Актер Милан Марич о том, как сыграл русского писателя

Пока все гадали, кто стал Сергеем Довлатовым в одноименном фильме Алексея Германа-младшего, “Ъ-Lifestyle” пообщался с исполнителем главной роли, сербским артистом Миланом Маричем, о работе над образом русского писателя, доверии между актером и режиссером и «мифологии» 1970-х.

События фильма «Довлатов» охватывают несколько дней из жизни писателя. Сейчас, в год его юбилея, разговоров о Довлатове много, сегодня, в день рождения (3 сентября 2016 года Сергею Довлатову исполнилось бы 75 лет. — “Ъ”), будет еще больше. О фильме, впрочем, почти лишь вопросы: о том, каким он получился на самом деле, мы узнаем лишь в 2017-м — премьера запланирована на начало года. Съемки уже закончены, исполнитель главной роли Милан Марич вернулся домой, в Сербию. Наша встреча состоялась за несколько часов до его самолета — мы увиделись в отеле Kempinski Moika 22. Это самое что ни на есть литературное место — в паре домов отсюда располагается, например, музей-квартира А. С. Пушкина. И самое что ни на есть петербургское — из окна кафе, где мы говорим, открывается вид на Дворцовую площадь. Так что разговор начинается с размышлений артиста о городе и «северной стране», куда его занесла судьба, чтобы потом перейти на другие темы: отношения с Довлатовым, режиссером, российскими актерами. И чем дольше длится разговор, тем большим кажется сходство Марича со своим героем. Этому сходству не мешает даже то, что разговор идет на сербском с переводчиком. Кажется, что это лишь формальность и о русском слове артист, которому довелось сыграть одного из главных русских писателей XX века, знает — или чувствует — гораздо больше почти любого носителя языка.

— На съемках в Петербурге вы провели довольно много времени. Какое впечатление произвел на вас город?

— На этот раз мое видение города изменилось. Петербург — город, который требует к себе уважения. И который не обращает на тебя внимания только лишь потому, что ты иностранец. Он требует, чтобы ты к нему приспособился, а не он к тебе. Сейчас меня все чаще посещают мысли о том, как я его воспринимаю. (Пауза.) Да, Петербург называют городом-героем… И это действительно так. Как и к каждому герою, нужно, повторюсь, относиться к нему с уважением.

— По вашим ощущениям в чем особенности работы в России? В чем отличия от съемок у вас на родине?

— В первую очередь отличается подход. Если говорить о сербском кино, это не крупное явление. Им не очень активно занимаются. А здесь к кино по-другому относятся. Действительно большая страна, поэтому и кинематограф серьезный. Я не могу утверждать с точностью, но по моим ощущениям развитие кинематографии находится на должном месте. К кино у вас относятся с большим почтением.

— Расскажите, каким образом вы попали в проект «Довлатов», как познакомились с Алексеем Германом-младшим?

— Одна из сербских актрис, которая живет в России, в Петербурге, пригласила меня. Объяснила, о чем идет речь, хотя не сказала, кто режиссер. Мы прислали фотографии, а затем я приехал в Петербург на кастинг. Тогда уже мы и познакомились с Алексеем.

— И какое впечатление он на вас произвел при первой встрече, как ваши отношения менялись во время работы?

— Для меня это была какая-то нереальная ситуация. Мы познакомились с ним в тот момент, когда меня гримировали. До этого я видел лишь его фильмы… И вдруг он сам появляется в гримерной. Было удивительно. И кастинг, мне кажется, был примером того, как мы будем работать. Без притворства и лжи. Именно таким образом я себе и представляю отношения между режиссером и актером.

— Что вы знали об этом режиссере до начала работы?

— Что он русский и что он мне нравится, нравятся его фильмы. Это все. (Улыбается.)

— А с творчеством Довлатова вы были знакомы?

— Нет. Только тогда, когда я узнал, о каком писателе пойдет речь, я стал знакомиться с его произведениями. Его переводы есть в Сербии, так что это не было проблемой. Все это поколение, лидером которого был Бродский, я узнал через книги. Нужно признать, что, помимо Довлатова и Бродского, в нем есть еще масса прекрасных писателей.

— Какое произведение или какой период в творчестве Довлатова произвел на вас большее впечатление?

