Елена Глищинская рассказала “Ъ” о содержании в украинской тюрьме и своих планах на будущее

Одесскую журналистку ЕЛЕНУ ГЛИЩИНСКУЮ вместе с ее коллегой Виталием Диденко 14 июня обменяли на находившихся в российских тюрьмах Геннадия Афанасьева и Юрия Солошенко. На родине госпожу Глищинскую обвиняли в сепаратизме, суд рассмотреть ее дело так и не успел, а в конце апреля, находясь в СИЗО, она родила ребенка. В Москве ее с сыном сразу поместили в больницу, где журналистка рассказала специальному корреспонденту “Ъ” ИЛЬЕ БАРАБАНОВУ, чем именно она занималась в Одессе и что планирует делать в России.

— Когда вы узнали, что обмен состоится и вы отправляетесь в Москву?

— Я узнала об этом в тот же день. Меня вдруг повезли в суд — я поняла, что что-то идет не так, поскольку никаких предпосылок не было, а там прямо из зала суда вывезли в аэропорт. Ни адвокаты, ни следователи не намекали, что идут какие-то переговоры.

— По вашему делу приговор вынесен так и не был, то есть помилование вы получить не могли, как тогда юридически было оформлено ваше освобождение?

— Мне изменили меру пресечения. Формально получается, что после этого я сбежала.

— В Одессе у вас остались муж и двое детей, они тоже собираются переезжать в Москву?

— Пока они собираются приехать в гости проведать нас. Дети учатся в школе, но на каникулах приедут сюда.

— Вы теперь собираетесь просить российское гражданство? Какие-то есть уже планы, чем вы будете заниматься, выйдя из больницы?

— Я так точно не могу сказать. Малыш занимает очень много времени, но я планирую заниматься правозащитной деятельностью. В Одессе в тюрьмах остается еще очень много людей, которые требуют внимания, которым нужна помощь, о которых далеко не всегда знают журналисты. У них ни на что нет сейчас надежды, как не было ее и у меня: я до последнего дня не верила, что такое освобождение может случиться. Об этих людях важно напоминать, может, они тоже подпадут под какой-нибудь обмен или поможет давлению международных организаций, чтобы эти люди хотя бы получили те элементарные права, которые им гарантирует украинское законодательство. Этим всем надо заниматься, и у меня опыт для такой работы есть — в конце концов, я год в тюрьме боролась за свои права. Обмены — это очень важно, но надо добиваться и объявления амнистии для этих людей: они сидят за свои взгляды уже кто год, кто два. Но само по себе это не произойдет — надо к этому подталкивать. Я надеюсь, что наша страна изменится к лучшему, но это случится не само по себе: нужны внешние факторы. То, что происходит сейчас на Украине, требует оценки европейских правозащитных организаций. За нарушение свободы слова, свободы политических собраний, нарушение прав человека в судах против Украины следовало бы ввести европейские санкции. Хотя судебная система вроде бы сейчас реформируется, но ни один политический заключенный не смог получить в суде должную защиту: люди, просидев год-два, в итоге сознаются, идут на сделку с судом и выходят на волю с судимостью — это единственный шанс избежать тюрьмы.

— О каком количестве арестованных можно говорить?

— В Одессе по разным надуманным делам о сепаратизме сидит около 100 человек. В Харькове — больше. Есть арестованные и в других городах.

— По делу 2 мая есть среди арестованных и граждане России, вы понимаете в этой связи, почему в Москве решили менять именно вас?

— Я думаю это связано с появлением ребенка. Люди решили проявить гуманизм, то есть это такой гуманитарный обмен. В мое положение вошли, и я очень за это благодарна. Все же я не представляю для России такой ценности, как те ее граждане, которые продолжают там сидеть. Видимо, российские власти лучше украинских понимают, как трудно находиться в тюрьме с малышом.

— Украинские заключенные жаловались на условия в российских тюрьмах, какими были условия вашего содержания?

— СИЗО — это ужасное место: сырость, неработающие канализация и вентиляция, зимой практически нет отопления. Этой тюрьме, наверное, лет 100, а не ремонтировалась она лет 40–50, по стенам в камеру стекает канализация с верхнего этажа. Политических задержанных старались рассаживать в камеры с наихудшими условиями, подсаживали рецидивистов.

— Глава СБУ Василий Грицак сказал в интервью, что, по его данным, вы готовили в Одессе сценарий, аналогичный тому, который был реализован в Донецке и Луганске.

— Я читала этот материал. Этот же человек в конце октября давал пресс-конференцию, на которой рассказал, что я якобы уже во всем созналась, следственные действия со мной закончились и ему остается только пересажать остальных одесских сепаратистов. Так что как можно относиться к словам этого человека, который уже второй раз говорит про меня какие-то выдуманные вещи?

— В чем тогда был смысл этого движения «Народная рада Бессарабии», из-за которого вас арестовали?

— Это было не политическое движение. Оно больше связано с культурой, самобытностью, историей, образовательными программами. Издание учебников национальных языков, поддержка сельских музеев и национальных общин. Мы проводили круглые столы, люди видели в этом возможность дискуссии. Это не было политическим объединением, которое должно было, как говорят в СБУ, отделить часть территории Одесской области. Я очень много работала в Бессарабии — это восемь районов южнее Одессы между Дунаем и Днестром. Исторически так сложилось, что она населена множеством национальностей: болгарами, греками, гагаузами, молдаванами, русскими староверами. Последние 300 лет там все так перемешанно развивалось. Для историков и культурологов это очень интересная территория. Но об отделении там никто всерьез не думает. Болгары ориентированы на Болгарию и скорее присоединились бы к ней, молдаване ориентированы на Румынии. Но, несмотря на это, никаких конфликтов между ними нет. Протесты там происходили не из желания разрушить Украину, а по социально-экономическим причинам: уровень жизни резко упал, и у людей не было уверенности в завтрашнем дне.

— Но вы же должны были понимать, что после начала АТО и событий 2 мая в Одессе силовики будут пристально следить за всеми подобными проектами?

— Но это же не преступление. Эпизоды, которые мне вменяли, вообще не могут рассматриваться как преступление. По тем же круглым столам или митингам, которые мы проводили, есть их записи, и нигде не звучало призывов к сепаратизму, по сути, даже критики власти там не было. Но власть боится всего — как только кто-то чуть выше среднего высунется, сразу окажется за решеткой. Это касается не только так называемых пророссийских сепаратистов: со мной в тюрьме находились и представители «Правого сектора», и «Антимайдана».

— Глядя из 2016 года на то, что случилось с Донецком и Луганском, на ваш взгляд, Одесса могла пойти по аналогичному сценарию?

— Я думаю, что Одесса не тот регион, где такое было бы возможно. Одесситов всегда не любили за то, что они считали себя какими-то особенными. Они не хотели ни вашим ни нашим, сами по себе и со всеми дружить. Сейчас в Верховную раду снова внесли законопроект о создании в Одессе особой экономической зоны — мы говорили о том же самом, а впервые этого пытались добиться еще в начале 2000-х годов. Одесситы не то чтобы стремились к какой-то независимости, но всегда хотели определенной обособленности. Они хотят жить лучше, не ориентируясь на кого-то.