Художник Александр Пономарев о придуманной им выставке-лаборатории в антарктических льдах

проект современное искусство

АЛЕКСАНДР ПОНОМАРЕВ придумал Антарктическую биеннале еще в 2012 году, но проект только недавно обрел реальные очертания. Участник Венецианской биеннале и недавний экспозиционер Пушкинского музея рассказал ВАЛЕНТИНУ ДЬЯКОНОВУ о том, почему его тянет в океан и как сделать биеннале в Антарктике так, чтобы это было полезно для человечества.

— Давайте начнем с простого вопроса. Почему именно Антарктида?

— В ней сходятся все важнейшие жизненные вопросы. Она на 80% состоит из воды. Если уровень льда там уменьшится на 15 см, затопит пол-Европы. Все, что касается пищевых ресурсов, поменяется абсолютно. В Антарктиде сходятся все меридианы. Времени там нет. Весь мир распределен на часовые пояса, а там все сходится. Навигация там совсем другая, обычные системы не работают.

— Что такое Антарктическая биеннале и почему вы решили ее делать?

— Для того чтобы ответить, нужно выстроить контекст. Я бывший моряк. Взаимодействие с океаном, корабли, подводные лодки меня будоражат всю жизнь. Художников можно условно разделить на две части. Одни — художники по образованию, оканчивают институт, начинают творческую деятельность, попадают в сферу искусства, становятся — или не становятся — хорошими художниками. А есть художники по биографии. Я начал свое образование с художественной школы. Начальное образование в Советском Союзе было очень хорошим и доступным. И восемь лет я плотно занимался живописью, рисунком и скульптурой. А море и океан — моя болезнь, я хотел путешествовать, плавать. Родители хотели меня отдать в архитектурный, потому что сами были архитекторами. Но я поступил в Одесское высшее инженерное морское училище. Всю жизнь меня преследуют две дороги. И сначала у меня были комплексы, а потом я понял, что чем честнее по ним идешь, тем правильнее все получается. Теперь я все время в море с перерывами на разные приключения и проблемы со здоровьем. Хожу на разных пароходах, у меня серьезные друзья, ученые-океанологи, которые занимаются организацией и реализацией больших исследовательских проектов.

— А зачем вы нужны в команде? Или вас по дружбе берут?

— Я там не лишний. Потом, они уже хорошо разбираются в искусстве, знают, что такое перформанс, инсталляция. А когда видят название своего парохода на афише Пушкинского музея — это имеет эффект! На самом деле традиция брать художника в плавание достаточно древняя. Мы недавно спорили о том, как Дарвин написал "Происхождение видов". Да потому что капитану Фицрою, знаменитому географу и ученому, было скучно сидеть одному и питаться в каюте "Бигля", и поэтому он взял молодого пацана за компанию. Посидеть, потрепаться, хотя бы со скуки не умереть. А потом в честь корабля "Бигль" назвали пролив, на котором мы, кстати, стартуем в Антарктику. С одной стороны там горы Дарвина, с другой — Аргентина. В русской истории тоже есть примеры — на кораблях Беллинсгаузена и Лазарева был художник, Павел Михайлов, который первым зарисовал берега Антарктики. Его рисунки хранятся в Русском музее. В этом смысле я продолжатель этой традиции. Конечно, сейчас фотоаппараты есть, но ученым все равно интересно. Потом, океанологи — люди образованные и интеллигентные. Это особая элита, немножко другая, чем технократы. Идея Антарктической биеннале родилась в таких экспедициях. И я там без дела не сидел, занимался искусством, пробовал делать свои проекты, и сейчас это трансформируется в систему, которая лежит в основе биеннале. Вообще, у человека, который впервые попадает в Антарктику, сносит крышу. Ты в состоянии измененного сознания. Понимаешь: вот он, мир, и вот он, ты. А все, что увлекает наше сознание в социуме с его катаклизмами и трансформациями, условно. Когда тебя еще в проливе Дрейка покачает так, что из-под воды только труба парохода торчит и все лежат полумертвые в спасательных жилетах, понимаешь, что существуют какие-то другие основания жизни. И у меня возникло желание все это показать. Я начал придумывать конструкцию. В принципе название "биеннале" в нашем случае достаточно условно. Мы от слова "биеннале" взяли две характеристики: периодичность и "глокальность" — локальное событие с глобальным участием. Биеннале — это знак, который очень легко считывается теми, с кем мы разговариваем. Хотя от бесконечных биеннале уже тошнит.

