Режиссер Константин Богомолов — о русском театральном искусстве, вкусах публики и «темноте внутри нас»

Даже если в театре вы бываете не чаще одного раза в год, фамилию Богомолов вы слышали. Самый резонансный режиссер последних лет поставил спектакль «Князь» в «Ленкоме» — ажиотаж вокруг не стих до сих пор. “Ъ-Lifestyle” поговорил с Константином Богомоловым об этом, а также о русском театральном искусстве, вкусах публики, самовлюбленности и «темноте внутри нас».

— Константин, вы единственный режиссер, который реагирует на любой отзыв о своих спектаклях, в том числе и резко отрицательный. Что вам это дает?

— Вы не правы. Я не реагирую на любой отзыв о спектаклях. Я реагирую на хамство или какую-то откровенную дичь, исходящую от людей, которые, как я полагаю, несут зло собой, своими действиями. И я считаю нужным и правильным таким людям отвечать, не подставлять другую щеку, а, наоборот, бить морду. Есть глупцы. Бог с ними. А вот сознательным подонкам надо бить морду. Кулачно, словесно, как угодно. Я не соглашаюсь с теми моими коллегами и друзьями, которые говорят: «Костя, будь выше этого, не вступай в полемику». Людям, которые несут зло, отвечать можно и нужно. В конце концов, мне они не нанесут ущерб, но кого-то еще сожрут, на кого-то донесут, кому-то поставят палки в колеса и сделают гадость. Я не боюсь и не переживаю за себя. Но я считаю необходимым потратить энергию, силы и нервы на то, чтобы вступить с подонками в драку и своим примером дать им отпор. Это может помочь кому-то в будущем.

— Такие примеры были?

— Ну, я вас умоляю, не сижу и не думаю, помог я кому-то или нет. Я говорю вам о своих принципах.

— Успех — опасная вещь. Обычно он довлеет над человеком, диктует какие-то вещи. Какие у вас отношения с успехом?

— Ничего плохого в успехе я не вижу. Успех — это прекрасно. Это инструмент достижения новых и новых целей. Возможность сделать что-то большее. И не более. Успех тогда опасен, когда для человека он является целью. Когда человек растерян перед успехом. Когда неироничен. А я — я настолько знаю себе цену, настолько самовлюблен, что меня не один успех не будет устраивать. Это и шутка, и серьезно.

— Что за это время изменилось в вашем отношении к профессии, пониманию театра?

— У меня не было никогда никакого отношения к профессии и какого-то понимания, что такое театр и зачем он нужен. Я не думаю об этом, я делаю спектакли. Идеология — это технология. Я говорю с артистами о профессии, только чтобы они играли, как мне нужно. А размышлять о том, зачем нужен театр — увольте. Я могу сказать от противного. Я не занимаюсь и никогда не занимался политическим театром, который мне приписывают. Мне глубоко неинтересно искусство, которое обращено к социальным проблемам общества. Мне претит пафос проповеди или улучшения человека и общества. Я с собой разбираюсь.

— Но то, что происходит за окном, не может не влиять на театр. И как вам кажется, «больше ада» в стране — это навсегда?

— Реальность зависит от нас. От того, что внутри нас. Внутри нас — начальная точка любого внешнего ада. Если хотите вырвать сорняк из общественной почвы, поймите: его корень в вас. Глубоко в вас. Разберитесь с собой.

Мне глубоко неинтересно искусство, которое обращено к социальным проблемам общества.

— Значит в нас, русских людях, сплошная темнота.

— Во всех людях много темного. И я, честно говоря, в этом отношении не вижу разницы между русским обществом и немецким, бельгийским, итальянским или китайским. Темноты везде много. От этого никуда не денешься. Я очень прагматичный человек и существую по месту. В моих силах максимально полноценно реализовать себя в этой эпохе. В этом пространстве. А даже если не будет возможности реализовать, я найду другую реализацию, поеду куда-то, еще что-то.

— Спектакль «Князь» поднимает страшную тему — насилие над детьми. Что послужило причиной того, что вы именно ее вычитали, вычленили из Достоевского?

— Это настолько очевидная тема у Достоевского, настолько частая, настолько на переднем плане, что ничего вычитывать и вычленять было не надо. На мой вкус, это основная тема и мотив «Идиота». Для меня это было абсолютно очевидно.

— В ваших спектаклях, в том числе в «Князе», актеры, включая самых любимых и знаменитых, играют так, как не играли никогда и ни у кого. Могли бы сформулировать, чего вы от них хотите?