— Может быть, «Иностранка». Или «Заповедник»… Больше всего меня потряс его творческий метод. Есть в нем какая-то доля цинизма, хулиганства, иронии… А за всем этим стоит просто море печали. И когда читаешь его биографию, начинаешь понимать, откуда появился этот метод.

— Есть некая дистанция между Довлатовым-писателем и Довлатовым-человеком, расстояние между лирическим героем и им самим. О ком вы в первую очередь пытаетесь рассказать в фильме — о герое или о человеке?

— Мне интересно понять, как рождается искусство. Из чего рождается литература. Я хотел бы расшифровать свою связь с Довлатовым. Могу ли я себя с ним идентифицировать? Понять, как он жил, как менялась его жизнь, как она ломалась… И как во всем этом найти очарование… Многое может объяснить его ранняя кончина. Не знаю почему, но мне так кажется.

— Помимо, собственно, произведений Довлатова, что вам еще помогало работать?

— Я читал довольно много произведений его современников. Роли исторических личностей всегда очень сложны. Мне хотелось избежать имитации. Мне хотелось найти какие-то точки, «вершины», которые нас связывают. Чтобы не имитировать, а связываться с героем по-настоящему. С одной стороны, я вижу его шарм, очарование, его хулиганство, иронию, брутальность, а с другой — ищу причины, почему все это рождается. Для меня было важно исследование механизма: почему именно так, почему он не пошел другим путем, почему выбрал этот.

— Вы успели познакомиться с кем-то из окружения Довлатова? Чувствовали потребность общения с кем-то из тех, кто его знал?

— Возможно, и да… (Пауза.) Хотя на самом деле я избегал подобных встреч. Мне бы не хотелось входить в мифологию Довлатова. Я старался сам прочувствовать, прийти к собственному видению. Алексей давал мне много информации, той, которую считал нужной. И мне этого было достаточно. Довлатова называют легендой города. Я могу себе представить, сколько людей его знали. И у каждого человека в этом городе есть свое мнение о Довлатове. И если всех выслушивать… Это была бы просто истерия. (Улыбается.)

— Вообще из каких этапов состояла ваша работа над ролью? Она как-то методологически отличалась от работы над другими вашими ролями?

— Без особых разговоров мы с Германом создали свой мир без строгих правил. В первую очередь все строилось на доверии, полном отсутствии лжи. Но в то же время в нашем мире было много сомнений. (Улыбается.) Что всегда, в общем-то, неплохо. Еще частью нашей работы была постоянная проверка, будто держишь экзамен… Чтобы убедиться, что мы нашли именно то, что нужно. Для того чтобы все получилось, творческое эго каждого участника процесса должно было отойти в сторону.

— У Довлатова особенный юмор. Как это влияет на кино? На вашу работу в частности?

— Юмор — одна из главных составляющих личности Довлатова. Откуда он появляется — трудно сказать. Юмор идет рука об руку с Довлатовым. А что находится под этим юмором? Он иронически относится ко всему. Юмор не покидает его в разные периоды: и когда он разводится с женой, и когда не публикуют книгу... Как при таких обстоятельствах появляется юмор? При таких условиях жизни? Когда речь идет вообще о продолжении собственного существования! А он тем не менее появляется. Действительно ли это просто потребность в шутках? За этим остроумием могут стоять и более сложные отношения с окружающей средой. Некий механизм самозащиты.

— Каким образом происходило погружение в эпоху? 1970-е же — особенное время не только в жизни конкретного художника, но и в истории страны. Что вам помогло его ощутить?

— Не знаю. (Улыбается, задумывается.) Чтение. Оно привело к доверию между нами с Германом. Он мне давал то, что мне было необходимо, наполнял теми знаниями, которые были нужны. И очень внимательно это делал, чтобы не перегружать. (Пауза.) Это фильм о многом. О любви, о борьбе, о творчестве, об истории, об эпохе, о политике, об отказе от чего-то, о лишениях, о надеждах, о страхе, об отсутствии страха… Фильм намного шире исторического контекста, хотя действие и происходит в определенной эпохе… Ошибкой было бы говорить только о чем-то одном. Это бы сделало «почву» неустойчивой, легко было бы поскользнуться. (Пауза.) Надо было избежать мифа о Довлатове и России. А все-таки быть рядом с ним. Надо было избежать погружения в темы репрессий и политической системы. И все-таки быть рядом с ними. Буквально хирургическим способом добиваться этих вещей.

