Тереза Иароччи Мавика о планах фонда V-A-C и будущем русского искусства

Директор фонда V-A-C Тереза Иароччи Мавика привыкла жить между Москвой, Венецией, Лондоном, Парижем и Амстердамом и успевать заниматься сразу несколькими глобальными проектами фонда. О них, а также о молодом русском искусстве, сотрудничестве с Ренцо Пьяно и щедрости с Терезой Мавикой поговорила ЕКАТЕРИНА КИБОВСКАЯ.

В Лондоне открылась международная перформативная программа V-A-C Live — плод коллективных усилий фонда V-A-C и галереи Whitechapel. Серия мероприятий под общим названием Cabaret Kultura включает в себя три вечера перформансов — 15, 16 и 17 сентября. В них участвуют молодые российские художники (Евгений Антуфьев, Александра Галкина, Сергей Сапожников, Саша Пирогова, Алевтина Кахидзе, музыкант Александр Селиванов и танцовщик Александр Кислов), международный тяжеловес-визионер Уильям Кентридж, а также авангардный театр «Ахе» из Санкт-Петербурга. Сильнейший состав участников делает эту экспериментальную программу исключительной — и в этом немало заслуг фонда V-A-C и его директора Терезы Иароччи Мавики. По просьбе “Ъ-Lifestyle” комиссар биеннале молодого искусства Екатерина Кибовская встретилась с Терезой Мавикой.

— Тереза, предлагаю заказать эспрессо — я вспоминаю наш с вами разговор про то, что итальянцы не понимают, как можно пить американо, — и поговорить о кабаре, а также о деятельности вашего фонда.

— Да-да, те, кто знаком со мной, знают, что кофе для меня — вопрос религии. (Смеется.) Если говорить о Cabaret Kultura, то мы запускаем большую совместную программу с галереей Whitechapel, которая будет длиться пять лет. Начинаем с трехдневной встречи русских и нерусских художников — это как раз и будет наше кабаре. В числе участников — Уильям Кентридж, у которого в Whitechapel в сентябре пройдет ретроспектива.

Если бы мы решили построить музей для хранения своих частных коллекций, мы бы обратились к какому-то другому архитектору. Но здесь не тот случай: мы создаем общественное пространство

— Один из моих любимейших художников. Я была на его ретроспективе в MoMA в Нью-Йорке, тогда же он представил оперу «Нос» на музыку Шостаковича в Метрополитен-опере. Это было грандиозно.

— И вы знаете, насколько для него важна Россия? Когда мы ему предложили стать одним из участников нашего кабаре, он заявил, что хочет пробыть с нами все три вечера. И он будет работать с русскими художниками. Не хочу хвастаться, но это очень интересная программа. Здесь открываются совсем новые горизонты.

— Как вы отбирали русских художников?

— Наша кураторская группа работала с группой кураторов Whitechapel: они изучали портфолио очень многих русских художников, не только тех, кто занимается визуальными искусствами, но и тех, кто связан с театром и музыкой. Когда директор музея Ивона Блазвик — а Whitechapel, на минуточку, является вторым по важности музеем для британской индустрии современного искусства — обсуждала идею кабаре, она вдруг неожиданно сказала: «Я знаю этого молодого художника из Ростова, не помню его имени, но помню, что он создает свои инсталляции из деревяшек, и это именно тот, кто нам нужен для строительства сцены». Представляете, она вспомнила художника из Ростова-на-Дону! Его зовут Сергей Сапожников, и пусть она забыла его имя, но память о его работе в ней сохранилась. Мы рассчитываем, что эти три вечера превратятся в самое настоящее кабаре, куда люди смогут просто зайти, посидеть за столом, выпить, посмотреть перформансы в исполнении молодых талантов.

— А как вы распределяете время? У вас же проекты и в Москве, и в Венеции, сейчас в Лондоне...

— Недавно мой доктор спросила меня, удается ли мне поддерживать физическую активность. Я ответила, что, конечно, удается, ведь я постоянно спускаюсь и поднимаюсь по трапу самолета. (Смеется.) Сейчас очень насыщенное время. Я живу между Москвой, Венецией, Лондоном и Парижем. И еще Амстердамом, потому что в Амстердаме офис «Манифесты», а я у них числюсь в совете. Не доехала в этом году до Нью-Йорка... Чувствую, что уже скучаю по нему. Да и много чего пропустила за год. Но ничего страшного, я глубоко убеждена в том, что мы должны создавать будущее здесь и сейчас. Есть хорошее пересечение многих факторов. Есть интересные молодые люди и немолодые тоже, которые, чувствую, могут сделать что-то хорошее.

— Тереза, вы блистательно показываете то, какой на самом деле должна быть культурная политика. В следующем году вы откроете представительство фонда в Венеции — и это будет, конечно, новый уровень международных отношений.

