Жизнь, претворенная в искусство

О жизни одного из величайших гениев архитектуры известно поразительно мало. Человек, которому суждено было на столетия вперед во многом определить облик всей европейской цивилизации, родился 500 с лишним лет назад — 30 ноября 1508 года — в незнатной семье в небольшом городке Падуе неподалеку от Венеции. Как из сына простого мельника, в отрочестве освоившего скромную профессию каменотеса, он превратился в "князя архитекторов", создателя стиля, в котором Европа узнала себя как в зеркале?

Кто такой Палладио? Для многих его имя вообще синоним слова "архитектура". Он родоначальник всемирной архитектурной религии, носящей его имя,— палладианства. Благодаря предложенному им универсальному языку зодчества последние 500 лет европейские архитекторы говорили преимущественно на нем, как на эсперанто архитектурного мира. Вот почему палладианский стиль создал лицо европейской цивилизации, сформировал ее облик. Шутка ли сказать, он умудрился предложить арсенал форм, из которого без устали и обеими руками черпают архитекторы по сей день, заимствуя, заимствуя, заимствуя. Бездонный кладезь идей.

В биографии Андреа Палладио есть что-то от сказки про Золушку. Он простучал бы молоточком всю жизнь, если бы в один прекрасный день на стройке виллы в Криколи ее высокородный владелец граф Триссино не отметил его среди множества других рабочих. При каких обстоятельствах произошла эта судьбоносная встреча, история умалчивает. Мы вольны представить себе, как юный каменотес, отбросив резец, восклицает в адрес проходящего мимо графа: "Да кто ж так строит!" "Да? — останавливается граф.— И вы знаете секрет, как надо, молодой человек?"

Как бы там ни было, Триссино, сиятельный эрудит, поэт, филолог, знаток древностей и меценат ("Светоч нашего века",— отзывался о нем Палладио), приблизил к себе амбициозного юношу и взял его под свое покровительство. Так родилось историческое чудо. Андреа, тогда носивший совсем иную фамилию (именно граф придумал ему и красивый артистический псевдоним Палладио), получает архитектурное и разностороннее гуманистическое образование. Для изучения древних памятников Андреа был отправлен в Верону, провел два года в Риме, где с большой для себя пользой изучил здания античности, а затем предпринял "путешествия в другие места, прославленные римскими руинами".

Триссино, человек, известный в аристократическом и научном мирах, вводит его в свой круг — в тогдашний высший свет, и с тех пор в заказчиках у Палладио вся образованная венетийская знать. В 1540 году Андреа делла Гондола впервые в документах назван как Андреа Палладио, с уточнением — "архитектор". Это греческое слово звучало тогда как экзотический титул, от него веяло античностью.

Граф приложил все усилия, чтобы его подопечный, тогда еще никому не известный архитектор, выиграл конкурс на оформление главного здания в городе Виченце — так называемой Базилики. Он оправдал доверие Триссино: дебютная постройка вызвала восхищение у современников. Разделить которое нетрудно и сегодня, взглянув на это чудо.

Только в одной Виченце, ставшей родиной его таланта, Палладио возвел десяток зданий. Он строил городские палаццо, загородные виллы, мосты, триумфальные арки, церкви, монастыри и театры, проектировал оформление торжеств — в совокупности более 40 объектов. Издал три книги и учебник по архитектуре. В этом последнем, опубликованном под конец жизни трактате "Четыре книги об Архитектуре" (в дальнейшем будем называть его для краткости "Трактат", поскольку книга-то одна, просто она в четырех разделах) он собрал все свои проекты, в частности несостоявшиеся, "закинув" их тем самым в будущее. И действительно, многие из них будут осуществлены его последователями. Так, проект моста Риальто в Венеции, некогда отвергнутый заказчиком, обрел жизнь две сотни лет спустя вдали от Италии благодаря русскому архитектору — в Царском Селе...

Что же касается жизни Палладио, то о ней известно, что у него было пятеро детей и что к концу профессиональной карьеры, когда ему было 62 года, он осуществил сокровенную мечту любого зодчего того времени — стал главным архитектором Республики Святого Марка, то есть Венеции. (Правда, на этом посту маэстро чуть было не снес "варварский" Дворец дожей, когда предложил реконструировать его после пожара в 1577 году в своем коронном классическом стиле.)

Судя по всему, искусство он не ставил на службу корысти: имея в заказчиках богатейших представителей эпохи, сам Палладио жил скромно и состояния не нажил. Этот сверхархитектор никогда не имел собственного дома и всю жизнь провел на съемных квартирах.

Еще меньше, чем о жизни маэстро, мы знаем о его характере (и это странно, учитывая моду Ренессанса на "анекдоты из жизни художников"). Говорят, он был равно учтив и любезен со всеми: от простолюдинов до князей. Но дружбу предпочитал водить с гуманистами и кроме Триссино состоял в близких отношениях с Даниеле Барбаро и Альвизе Корнаро, светлейшими умами того времени.

Но велика ли беда, что мы не бог весть сколько знаем о жизни Палладио и даже все его три сохранившихся портрета предположительны? Нисколько! Счастливчик, он избежал печальной участи многих художников быть изучаемым в свете своих привычек, темперамента, сплетен о его склонностях и странностях. Есть такая нечистоплотная тенденция в популярном искусствознании — желать прикоснуться к художнику в обход его произведений, подбирая "ключ к творчеству" в бытовой фактологии.

Должны ли мы стремиться к узнаванию какой-либо другой правды о художнике, кроме той, которая — причем в самом конденсированном виде — вот она, перед глазами? Говоря о Палладио, мы вынуждены говорить только о его творениях. И тут перед нами поистине россыпь шедевров, каждый из которых таит свою интригу (об этих интригах, собственно, наша книга).

Мы имеем исчерпывающий и подлинный автопортрет его творческой фигуры, только исполненный в архитектурных формах. Вот почему нас ничуть не интересуют ни подробности жизни Палладио, даже если бы мы знали о нем больше, ни его "характер". Ибо для творчества и творца все человеческое только помеха. И последнее. Как тонко заметил Новалис, художнику не принадлежат его творения — это он принадлежит им. Поэтому мы считаем, что творчество является не отражением "человека", но лишь его гения. А гений депонируется в шедеврах.

Единственным источником информации для нас да будет красота, которую создает художник: "Красота да будет правдой. Нам человекам на земле одно лишь это надо затвердить",— раз и навсегда отрезал английский поэт-романтик Китс.

Случай Палладио редок: он полностью претворился в свое искусство. Ему удалось то, к чему сознательно или подсознательно должен стремиться каждый художник: превратившись сначала в знаковую фигуру поколения, а затем и века, перейти в измерение мифа, по которому меряется эпоха. Подобно Моцарту в своем ремесле, Палладио — создатель некоего абсолюта. И вот уже происходит прелюбопытная инверсия: он перетягивает историю на себя, и мы говорим: "Такой-то жил во времена Палладио". Потому что он и есть эпоха. Время протекает в виде вереницы художников, поскольку только художники дают времени лицо. Люди масштаба Палладио умудряются сделать из человеческой истории, всегда одинаково тривиально-кровавой и монотонной, лишь придаток, и довольно постылый придаток, к истории искусств. Будучи едва ли не единственной светлой стороной человеческой хронологии, история искусств есть единственная история, ради которой стоит жить.

Глеб Смирнов