерятся чудачествами: один король предается сексуальным оргиям; другой выращивает из блохи фантастического зверя; королева, чтобы забеременеть, съедает сердце подводного монстра. За монархами тянутся их подданные: так, две старухи-сестры готовы содрать с себя изношенную кожу, чтобы вернуть молодость. Фильм полон ужасов и чудес, которые перекликаются с причудами современной медицины и косметологии, с сегодняшними маниями и психозами. Он населен фриками и звездами — от Сальмы Хайек и Венсана Касселя до Джона Си Райли и Ширли Хендерсон, великолепной в роли старухи с молодым сердцем. Картина снята по-английски, оснащена бюджетом $15 млн, и можно сказать, что Гарроне справился с ним. Хотя коммерческих ожиданий фильм все же не оправдал.

Вот это и будет самое интересное в дальнейшей биографии режиссера: увидеть, как сложатся его отношения с современной публикой. Ибо она в конечном счете решит, можно ли считать ренессанс итальянского кино реальностью или мифом.