— Какие сложные процессы…

— (По-русски, не дожидаясь перевода.) Очень! (Улыбается.)

— Насколько вообще сыгранные роли влияют на вас в личностном плане, как на человека, в обычной, реальной, мирской жизни?

— Влияют, конечно. Роли меняют актера. И раскрывают человека в определенном смысле. В каждой роли надо найти что-то, с чем себя можно идентифицировать, как бы далеко человек от тебя на первый взгляд ни был. Необходимо найти смысл, приблизить к себе. Это самая прекрасная вещь в этом процессе. И актер должен быть готов к тому, что роль может его изменить или может сопровождать по жизни достаточно долго. Роль может раскрыть какие-то интимные стороны твоей жизни. Может быть, ты не был к этому готов и не согласен в чем-то с этим… Но такое неудобство существует. С другой стороны, это огромное преимущество по сравнению с другими профессиями.

— Если говорить о личном, то какая нить соединила вас с Довлатовым?

— (Улыбается.) Вы хотите, чтобы я вам открыл свои тайны?

— Настолько, насколько вы готовы их открыть.

— (Долгая пауза, усмехается.) У меня подобный способ скрывать некоторые вещи. Этот механизм «проглатывать» что-то, что тебя волнует. Скрывать свою истинную реакцию. Как раз истинные реакции у нас с ним неодинаковые. Но вот этот механизм, «спрятать» нечто от чужих глаз — это нас сближает.

— Все-таки вы представитель другой культуры, другой ментальности. Как вы считаете, это отразилось на роли? И каким образом?

— В начале работы Алексей несколько раз объяснял: «Ты южный человек. И у вас другие реакции. Другой темперамент. Мы должны это все немножко пригасить. Все-таки мы северный народ». Но это шутка, конечно. Это уже стало в команде своеобразным анекдотом.

— Тем не менее это, наверное, многое объясняет. Продолжим разговор о различиях. Российская актерская школа — штука довольно особенная, специфическая. Ощутили ли вы это, работая с российскими артистами?

— Какая бы ни была школа, сущность нашей работы одна и та же. Если нет лжи и каких-то недомолвок, то все в порядке.

— Язык очень влияет на человека. И сам Довлатов утверждал, что язык определяет личность. Сложились ли у вас какие-то отношения с русским языком, помог ли он понять вашего героя?

— Я начал изучать русский язык всего лишь восемь месяцев назад. И Довлатов стал тем, кто приблизил меня к нему. Мое отношение к русскому языку в стадии появления, рождения, развития. Мне еще нужно время.

— Насколько я знаю, у себя на родине вы много играете в театре. Говорят, что съемки у Алексея Германа-младшего по глубине погружения ближе к театру, чем к кино. Вы это почувствовали?

— У него достаточно опыта, чтобы понять, что такое кино, в чем его сила. И как там можно уместить все, целый мир… В кино это сделать легче, чем в театре. Хотя сам Герман с этим не согласен. (Улыбается.) Когда что-то происходит в кино, вы видите, что это реальность. А он любит это. И он умеет меня как актера перетащить в эту реальность, привлечь туда. И не дает мне убежать от вещей, которые там происходят.

— Есть ли у вас ощущение, каким может или должен получиться этот фильм? Чего вы от него ждете?

— Понятия не имею. (Улыбается.)

— А есть ли у вас какие-то ожидания от зрителей? Представляете ли вы, кому адресован этот фильм — широкому кругу или все-таки какой-то определенной группе людей?

— Все опять сводится к тому, что я верю Герману. (Пауза.) Люди сейчас привыкли ко всему. Я не знаю, чего публика ожидает от этого кино — чего-то серьезного или же легкого. Сильного кино или развлечения перед ужином… (Пауза.) Боюсь, сегодняшней публике не так интересны фильмы, которые затрагивают внутренние струны. Всем нужна зрелищность. Это видно даже из отношений между людьми. Стоит приглядеться, задуматься — и все станет ясно.

Дарья Шамина