Игорь Гулин о «Появлении героя» Андрея Зорина

В издательстве "НЛО" вышла книга филолога и историка Андрея Зорина "Появление героя" — опыт исследования эмоций на материале русской культуры рубежа XVIII и XIX веков.

Эту книгу ждали очень давно. Андрей Зорин — один из главных действующих авторов русской гуманитарной науки. Над сюжетами, связанными с "Появлением героя", он начал работать еще в 90-х, а со времен выхода последнего сборника его статей прошло больше 10 лет.

Первая половина книги похожа на вполне традиционное исследование из истории культуры: анализ текстов и жестов, влияний и отталкиваний. Среди героев — Екатерина II, Карамзин, Радищев, актеры, придворные, масоны. Материал — стихи и проза, спектакли и ритуалы, дневники, письма, воспоминания.

Однако при узнаваемости методов происходит смещение объекта. Зорина интересуют не идеологические, литературные, даже не поведенческие стратегии, а эмоции, чувства. К привычной лотмановской системе анализа культуры он прививает методологию истории эмоций. Основа этого синтеза состоит в следующем: мир человека формируют "эмоциональные матрицы" — образцы чувствования, реагирования на определенные виды ситуаций, вызовы. Источниками же таких матриц становятся прежде всего программные для эпохи тексты.

Зорин берет 30 лет истории русского дворянства и изучает, как смещались у людей этого времени, скажем так, парадигмы чувства. Для екатерининских придворных образцом выступал классический театр с его выспренними, показными страстями. Для осуждавших суету двора русских масонов его заменили духовные трактаты. Для их воспитанников, впитавших масонскую школу самонаблюдения, но отвергавших ее холодность, образцы чувствования закладывали сентиментальные романы.

В основе такого анализа лежит идея о том, что эмоции — культурная вещь. Их историю можно писать как историю литературы. По сути, эмоциональный мир человека и есть своего рода текст. Его "душа" — произведение. Можно долго говорить о том, какие аналитические преимущества дает эта позиция и что она упускает. Но с ней напрямую связан еще один важный момент.

Во введении Зорин предупреждает: речь будет идти "о любви и смерти". В каком-то смысле его книга представляет собой попытку написать "психологический" роман средствами филологической науки. В русской культуре есть традиция подобных предприятий, идущая от формалистов и включающая их ученицу Лидию Гинзбург, к размышлениям которой Зорин часто обращается. Сам он не говорит открыто о такой амбиции, но во второй половине книги читатель отчетливо чувствует ее. Именно здесь происходит заглавное "появление героя".

Этот герой — Андрей Иванович Тургенев. Старший брат будущего декабриста, ближайший друг Жуковского, молодой чиновник коллегии иностранных дел, чрезвычайно амбициозный начинающий литератор. Тургенев умер в 1803 году, не дожив до 23 лет. Была ли его смерть самоубийством, не вполне понятно, но она точно была следствием жизненного краха, несовпадения с собственными идеалами. Тургенев был одним из первых людей русского романтизма, одновременно будущим Ленским и будущим Онегиным, когда в культуре еще не было подобных ролей.

На протяжении всей второй половины книги Зорин-ученый и Зорин-писатель вежливо существуют рядом, будто бы делая вид, что не замечают друг друга

Зорин исследует дневники и письма своего героя, его запутанные и довольно неприятные любовные истории, литературные мечтания и попытки письма, внимательно изучая, каким образом тот настраивал свои эмоции, тасуя Руссо, Гете, Стерна и Шиллера. И для такого анализа Тургенев оказывается идеальным объектом, потому что целью всей его недолгой жизни было — чувствовать. И потому что у него этого не получалось. Неудача, любовный и творческий крах героя, и становится главным сюжетом зоринской книги.

Если верить Зорину, Тургенев избежал бы трагедии, нашел бы для себя образцы чувствования, доживи он несколько лет до наступления романтической эпохи с ее драматически-расщепленными, возвышенно-циничными героями.

Однако в описании этого провала становится яснее важная вещь. Эмоциональные матрицы — это не собственно содержание душевной жизни человека. Скорее — программа действий. Эта программа, конечно же, исторически обусловлена. Она — плод времени, его симптом. Или же — спасительный ответ, который культура предоставляет на чувственные запросы, общие для поколения (его коллективные неврозы, сказал бы фрейдист).

Когда такая программа чувств перестает работать, культура производит другую ей на смену. Случай Тургенева показывает, что происходит, когда спасительной новой программы нет под рукой, она еще не выработана. Когда швы матриц, кодирующих чувства в текст, расходятся, образуют зияния, ведущие к краху и смерти.

Выбирая для своей книги этот сюжет, Зорин, кажется, знает, что такое расхождение не вполне возможно описать средствами филологии (и той филологической истории эмоций, которую он делает своим методом). Приближаясь к нему, он действует как писатель, тонко обрисовывающий контуры парадокса — того, что в избранной им системе анализа требует умолчания.

На протяжении всей второй половины книги Зорин-ученый и Зорин-писатель вежливо существуют рядом, будто бы делая вид, что не замечают друг друга. Успех второго в какой-то степени ставит под вопрос проект первого.

Впрочем, их отношения, конечно, сложнее. Трудно не заметить, что за вроде бы циничным, редукционистским подходом, сводящим переживания человека к цитатному коллажу из текстов, стоит ностальгический уют. За иронией Зорина едва скрывается нежность к ушедшему, старому миру, основа существования которого — литература. Само "Появление героя" представляет эмоциональную матрицу — своего рода филологической сентиментальности. Здесь ее обаянию сложно сопротивляться.

Андрей Зорин. Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII — начала XIX века. М.: НЛО, 2016