Выбор Игоря Гулина

Владимир Аристов «Открытые дворы»

Говоря о Владимире Аристове, первым делом обычно упоминают о его принадлежности к кругу метареалистов — авторов, развивавших поэзию исследования мира при помощи бесконечно ветвящейся сети метафор. В метареалистическом каноне Аристов всегда оставался немного в тени Алексея Парщикова или Ивана Жданова. Но вышедшее сейчас его большое избранное способно это положение исправить.

Как ни странно, сейчас для этого сборника самое удачное время. Расцвет метареализма — 80-е и начало 90-х. Но при чтении корпуса текстов Аристова оказывается, что лучший его период — именно последние годы. Время будто бы вымыло из его стихов все лишнее — несколько утомительную торжественность, общую для его круга велеречивость, игру метафорическими мускулами — и оставило только самую суть метода. Вместо рокота моря — летний ветер. Вместо помпезной симфонии — несколько нот. Вместо бесконечного перебора обстоятельств и образов — касание, укол.

Как и у его товарищей по метареализму, тексты Аристова — это поэзия зрения. Почти все замечают родство его стихов с фотографией. Однако Аристова интересует вовсе не плоскость образа, но возможность проникнуть за нее, как в бесконечном блоу-апе. Он фиксирует мгновения. Но каждое из них прорастает в глубину, пуская корни в толщу истории — личной и мировой. Время, остановленное его взглядом, колеблется между мимолетностью и эпосом.

Первая специальность Аристова — физика, если точнее — кинетика газов. Так и время в его поэзии оказывается не плотным телом или строгой линией, но облаком, медленно меняющим положения своих частиц.

Собственно вся поэзия Аристова — наблюдение за переменой форм этого облака времени. И это, конечно, очень задумчивое занятие. Кажется, что чтение аристовских стихов может быть важной терапией для нашего сознания, состоящего из сменяющих друг друга в истерическом темпе образов.

"Слева — золотая метла / Справа и выше, по-видимому,— золоченый колчан / Оба, по-моему, из времен Чингизидов, / О сколько бы, о что бы я ни дал, / Чтобы те времена не вернулись / Но разве хватит наличных средств? / И чем больше в топку времени / ты бросаешь своих желаний / Чем больше мечешь туда золотых монет / Тем сильнее ревет и гудит и сверкает / Непонятная времени печь / И сильней долетают оттуда / Брызги расплавленного золота / И я видел на лицах болевые отметины / того золота, что никакое будущее уже не слижет".

НЛО

Николя Буррио «Реляционная эстетика»

Среди критиков, чей взлет пришелся на 1990-е, сложно найти фигуру более влиятельную, чем Николя Буррио. Сооснователь Palais de Tokyo в Париже, куратор главных европейских биеннале, открывший миру целое поколение художников. Но главное достижение Буррио — "реляционная эстетика", теоретический конструкт и одноименная книга, вышедшая в 1998 году.

Самый известный среди художников "эстетики взаимодействия" — таец Риркрит Тиравания. Он превращал выставки в сеансы кулинарии, тушил и жарил экзотические блюда прямо в музее, предлагая отведать их любому желающему. Другой пример — Томас Хиршхорн, строивший свои городские инсталляции при помощи рабочих бригад из местных жителей. Смысл такого искусства, по мнению Буррио, не в создании объектов для пассивного созерцания, а в моделировании социальных ситуаций. Не в развлекательном интерактиве, но в возможности новой неожиданной коммуникации — человеческих отношениях, возникающих в художественном пространстве.

Конечно, работы, требующие от зрителя соучастия, появлялись и раньше. Можно вспомнить, как Йоко Оно предлагала зрителям срезать с себя лоскуты одежды в акции "Срежь кусок" 1964 года. Однако такие проекты были высказываниями, безразличными к личному опыту участников. Реляционные работы, напротив, обретают смысл только в сети человеческих связей, в определенном времени и пространстве. Они создают альтернативный опыт социальности, становятся, как говорит Буррио, "порами" в ткани регламентированной повседневности.

