Владимир Мартынов — о том, чему стоит учить в первую очередь

9 июня на летней площадке института «Стрелка» в рамках серии концертов Sound Up выступит композитор, философ и писатель ВЛАДИМИР МАРТЫНОВ. БОРИС БАРАБАНОВ расспросил Владимира Мартынова о том, как ему живется в эпоху после конца света.

— Расскажите, что и как вы будете исполнять на «Стрелке»?

— Два или три произведения из цикла «Времена года» сыграет ансамбль Opus Posth , вероятно, «Осенний бал эльфов», «Послеобеденный сон Баха» и «Танцы Гвидо». Также будет моя большая вещь, «На призвание героя» или «Gradus ad Parnassum».

— Вы согласны со Стравинским, который говорил: «Меня многие играют хорошо, но правильно играю только я»?

— Это не только Стравинского касается. В XX веке каждый уважающий себя композитор: и Филип Гласс, и Стив Райх, и Арво Пярт — обзавелся своим ансамблем. Мне повезло, у меня есть Opus Posth. Мои фортепианные произведения никто, кроме меня, играть не может и не должен. Те вещи, которые я играю, это не столько произведения, сколько упражнения, сродни йоге или тай-цзи. Другим они не по плечу.

— Книга «Конец времени композиторов», в которой вы объявляете о том, что смысл самого понятия «автор» исчерпан, дала музыкальным теоретикам и искусствоведам пищу для комментариев на много лет вперед. Позже вы добили всех тезисами о «конце времени писателей» и т. д. А можете ли вы сказать, чему конец еще не пришел? Какой язык еще не исчерпан?

— В своей книге «2013 год» я говорю о том, что уже и конец света наступил. Но это же очень радостное утверждение, потому что началось что-то новое. Пора заканчивать грустить. Мы живем в новом мире. А поворотным пунктом был как раз 2013–2014 год, причем это именно то, что было предсказано в календаре майя, там шла речь о конце света в 2012 году и том, что вокруг него. Понимаете, конец света — это не вопрос внешних обстоятельств, это вопрос внутренних перемен. Помните, в тексте Хармса: «Я просил Бога о каком-то чуде. Да-да, надо чудо. Все равно какое чудо. Я зажег лампу и посмотрел вокруг. Все было по-прежнему. Но ничего и не должно было измениться в моей комнате. Должно измениться что-то во мне». Третья мировая война, падение метеорита — все это ерунда. Главные изменения происходят в тайных основах души.

— Существенная часть вашей жизни связана с церковью. В ней происходят какие-то перемены, с вашей точки зрения?

— Есть церковь как тело Христово, которую «врата ада не одолеют». Но церковь — это еще и определенный институт, и врата ада ее очень даже могут одолеть, потому что это конкретные люди, функционеры, деньги, политические соображения. С моей точки зрения, истинная церковь — та, которая «тело Христово».

— Для многих моих ровесников поворотным пунктом в отношении к церкви стал фильм «Остров», к которому вы писали музыку. Как вы относитесь к этой ленте в целом?

— Для меня, как для человека с церковным бэгкраундом, это популистский фильм, лубок. Хотя перед Петром Мамоновым нужно, конечно, шапку снять. Я его вообще люблю во всех ипостасях. Знаете, я вот с удовольствием читаю книгу «Святые несвятые» Тихона Шевкунова, но, если брать по-крупному, это тоже лубок.

— Ну, а какие произведения вы назвали бы не популистскими в том, что касается рассказа о вере через искусство?

— Думаю, в этом смысле работают фундаментальные, радикальные вещи, такие как фильмы Ларса Фон Триера, «Рассекая волны», «Меланхолия» или тот же «Антихрист». Здесь идея веры доводится до кошмара, ужаса, невозможности. Вот это и есть настоящая религиозность. Или «Апокалипсис сегодня» Копполы.

— Что отнимает больше всего сил и времени в вашей творческой деятельности сегодня?

— Композиторская деятельность меня самого, как и было сказано в книге «Конец времени композиторов», интересует мало. Хотя я по-прежнему зарабатываю деньги созданием музыки. Но больше меня вдохновляет исполнительская деятельность. А главное — это литературная деятельность. Сейчас выходит моя «Книга перемен». Это фундаментальная вещь для меня.

— Есть сильные музыкальные впечатления в последнее время?

— Недавно был концерт группы «Аукцыон», они выпустили новый альбом «На солнце». Это грандиозная вещь, какая уж там композиторская музыка. Это триумф, здесь даже поздравления неуместны.

— Интересно, что в этом проекте они использовали некий внемузыкальный ряд — приложение для смартфона, которое нужно как-то применить, чтобы получить песни. То есть без этого сейчас никак?

— Я думаю, сейчас у них просто появилась финансовая возможность. Дозрели наконец. «Аукцыон» дозрел даже до того, что может на час задержать концерт. Раньше такого они себе не позволяли. И все их ждали как миленькие.

— Вы свою музыку не хотите перевести в какую-то мультимедийную плоскость?

— Скорее, это касается «Книги перемен». Бумажная версия «Книги перемен» уже выходит, но вот цифровая версия как раз находится в стадии разработки. Конечно, хочется использовать все современные возможности. И в итоге у нас будет много изобразительного и звукового материала, много ссылок. У цифровой версии будет совсем другая динамика. Если мы говорим о конце времени, то можно говорить о конце галактики Гутенберга, то есть о конце бумажной книги. Тема закрыта, она теперь будет, как винил, для эстетов и богатых людей. Знаете, у Брэдбери в «451 по Фаренгейту» диссиденты — это люди, которые выучили книги наизусть — «Дон Кихота», «Пиквикский клуб» и т. д. Для меня эта концовка всегда была кошмаром. Брэдбери, конечно, был пленником этой бумажной культуры. Нельзя зацикливаться на чем-то одном. Представляете, всю жизнь быть «Дон Кихотом»? Если даже это Библия, это ужасно.

— Вы продолжаете заниматься преподавательской деятельностью?

— У меня были проблемы со здоровьем, я год пропустил. Но с нового года, вероятно, опять вернусь к преподаванию.

— Чему сейчас стоит учить в первую очередь?

— Конечно, я сторонник профессионального образования, и если у детей есть склонность к музыке, значит, вероятно, стоит начинать обучать ей с 4–5 лет. Но если мы говорим о конце света, то, наверное, важнее научить ориентироваться в новом мире, переключаться. Я бы сравнил это с обучением правильному дыханию, пранаямой, только в другом смысле. Все ведь в итоге сводится к ритму, числам. Ритм — это дыхание, не обязательно физическое. Человек должен перейти на новую ступень эволюции. Нынешняя ветвь эволюции — тупиковая. А новая жизнь лежит в какой-то невербальной области. Слово девальвировано, потенциал неолитической революции израсходован. Кто сказал, что человек должен всегда оставаться этим говорящим существом? Если помните, «Логико-философский трактат» Витгенштейна заканчивается афоризмом: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать». В XX веке были три произведения, которые четко дали нам это понять: «Черный квадрат» Малевича, писсуар Дюшана и «4’33» Джона Кейджа. Меня не интересует то, о чем можно говорить.

Борис Барабанов