— Запуская фонд, мы ставили перед собой цель работать на экспорт: показывать русское молодое искусство за границей. И мы выбрали Венецию как мировую столицу совриска. Там мы успешно работали шесть лет. И несмотря на то что было принято решение открыть площадку в Москве, проект в Венеции мы за собой оставили, потому что интернациональная идея фонда не только не умерла, но, наоборот, укрепилась за шесть лет работы. Что это за идея? Это глубокая убежденность в том, что у культуры нет паспорта, нет национальности. Культура принадлежит всем без каких-либо ограничений. Поддержкой и реализацией этой идеи мы будем заниматься в Венеции, чем я особенно горжусь — это все-таки будет происходить в моей родной стране. Мы взяли в аренду здание на очень длинный срок, на 36 лет. Сейчас его практически полностью реконструируем. В нем появятся выставочное пространство и резиденции для художников и кураторов со всего мира. Причем у нас нет задачи сделать Русский павильон № 2, помещение не будет нести какой-либо национальной идеи — ни русской, ни итальянской. Это будет международная площадка, где мы планируем принимать искусство со всего мира. В России хороши традиции гостеприимства — мне кажется, мы это докажем в Венеции.

Мне важно объяснить, что это не храм, не архив, а площадка, на которую люди приходят жить, работать, экспериментировать, знакомиться друг с другом

— Какие у вас даты и дедлайны? Когда закончится работа в Венеции?

— Если не случится землетрясение или еще какая-то катастрофа, то откроемся во время следующей биеннале современного искусства. Первый проект — это большая выставка, над которой мы работаем уже полтора года совместно с Чикагским институтом искусств (AIC) и которую с нашей стороны курирует прекрасная Катерина Чучалина. Проект очень интересный, в каком-то смысле он транслирует идею того, что Россия через свою культуру очень много дала миру.

— У вас в Москве также активно идет работа над огромным культурным центром — ГЭС-2. Если я правильно поняла, вы планируете открыть его в 2019 году. Так ли это? Вы предполагаете, что могут быть изменения по времени?

— Ну, изменения могут зависеть только от бюрократических преград, которые я сейчас не могу предвидеть и которых, в принципе, быть не должно, потому что проект очень понравился мэру и всем членам московского правительства. И мне кажется, что это очень важная история для города. Это ведь не только музей, но еще и социальный проект. Территория пространства занимает 2 гектара — вся эта земля из-за того, что здесь была электростанция, была недоступна людям. Наш центр вернет ее им. Мне кажется, препятствий не будет, мы откроемся до Венецианской биеналле 2019 года. Почему я привязываюсь к этому событию? Потому что Венецианская биеналле — это самое главное культурное мероприятие. Я думаю, что было бы очень хорошо позвать всех сначала в Москву, а потом в Венецию. В любом случае в первом полугодии 2019 года мы должны открыться.

— Международные проекты, особенно в индустрии культуры, не принято афишировать за три-четыре года до старта. Все-таки это не чемпионат мира по футболу.

— К сожалению, после того, как я уехала из Неаполя, я совсем перестала следить за футболом, поэтому не могу комментировать. А когда я там жила, то была настоящим футбольным фанатом и до сих люблю местный футбольный клуб. (Смеется.) Простите, я опять про свою Италию! Но связь с Италией для меня очень важна — не только потому, что я родом оттуда, но и потому, что для культуры важны связи с Европой и со всем миром. Культура — это связь. Я чувствую, что Россия принадлежит Европе и Европа принадлежит России. У нас очень много общего. Анонсировать сильно заранее я не боюсь. Мы работаем с любовью и верой и постоянно смотрим вперед. У меня готов план выставок в Венеции до конца 2019 года.

— Вы работаете над ГЭС-2 с Ренцо Пьяно, выдающимся итальянским архитектором. Два итальянца в одном проекте — это совпадение?

— Думаете, многовато итальянцев? (Смеется.) Дело не только в наших с Ренцо итальянских корнях. Конечно, я, как итальянка, живущая в России и работающая в сфере культуры, очень хотела бы вернуть в Москву великую итальянскую архитектуру... Но когда мы обращались к Ренцо, мы думали исключительно о функциональности будущего музея. Возможно, если бы мы решили построить музей для хранения своих частных коллекций, мы бы обратились к какому-то другому архитектору. Но здесь не тот случай: мы создаем общественное пространство, и Ренцо прекрасно подходит для этого. Взять для примера спроектированный им музей Уитни в Нью-Йорке. Но я здесь говорю о его работах даже не столько в крупных городах, сколько в периферийных — когда кусочек города, изъятый у жителей, возвращается им обратно. Для обозначения этого явления Ренцо даже придумал слово «раммендо». Что это такое? Это когда у тебя есть разрыв ткани и ты его зашиваешь.