— Какими качествами должен обладать художник для участия в походном биеннале? Нужна ли физическая подготовка?

— Нет, ну это, конечно, сложное путешествие, но это не мой друг Федя Конюхов, который недавно замкнул кругосветку.

— Вы дружите с Конюховым?

— Да, Федя говорит, что питается от меня энергией, а я от него. Он уникальный человек. Жил у меня в мастерской перед походом на Южный полюс. Я его верный фанат. Вот он был в Антарктиде серьезно. У нас легче. Хотя пароход во льдах — это транспорт повышенной опасности. Высадка на берег во льдах на "зодиаках", маленьких лодках,— дело опасное. Вода холодная, держатся в ней где-то пять минут. Падать в нее не надо. Спотыкаться не надо, в трещины падать не надо, пингвинов есть не надо. На палубе в проливе Дрейка делать нечего. Поэтому наша биеннале — экспедиция. В Антарктике есть luxury-туризм. Плавают здоровые пароходы, к берегу не подходят. Сидит народ, покуривает, глядит на красивые берега. У нас комфорта немного, хотя пароход наш и с туристами работает. Для того чтобы построить инсталляцию с парохода, а потом разобрать, нужно мыслить совсем по-другому. Договор 1961 года запрещает что-либо строить в Антарктиде. Мы должны сделать и разобрать. И дальше плыть. Нет цели сделать выставку. Нам нужно сделать машину для производства искусства, которая движется и оставляет следы. Мы их документируем, благо современное искусство позволяет это делать. Тут не пройдет эскизик, который я потом с ассистентами реализую.

— Сколько человек вы берете с собой?

— Сто. Из них 20-25 художников. Пять-шесть имен уже подтверждено.

— А финансирование вы нашли?

— У нас есть несколько спонсоров. Но я не хочу брать деньги только у одного государства, вот в чем штука. Ситуация неплохая, мы рассчитываем провести биеннале в марте следующего года.

— У вас будет международная команда?

— Международная, да, это принципиально. Какова структура биеннале? Есть ядро художников, а вокруг них — визионеры, как я их называю. Каждый человек не просто пассажир, он участвует в различных активностях на пароходе, лабораториях. И сам пароход становится движущейся платформой для диалога. Наиболее важно создать сообщество, которое пытается ставить вопросы освоения ничейных территорий. Мы создаем модели коммуникации, в центре которых — современное искусство, потому что я убежден в том, что оно единственное сохранило способность целостно взглянуть на мир. Механистическая концепция мира уже не работает, а синергетическая — наоборот. Точные науки не справляются, потому что, если бы они справлялись, мы бы жили по-другому. Для того чтобы решать глобальные проблемы — озоновые дыры, климатические изменения, здоровье человека,— надо договориться о том, как использовать общие пространства. То есть договориться насчет Антарктиды. Но мы слишком захвачены социумом и политикой. У меня есть любимая цитата из антрополога Клода Леви-Стросса: "Быстро распространяющаяся и чрезмерно возбужденная цивилизация навсегда нарушает безмолвие морей".

— Но вы своим проектом тоже ведь нарушаете "безмолвие морей"? Вторгаетесь в тишину Южного полюса?

— Я хочу создать основание для цивилизованного процесса. Все равно придется решать, застраивать Антарктиду или нет. А если застраивать, то надо думать, анализировать, как это делать. В ходе нашего рейса мы действуем по принципу североамериканских индейцев. У них была традиция — потлач. Это когда некие объекты материального мира, символизирующие твое богатство, раздариваются и уничтожаются. Так же и мы. Мы строим инсталляции, которые символизируют культурное богатство. Мы мечтаем, чтобы в проливе Дрейка китайский художник Цай Гоцян устроит лестницу в небо или что-нибудь еще. На льдах и камнях антарктического континента будут проводиться перформансы и строиться инсталляции.