Связи переносятся в пространство искусства — и тем самым человеческие отношения обретают форму, образ, что позволяет Буррио говорить о них в терминах эстетики. Эстетика, в свою очередь, становится средством критики: реляционные проекты делают видимыми скрытые механизмы общественной идеологии.

Конечно, "эстетика взаимодействия" давно апроприирована культурной индустрией, которой была призвана противостоять. Акции вроде приготовления супа или открытия на выставке блошиного рынка утратили свою радикальность. Они ничего не меняют в опыте зрителя, не ведут к микрореволюциям повседневности, на которые уповал Буррио.

И все же сама его книга остается образцовой. Буррио был одним из тех авторов, кто принес в художественную критику язык современной социальной теории. Его работа заложила до сих пор актуальные формы описания позиций на художественном поле. Без "Реляционной эстетики" ориентироваться в нем невозможно.

Ad Marginem — Гараж

Валерий Леденев

Александр Павлов «Расскажите об этом вашим детям»

Культуролог Александр Павлов один из немногих в России занимается массовым кинематографом с точки зрения гуманитарных наук. Его вторая книга посвящена феномену культового кино. Словосочетание это фигурирует в обыденной речи, но обладает в ней смутным, не до конца ясным значением. "Культовые" фильмы — не классические, не самые влиятельные, не вершины искусства, но и не объекты массового потребления. Нечто другое. Павлов возвращает понятие к его истокам — к освободительной силе первых зомби-хорроров и эротическому буйству эскплуатэйшна, трансгрессивным экспериментам Энди Уорхола и Кеннета Энгера, проникновению в Америку боевиков кунг-фу и спагетти-вестернов, похождениям трансвеститов Джона Уотерса, квирам, присваивающим эстетику "Волшебника страны Оз". Культовыми становились фильмы, не попадающие в высокий канон, но сохраняющие устойчивую популярность у определенной, как правило — довольно маргинальной аудитории, рождающие необычные формы потребления. И вдобавок к тому нарушающие границы общественных приличий, сексуальной нормативности, дозволенного на экране насилия, хорошего вкуса. Собственно, золотая эпоха культового кино начинается с возникновения американских ночных кинотеатров в конце 1960-х и кончается серединой 1990-х, когда постмодернистское поколение во главе с Тарантино разрушило границы между мейнстримом, высоким кинематографом и субкультурными фильмами. Павлов, однако, считает, что "эпоха культа" на этом не кончилась. Основной объем его книги занимает аннотированный путеводитель по культовым фильмам, и павловский список выходит далеко за границы классической эпохи — начинается с "Кабинета доктора Калигари" и заканчивается последним фильмом Джармуша, трилогией о Человеческой многоножке и "Пятьюдесятью оттенками серого".

Высшая школа экономики

Дилан Хоррокс «Сэм Забель и волшебное перо»

В 1998 году новозеландский комиксист Дилан Хоррокс выпустил свой первый графический роман "Хиксвилл" — историю о городе, полностью населенном фанатами комиксов. Это было началом и концом его успеха. Хоррокс стал работать на крупные корпорации, постепенно бросил писать свои остроумные автобиографические истории, пришел к творческому и жизненному кризису. В этом же состоянии находится автобиографический герой его прошлогоднего второго романа "Волшебное перо". Книга эта сочетает в себе сразу несколько вещей: терапевтическую сказку, постмодернистское упражнение — историю о путешествии комиксиста по страницам комиксов, и эссе об этической ответственности массовой культуры. Ее герой Сэм Забель оказывается в старых супергеройских комиксах, историях о марсианах, пиратах, амазонках и даже в эротической манге. Все эти миры созданы мужским желанием, все они транслируют это желание, часто наполненное насилием, в мир. Собственно, книга Хоррокса — это история про ужас умного невротика перед чужой уверенностью в своем праве желать. И о тревожной связи, в которой это разрушительное, неприятное желание состоит с творчеством. Хоррокс делает вид, что находит выход из этой двусмысленности, но спасение выглядит крайне неубедительным. "Волшебное перо" — веселая история про ожившие эротические фантазии, в которой на каждой странице видна глубокая депрессия автора. И мучительная искренность Хоррокса подкупает гораздо больше, чем его старание быть корректным и остроумным.

Бумкнига