— Раммендо. Красиво.

— Не знаю, как перевести это слово, но это именно то, что мне нравится в его работе — восстановление ткани города. У ГЭС есть свой узнаваемый архитектурный облик, там ничего не нужно придумывать, мы можем только восстановить первоначальную красоту. И не обязательно быть великим архитектором, чтобы это понять. Великим архитектором нужно быть для того, чтобы найти правильные архитектурные решения внутри пространства. Ренцо Пьяно нам нужен для того, чтобы правильно связать внешний облик бывшей электростанции с тем, что будет происходить внутри. Собственно, то же самое он сделал с Уитни.

— Идея открытого пространства изначально принадлежала Ренцо Пьяно? Или все-таки вы с Леонидом Михельсоном (владелец и президент фонда. — “Ъ”) дали некое направление?

— Мы к нему пришли с тем, что называется техническим заданием. Пришли рассказать о том, что музеи, которые находятся в России, очень богаты культурой, но архаичные институции, они все-таки привязаны к прошлому. Музей будущего — музей, вовлекающий зрителя. И Ренцо Пьяно мне сразу подсказал правильное слово: «Тебе нужна пьяцца!» — то есть «тебе нужна площадь». Уже в греческой культуре или в Ренессансе площадь — это место, где начинается социальная жизнь. Это место, где встречаются все социальные уровни, все возрасты. Площадь — это для всех. Понимаете, о чем я говорю? То есть это место встреч, куда человек приходит и осознает, что он принадлежит этому обществу. Именно на площади в Афинах человек стал гражданином, осознал себя как часть общества.

— Мы сейчас, когда с вами говорим про ГЭС-2, говорим либо «2 гектара культуры», либо «пьяцца», мы избегаем слова «музей», да?

— Я не хочу говорить слово «музей», потому что музей — это Пушкинский, это Третьяковка.

— Однако какое-то одно слово все-таки будет в пресс-релизе использоваться.

— Конечно. Только пока не знаю какое. Пока, как мантру, повторяю, что это не музей, а если это потом будет называться музеем, это уже не будет иметь значения, за три года люди поймут, что, по крайне мере, это другой музей. Мне важно, чтобы в слове было правильное содержание. Мне важно объяснить, что это не храм, не архив, а площадка, на которую люди приходят жить, работать, экспериментировать, знакомиться друг с другом. Это не только территория, где можно увидеть выставку живописи или где проходят только перформансы, или театральная площадка. Это площадь, там происходит все одновременно, и, кроме произведений, там есть художник!

— Я слушаю, как фонд последовательно развивает свою деятельность, свою миссию, и должна сказать, что в этом есть доля романтизма. Вы могли бы рядом с ГЭС-2 отель построить или торговый центр — вот и прибыль была бы, не только траты. (Смеется.)

— У человека-романтика другой ритм, другое видение, другое дыхание. И касательно Леонида Викторовича Михельсона — наверное, ему это совсем не понравится, но, кто бы что ни сказал, я считаю, что он настоящий романтик. Потому что, смотрите, у нас в Венеции все было хорошо. Если бы нам этого было недостаточно, мы могли бы просто взять и уехать оттуда в Лондон или куда-то в другое место. Он просто в какой-то момент мне поставил задачу: «Я хочу что-то делать для своей страны, внутри страны». И здесь явно нет никакого коммерческого интереса, абсолютно никакого. Когда я ему сказала: «Вот, Леонид Викторович, музей — это не только вложение, чтобы его построить, это вложение, чтобы он жил. И это немаленькое вложение. Может быть, нам придумать какие-то способы дополнительного заработка?» Он меня сразу остановил и сказал: «Нет, когда что-то делаешь, надо это делать чисто. Надо делать это полностью, не надо искать никогда средние пути». И когда Пьяно представил концепцию, Ренцо очень правильно определил этот проект как проект абсолютного generosity — «дженеросити».

— Щедрости?

— Да. Именно это слово характеризует проект. Существует риск, когда богатый человек, тем более русский, начинает что-то делать для других. Возникает вопрос: почему же он так поступает? На Западе сразу подумают, что он это делает для своего эго, для того, чтобы показать себя, чтобы достичь какой-то своей цели. Этот человек, Леонид Викторович, достиг уже всех целей, которые можно было достичь. Он не стремится оказаться на обложках журналов. Это именно про generosity. А щедрость — это русская история. И поэтому я горжусь тем, что у нас в Венеции откроется палаццо V-A-C или в Лондоне впервые пройдет серия перформансов, потому что это русский урок миру, это та Россия, про которую Запад забыл.

______________________________________________________________________

Екатерина Кибовская