Прямая речь

Почему агрохолдинги прижились на наших широтах, "Огоньку" рассказал генеральный директор Института конъюнктуры аграрного рынка Дмитрий Рылько

— Сколько сейчас у нас агрохолдингов?

— Цифра зависит "от точки отсечения". По нашим оценкам, свыше 100 крупнейших хозяйств с площадью контролируемой пашни за 100 тысяч гектаров. Ну и еще пара сотен хозяйств с контролируемой пашней свыше 30-50 тысяч гектаров. Для сравнения, в США в "кукурузном поясе" фермеры с пашней свыше 5 тысяч гектаров считаются очень крутыми парнями.

Но мне кажется, что это название не точное, условное. Если холдинг в традиционном понимании — это производственная структура, в которой есть материнская компания и подчиненные ей "дочки", то многие крупные российские хозяйства таковыми не являются. Лучше было бы их назвать "новые земельные операторы". Или "мегапроекты в растениеводстве". То есть компании, которые контролируют огромные массивы пашни. Но термин устоялся, и не будем с ним спорить.

— И какой долей земельного банка они владеют?

— Точно никто не знает, тем боле что многие компании находятся в "постоянном поиске". Какие-то земли деинвестируются, какие-то приобретаются. На крупнейшие хозяйства приходится примерно 18 млн из 115 млн гектаров пашни. Но в России много земли не используется, поэтому лучше считать гектары посевных площадей — их у наших крупнейших компаний около 15 млн. Это составляет 20 процентов от посевных площадей в стране. Конечно, у агрохолдингов тоже есть неиспользуемые земли, но их меньше, чем у других хозяйств.

— Можно ли нарисовать некий "портрет российских землевладельцев", кто они?

— Агрохолдинги очень разные. Есть, например, созданные крупными промышленными корпорациями — АФК "Система", "Базовый элемент". Есть чисто сельскохозяйственные, есть крупные продовольственные компании, владеющие землей, как "Мираторг" или "Черкизово". Есть холдинги, созданные поставщиками ресурсов, и есть предприятия с иностранным капиталом.

— Кстати, много ли иностранцев в нашем сельском хозяйстве и как они получают землю, ведь у нас запрещено продавать ее нерезидентам?

— Немного, по нашим подсчетам, у них 2-2,5 млн гектаров. Они в основном берут землю в аренду. Это разрешено. Иногда создают свои дочерние российские компании, но являются их конечными бенефициарами. Есть много способов обойти законодательные барьеры.

— В списках агрохолдингов есть такие, что указывают в качестве бенефициаров кипрские компании...

— Мы их иностранными не считаем. Понятно, что там российские граждане, в конце концов. Так, знаете, у нас половина агрохолдингов была бы иностранными.

— А какие из иностранных компаний у нас работают?

— Зачем лишний раз нервировать хорошо в целом работающих и приносящих большую пользу нашей деревне людей?

— Например, "Бондюэль"?

— Об этой старейшей французской компании, выпускающей овощные консервы, могу заметить одно. Только в России у нее есть собственный сельскохозяйственный проект. Больше ни в одной стране этой компании не пришло в голову что-то выращивать для себя. Везде они работают по договорам с фермерами.

— Многие считают, что такие структуры неустойчивы, они приходят, скупают всю землю, раздуваются, банкротятся и уходят с рынка. Вы согласны?

— Конечно, агрохолдинги менее стабильны, чем единичные небольшие предприятия, либо фермерские хозяйства. Но само явление оказалось достаточно устойчивым. Больше того, они стали ведущей российской сельскохозяйственной конструкцией. 

— Что взяли за образец при создании агрохолдингов?

— Во второй половине XIX века в США на зачищенных от индейцев землях вокруг железных дорог создавались "бонанзы" (от англ. Bonanza — золотое дно, источник очень большого дохода.— "О"). Это была попытка крупного американского капитала, банкиров и железнодорожных магнатов создать большие сельскохозяйственные фабрики по примеру промышленных корпораций. Каждый из таких проектов жил своей жизнью, но общим были плохая управляемость, банальное воровство и убытки. Собственников постоянно раздражало, что они ничего не понимают в бизнесе, которым они владеют. И "чем дальше в степь", тем он становился непонятнее. Но требовал все больше денег. И в течение следующих 15-25 лет городские капиталисты вынуждены были постепенно отступать из "американской деревни", отдавали земли многочисленным фермерам на условиях долгосрочного выкупа.

