«28 панфиловцев» пробудили в Андрее Архангельском детские воспоминания

На этой неделе в прокат выходит фильм Андрея Шальопы "28 панфиловцев". Насколько скандальным было обсуждение темы, настолько сам фильм вышел безобидным — чем обозреватель "Огонька", впрочем, не удивлен

Авторы исходили из того, что прежде — ни в советскую эпоху, ни в постсоветскую — фильма о панфиловцах не было. Это не совсем так. В киноэпопее Юрия Озерова "Битва за Москву" присутствует политрук Клочков, причем он там "плавающий герой", успевает даже поучаствовать в параде 7 ноября на Красной площади. Но дело даже не в этом. Сама ситуация — оборона пехотного подразделения от танков противника — так выглядел каждый второй фильм про войну; вспомним хотя бы "Горячий снег" или "Они сражались за Родину", а из недавнего — михалковское "Предстояние". Ложное ощущение новизны темы сыграло с авторами злую шутку: несмотря на всю их дотошность и буквализм, первое впечатление от фильма — что это уже видел много раз.

Советское кино 1970-х грешило тем, что вся техника была "не родная"; а тут танки "настоящие", немецкие (а не фанерные башни на платформе советского танка Т-64), и все остальное — тоже. Использовались комбинированные съемки с участием макетов. Все это вызывает приятное чувство у тех, кто разбирается, и это объяснимо: фильм поддержало и Военно-историческое общество, и частные реконструкторы. Но тут же возникает привычный перекос: излишнее внимание к деталям костюма или техники при абсолютном, так сказать, бесчувствии к достоверности самой ситуации. Потому что, как заметили журналисты на пресс-конференции, герои фильма (подразделение, где политруком Клочков) неправдоподобно общительны и разговорчивы. Напомним, что к описываемым событиям 316-я стрелковая дивизия, прозванная по имени ее командира "панфиловской", вела ожесточенные бои; ночные переходы, бессонница, мороз; с доставкой питания, как сами авторы признают, беда. При этом герои говорят, не умолкая — по дороге или на отдыхе; сыплют байками или историями. Политрук Клочков объясняет бойцам разницу между родиной и отечеством: "Родина — это там, где живешь, а отечество — как живешь"; такого рода сентенции звучат постоянно. Еще — манера, перенятая из советского кино,— бойцы на передовой, даже под огнем, пошучивают над "фрицем"; так в брежневском кино было принято изображать "народ". На вопрос, кто писал диалоги, режиссер Андрей Шальопа ответил, что он и писал. Однако первое, что приходит в голову,— перед боем, который, скорее всего, окажется последним, люди ведут себя иначе. А тут герои даже в бою — тут мы просим, конечно, прощения у читателей — совершенно как-то вот умудряются обойтись без мата; что также лишает ситуацию достоверности.

Впрочем, сами авторы и актеры говорят о том, что им очень дорого, что в фильме нет ура-патриотизма. На вопрос, почему в фильме почти нет женщин (девушка в кадре появляется на один миг), режиссер честно опять же отвечает, что в военном кино любовная линия неуместна. Автор этих строк помнит, как в советском детстве в кино его также раздражали "любови", потому что они мешали самому интересному — бою. Любовь в советском военном кино действительно часто была притянута за уши, хотя бывали и удачи: вспомним эпизод из "Они сражались за Родину" — с женщиной, к которой неудачно подкатил герой в исполнении Шукшина. Но подобной смелости в этом фильме даже представить нельзя, чтобы, например, кто-то из героев ночью пошел к женщине. Даже в советском батальном кино 1970-х тема взаимоотношений полов на войне была отражена смелее; а тут она отсутствует вовсе.

Это странное чувство, которое часто возникает от современного кино, что фильм в большей степени рассказывает о самих авторах, об их мироощущении, чем о самом событии. В конце концов понимаешь, что двигало создателями этого проекта. Они хотели бы воссоздать с помощью кинопленки ощущения своего детства. Оставить одну "войнушку", без партийной идеологии и без "любви"; это в своем роде игра в солдатики, только на экране. У немцев в фильме даже не видно лиц, и режиссер честно опять же говорит, что он хотел их максимально обезличить, "сделать не человеком, а врагом". В этом всем есть какая-то дремучая честность, если можно так сказать: религиозная почти верность своему представлению о прекрасном и правдивом при полном игнорировании современного опыта, накопленного мировым кино за 25 лет. Почему американские фильмы о войне так популярны? Потому что там главный герой — человек, а не техника; и это не сверхгерой, а "тот, кто боится", то есть один из нас. Да и врага в кино теперь, в общем-то, принято считать равным себе, отдавать дань его упорству, то есть его нужно "учитывать", а не представлять истуканом, лишенным чувств. Уже много раз было замечено, что сложность врага не отменяет, а лишь подчеркивает величие нашей победы над ним. Но опять же для авторов "Панфиловцев" весь этот опыт просто не существует.

Фильм вызывает смешанное чувство восхищения и сочувствия — примерно такое, какое испытываешь к отшельнику, отказавшемуся от благ цивилизации

Несмотря на то что авторы сознательно делают реверансы современному кино (в диалоги солдат вставлены отсылки к "Семи самураям", "Великолепной семерке" и даже "300 спартанцам"), по мироощущению, по духу это такое добровольно-архаичное кино, как будто авторы хотели доснять не снятый в 1970-е фильм. Все это вызывает смешанное чувство восхищения и сочувствия — примерно такое, какое испытываешь к отшельнику, отказавшемуся от благ цивилизации. Видно, что человеку, снимавшему это кино, реконструкция детских ощущений дороже любых финансовых выгод и политкорректности. И он создает именно памятник советскому батальному кино, и даже финал у фильма такой же: фигуры живых солдат в конце превращаются в знаменитый памятник у Дубосеково. При этом, как заметили все, от такого фильма никак не ожидаешь, что слово "СССР" там не будет произнесено ни разу, только "Россия". Это тоже о том, как причудливо переплетаются реализация желаний и внутренняя цензура.

Этот фильм, как известно, начинался с народного сбора денег — с помощью краудфандинга была собрана часть средств, государство подключилось лишь в финале. Народное происхождение фильма влияет на него самым неожиданным образом. Самая сильная часть фильма — финальные титры, где перечислены все 35 тысяч человек, участвовавшие в сборе денег. Когда ты вчитываешься в эти торопливо бегущие, бесконечные списки (напоминающие надписи на обелиске), то понимаешь, что за ними стоят совершено удивительные истории. Так, например, в числе жертвователей появляются давно умершие или вообще погибшие в войну люди: понятно, что так подписываются их родственники, которые хотят почтить их память. Но все равно мурашки по коже, когда читаешь на экране имя, фамилию, отчество и даты жизни — допустим, 1922-1941. В этом есть какой-то особый дух, и присказка "вечно живые" тут приобретает новый смысл. Вот это и есть самое подлинное.

Парадокс: на народные деньги получился такой линейный, сдержанный, даже девственный фильм, напоминающий больше всего реконструкцию. Но в этом нет ничего странного. Для тех десятков тысяч людей, которые поддержали проект, как и для авторов, советское кино 1970-х было и остается нормой, идеалом, эталоном "настоящего кино про войну". И именно такое кино о войне люди и хотят видеть — лишенное минимальной конфликтности и сложности характеров, но зато с избытком выполняющее задачу увековечивания — с небольшим добавлением технической изощренности. То есть тут даже цензура не нужна — люди сами хотят сказки, и они ее гарантированно получают.

Андрей Архангельский