Выставка Анны Остроумовой-Лебедевой в Петербурге

Выставка графика

В Михайловском (Инженерном) замке, одном из основных филиалов Государственного Русского музея, проходит выставка "Остроумова-Лебедева — художник и коллекционер". Знаменитая художница представлена здесь своими собственными работами от юношеских до самых поздних, 1940-1950-х годов. Рассказывает КИРА ДОЛИНИНА.

В этой выставке все тихо. Как, собственно, тихой была ее героиня Анна Петровна Остроумова-Лебедева (1871-1955) и само ее искусство. Более того, здесь мы не найдем почти ничего совсем уж неизвестного: образы Остроумовой-Лебедевой давно вошли в визуальный словарь петербургского текста, и ее ракурсы городских пейзажей считаются едва ли не образцовыми. Тем не менее выставка — это самостоятельное произведение и может читаться как подробное исследование.

В случае с Остроумовой-Лебедевой биография правит искусством. Всю жизнь ее преследовала хроническая болезнь, сопровождавшаяся припадками астматического удушья и острыми физиологическими реакциями на запахи. В 1902 году художница, как констатировали врачи, получила свинцовое отравление, долго болела, а после болезни испытала идиосинкразию на запах масляной краски. Врачи запретили работу с "художественными химикалиями". "И это странное болезненное свойство моего организма решило дальнейший характер моего искусства,— писала художница,— вот почему мне против воли пришлось перейти на акварельную живопись. Вначале мне казалось это огромным несчастьем, но с этим пришлось примириться". Зритель потерял, таким образом, интересного живописца (в том, что это могло быть ее призванием, убеждают ранние полотна на выставке), но приобрел блистательного акварелиста и самого знаменитого в истории русского искусства гравера.

"Живопись" как состояние души, ремесло и способ видения остается с Остроумовой навсегда. Когда она писала маслом, она была чрезвычайно смела — об этом свидетельствует Александр Бенуа, впервые заметивший ее в Эрмитаже: "Эта маленькая, довольно миловидная, немного кривенькая (последствия тяжелого заболевания скарлатиной) особа копировала "Девочку с метлой". Нас она порядком интриговала, и мы не без удивления следили за тем, с каким мастерством, с какой силой эта барышня справляется с задачей, едва ли не еще более трудной, нежели обе наши". С этой же легкостью она отвергала все, что было не по ней: сначала она сбежала из "тоскливого" училища Штиглица; потом, поучившись пару лет у Репина в академии, уехала в Париж в надежде найти там гений места и силу духа; в мастерской обожаемого ею Уистлера она получает самый подходящий для нее совет — "постигать вдохновение наедине с собой" — и отказывается ехать с ним в Америку продолжать обучение; также категорично она отказывается от науки, преподанной ей именитым гравером Матэ,— для нее он был слишком академичен и не видел в гравюре того, что видела она. А именно совершенно отдельное, полноценное, не ограниченное репродукционной функцией искусство.

Из своих европейских странствий она вернулась в Петербург с тремя страстями: японцы, старые мастера гравюры (от Дюрера до итальянцев XVII-XVIII веков) и ксилография. А еще именно тогда началось ее собирательство — охота за японскими гравюрами, удачные покупки западноевропейских работ, позже — последовательное коллекционирование работ русских ксилографов.

Именно об этом и сделана выставка в Русском музее. О пути к той Остроумовой-Лебедевой, которую мы знаем как алфавит. О том, что она брала в свой арсенал, чтобы этот алфавит выработать. О том, как ее глаз обострялся и гравюры становились жестче, как и время. Ей, не бывшей страстной пассеисткой в бытность свою среди мирискусников, предстояло прожить почти 40 лет при большевиках и превратить свою любовь к страдающему городу в собственный мир. О том, что этот мир был всегда с нею, и в роскошном советском санатории, куда она, жена знаменитого советского химика, первым в мире синтезировавшего каучук, была вхожа, и в блокадном Ленинграде, где она продолжала работать. В своих воспоминаниях об этом она была кратка: "Четвертое лето я, пейзажист, провожу среди камней".