— Чего я хочу от актеров? Я хочу, чтобы они не изображали, что они на сцене живут и умирают. Чтобы они смирились перед невозможностью сделать то, что хочется сделать. Чтобы они прекратили попытки чего-то достичь и добиться какого-то результата на сцене. Чтобы к ним пришло настоящее, большое смирение, равнодушие к залу, успеху, достижению цели, к воплощению чего-то. Чтобы они растворились в тексте. Чтобы не режиссер умер в них, а чтобы они умерли… я бы не сказал — в замысле... В том, что мы конструируем вместе. А если глобально формулировать, я хочу от актеров смирения перед невозможностью понять, постичь и реализовать.

— А вам в качестве актера это удается?

— Это не мне судить.

— Эта история с вашим актерством, она регулярная? Ведь если бы вы захотели, пробоваться на роль Тьмышкина к вам сбежалось бы пол-Москвы.

— Какая разница, сколько бы сбежалось. Это не суть. Если вы меня спрашиваете конкретно про «Князя», я не знаю, сколько это продлится. В будущем Тьмышкина может сыграть кто-то другой. Конечно, почему нет. А если вообще по поводу моей актерской карьеры, то здесь точно: это временное явление. Оно как внезапно возникло, так же быстро и внезапно прекратится. Мне не нравится этим заниматься. Я определенно намерен прекратить эти опыты.

— Могли бы вы описать своего героя.

— Нет, не могу. Я не делаю на сцене героев и не ваяю персонажей. Можете вы описать Збруева? На сцене Збруев. И в этом спектакле это гораздо более реальный Збруев, чем тот, которого вы, вероятно, видели до сих пор. А уж говорить мне про себя в роли какой-то… И поймите: это противоестественно, что я выхожу на сцену.

— Это правда, что вы будете снимать фильм по рассказу Владимира Сорокина «Настя»?

— Да. Но я не хочу говорить об этом подробно.

— Тогда давайте поговорим про Wiener Festwochen. Вы совсем недавно ездили туда с «Идеальным мужем».

— Это был второй мой приезд на Венский фестиваль. Я этому очень рад и рад за свои спектакли и театры, где работаю. Когда-то туда ездил мой латвийский спектакль. Вообще я очень горд за успехи русского театра в Европе. Сейчас русское театральное искусство на очень хорошем счету, оно существенно выросло, догнало европейское театральное искусство. И большая роль в этом, кстати, Марины Давыдовой. И ее назначение программным директором Венского фестиваля — самый большой знак успеха для русского театрального искусства. Это большое достижение. Но… Надо работать, тупо работать. Самое пошлое — попав в элитный клуб, начать кричать в объектив Instagram: «Мама, я в элите!» В эту секунду мы снова становимся провинциалами на европейском пространстве. Мы все этим болеем понемногу. Надо учиться достоинству.

— А как быть с внутренними изменениями театральной среды? К примеру, новым назначением в ГИТИСе, вызвавшим горячие споры в профессиональном сообществе (ректором был назначен критик Григорий Заславский, обладающий репутацией государственника. — “Ъ”)?

— Каждый сам хозяин своей судьбы. И каждый сам выбирает себе путь. Они не младенцы все там. Хотят — будет такой, не хотят — будет другой. Вот и все.

— Спектакли каких русских режиссеров вам интересны? За кем вы следите?

— Я не успеваю следить полноценно по причине своей дикой занятости. Что мне интересно? Мне всегда был интересен Волкострелов. Он человек очень талантливый и, к сожалению, пока не имеющий достаточных возможностей для самореализации. У нас такой театр пока не в чести среди директоров и художественных руководителей. Кто еще? Я всегда любил Погребничко, все, что происходило и происходит в его театре. Мне очень жаль, что я не имею возможности регулярно там появляться. Бесконечно уважительно отношусь к Анатолию Александровичу Васильеву. Это великий мастер. Могу соглашаться с тем, что он делает, могу не соглашаться. Но он выдающийся человек и художник. Есть, наконец, люди, являющиеся сегодня не только крупными режиссерами, но и подвижниками, организаторами. Это Юхананов, Серебренников. Вот это русские режиссеры, которые мне интересны в силу близости моим эстетическим и мировоззренческим позициям

— Вы сказали, что директора не готовы к театру, допустим, Волкострелова. А публика, как вы думаете, готова?

— Какое-то количество публики готово, какое-то — нет. Это же еще вопрос грамотной работы служб продажи билетов, пиара. Но к такому театру надо приучать. По-любому. Воспитывать надо вкус.

Наталья Витвицкая