В отличие от Америки, у нас агрохолдинги оказались более живучими, чем можно было предполагать. Я тоже поначалу недооценивал их устойчивость, но ошибался.

— Например, уже нет широко известной "Стойленской нивы". То есть мы в организации сельского хозяйства отличаемся от всего мира?

— Если бы у нас была квалифицированная рыночная экономика с жестко конкурирующими частными компаниями в промышленности, банковском деле и так далее, то, возможно, у нас такая форма, как агрохолдинг, не закрепилась бы. Но это оказалось не так. У нас и в промышленности, и в сельском хозяйстве доминируют государственные, или полугосударственные, или даже окологосударственные экономические структуры. В таком окружении выживать и преуспевать в сельском хозяйстве могут преимущественно крупнейшие компании. Со своими финансистами, юристами, службами безопасности. Плюс такая форма — это очень быстрый способ агрессивной перезагрузки отечественного сельского хозяйства. Мы видим, что и на Украине, и в Казахстане происходит то же самое. Страны разные, но социально-экономический типаж очень похож. И, как и у нас, агрохолдинги пока не собираются сдаваться и уходить.

— А Белоруссия?

— У белорусских аграриев есть преимущества небольшого социалистического государства, работающего на большой рынок соседней дружественной капиталистической страны.

— Вернемся в Россию. Местные власти участвуют в создании и управлении агрохолдингами?

— Конечно. Такие компании называют "губернаторскими", особенно много их в аграрных регионах.

— Например, на Кубани есть агрохолдинг имени отца нынешнего министра сельского хозяйства...

— Я никого не хочу называть. Добавлю только, что у нас есть область, которую в шутку вообще называют "губернаторской", ему принадлежит там вообще вся земля.

— А как развиваются агрохолдинги сейчас?

— Продолжается постепенное укрупнение в основном за счет выкупа земель у обанкротившегося соседнего холдинга. Сейчас все уплотнилось, и хороших земель осталось немного. При таких схемах к покупателю переходит договор аренды, либо право собственности на землю, либо сельхозтехника.

— Экстенсивное развитие, как в 50-х годах, когда у нас распахивали целину?

— Необязательно только так. На самом деле они развиваются и за счет современных технологий. У нас в этом году ожидается рекордный урожай зерновых — именно по этой причине. Причем технологии, как правило, применяются смешанные, частично зарубежные, частично наши. Техника тоже и зарубежная, и наша. Также и семена, пестициды. Может, только удобрения наши. Такой микст — дело совершенно нормальное для современного мирового агробизнеса.

— Некоторые эксперты говорят, что сельское хозяйство — это не отрасль производства, а уклад жизни. Не разрушают ли агрохолдинги традиционный крестьянский уклад?

— Это философский вопрос. У нас есть большой и растущий слой фермеров. Но они все-таки развиваются рядом с агрохолдингами, многие с ними связаны. Связи эти крайне сложные, неоднозначные. Когда же говорят о "традиционном укладе", я хочу спросить: входят ли в это понятие несколько столетий барщины и оброка? Крестьянское безземелье вплоть до революции? Столыпинская аграрная реформа? Традиции вольного казачества? Был очень короткий период (с 1921 по начало 1930-х годов) свободного предпринимательства в сельском хозяйстве. Но этого мало, чтобы говорить об общих и устойчивых традициях, разные они в нашей стране. Даже в соседних регионах они разные. Перечитайте, например, начало рассказа Ивана Тургенева "Хорь и Калиныч". Традиции наемного труда в аграрном секторе за несколько десятилетий советской власти глубоко укоренились, нравится это нам или нет.

— Итак, в нашей экономике лучше выживают агрохолдинги?

— Им в ней комфортно. Они — детище нашей экономики. Да, за 20 лет много холдингов ушло. Многие находятся не в лучшем финансовом состоянии. Но произошли и серьезные изменения в позитивную сторону. Прежде всего во внутреннем управлении холдингами. Это далось нелегко, путем проб и ошибок. И многие собственники, именно частные собственники, конечные бенефициары, к этому относятся, я сказал бы, даже трепетно. Есть компании, в которых уровень управления очень высок. Стало меньше воровства и больше ответственности. Но люди увидели, что эта форма у нас всерьез и надолго. Я говорю о наемных работниках холдингов на всех уровнях. И даже на самом низшем многие понимают, что лично для них это, может быть, навсегда.

Беседовал Александр Трушин