На дне в тишине
Ольга Филина — о признаках демобилизации российского общества
Российское общество погрузилось в состояние затишья, пока страна вершит свои большие дела
Кризис затронул 75 процентов россиян, и теперь мало кто верит в скорое улучшение экономического курса
Фото: Виктор Коротаев, Коммерсантъ
Если бывают говорящие цифры, то бывают и такие, которые упорно молчат. Уже к середине декабря интересующаяся публика не имела недостатка в данных: ведущие аналитические центры страны как по команде досрочно отчитались о социально-экономических, политических, протестных и каких угодно еще настроениях россиян. Однако накрывшая лавина цифр, таблиц и графиков не смогла утаить проблему — их адекватные интерпретации в дефиците.
Если в прошлом году "лицо россиянина" еще как-то угадывалось в отсветах "крымнаша" и кризисных тревог, то к концу 2016-го, похоже, не только журналисты, но и социологи его потеряли. Те, кто честнее, признаются в этом открыто, называя саму потерю "атрибутом времени". Кто не может порвать с привычкой отвечать на все вопросы — идут по тонкому льду, учитывая, что палитра настроений россиян смазана и не дает никаких оснований для красивых, броских прогнозов. Эти прогнозы, неизбежно появляющиеся накануне января, стоят теперь в журналистских текстах как пустые упаковочные коробки под новогодней елкой — элемент новостного декора, не более.
— Мы живем сейчас в обстановке, которую можно назвать затишьем,— считает Алексей Левинсон, руководитель отдела социокультурных исследований "Левада-центра".— По крайней мере, на фоне того всплеска общественных чувств, который был вызван присоединением Крыма, нашей внешнеполитической активностью и долго существовал как главный фактор российской жизни. Этот период, видимо, позади. Что впереди? Очень многое зависит от позиции наблюдателя. Можно экстраполировать ровную линию, на которую вышли общественные настроения россиян, вперед и делать на том основании вывод, что и дальше все будет спокойно. А можно, в соответствии с давней российской привычкой, заподозрить, что когда все слишком спокойно — жди беды и потрясений. В результате, опираясь на одни и те же тенденции, мы придем к диаметрально противоположным гипотезам.
Такова особенность тихих периодов — у них всегда есть второе дно, и процессы, которые со временем могут стать определяющими, пока мало заявляют о себе, представляются просто нюансами, "флуктуациями" народных чувств.
Пока хватает
Чтобы обрисовать точку, в которой мы оказались к концу 2016-го и от которой не очень понимаем, куда двигаться, достаточно нескольких фактов. Так, скажем, согласно "Мониторингу социально-экономического положения и самочувствия населения" РАНХиГС, численность россиян, которых все еще не затронули экономические проблемы страны, составляет ничтожных 7-8 процентов, а вот количество пострадавших от кризиса — уже 75 процентов, причем 31 процент из них уверены, что пострадали очень сильно. В 44 регионах страны от 10 до 20 процентов населения испытывают трудности с оплатой коммунальных счетов, потому что те выросли, а доходы — упали. Те же 10-20 процентов жителей 37 российских регионов отказались от покупки рекомендованных врачом неотложных лекарств, потому что опять-таки доходы не сошлись с расходами. Субъективный уровень бедности остается ненормально высоким — что вполне соответствует и ряду объективных обстоятельств.
— В каком-то смысле можно говорить о стабильности, потому что мы легли на дно и лежим,— считает Елена Гришина, завлабораторией Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС.— За два последних года реальные располагаемые денежные доходы населения снизились на 12,3 процента, реальная заработная плата — на 8,7 процента, реальный размер назначенных пенсий — на 7 процентов. В конце 2016-го наметился вроде бы рост, о котором тут же сообщил Росстат, но это рост на уровне 0,5 процентного пункта. То есть о докризисном уровне заработка пока ни говорить, ни мечтать не приходится. Это вполне осознают россияне: если в ноябре 2015 года 23 процента соотечественников надеялись, что их "положение вскоре улучшится", то теперь только 10,1 процента еще придерживаются такой оптимистической точки зрения.
Игра "вдолгую" требует запаса терпения и некоторого личного "стабилизационного фонда", который у россиян, так же как и у самой страны, медленно, но верно тает. Алексей Левинсон называет это "затяжной ситуацией падения в бедность", отмечая, впрочем, что она катастрофична только для нижних по доходам слоев населения: когда все совершают шаг-два назад по лестнице зарплат и имущественных благ, им отступать практически некуда.
— За время пополнения нашего бюджета нефтяными сверхдоходами очень многие россияне все-таки смогли расправить плечи,— отмечает Владимир Петухов, руководитель Центра комплексных социальных исследований Института социологии РАН.— Почти 45 процентов наших соотечественников превратились в так называемых самодостаточных россиян, уверенных не столько в своем личном благополучии, сколько в своей способности самостоятельно решать проблемы, без оглядки на государство. По нашим данным, все последние годы имеет место снижение патерналистских ожиданий в отношении властей. Сегодня, когда средний класс начинает сыпаться, уверенности у всех остается меньше, однако возврата к патернализму мы не наблюдаем: вероятно, он изживается просто в силу своей безосновательности. Надейся не надейся на государство, а в реальности налоги повышаются, и заботиться о тебе никто не спешит.
Ряд опросов, в частности "Евробарометр в России", фиксирует интересный сдвиг: от пассивных стратегий преодоления кризиса значительная часть соотечественников (почти плюс 10 процентов к прошлому году) готова перейти к активным — искать дополнительные заработки, заниматься совместительством. Параллельное исследование сотрудников кафедры социологии и психологии политики факультета политологии МГУ тоже обнаружило занимательный тренд: по сравнению с прошлым годом для россиян резко возросла ценность самореализации — с 14,8 до 24 процентов. Это может говорить как об исчерпанности запасов и связанной с ними выжидательной стратегии, так и о начальном витке кризисной "самоорганизации". Генеральный директор ВЦИОМа Валерий Федоров, например, настаивает, что раз дна мы уже достигли, то вскоре должен наступить подъем с глубины и активизация экономической и социальной жизни. ВЦИОМ даже поделился очень утешительными цифрами: 50 процентов россиян будут встречать наступающий год с радостью, а еще 25 процентов — спокойно и уверенно.
Помимо деклараций
— Имеющиеся данные можно интерпретировать еще и так: началась демобилизация российского общества,— полагает Владимир Петухов.— Практически два года внешнеполитическая повестка определяла и настроения россиян, и их отношение к власти, отодвинув на второй план традиционные заботы, связанные с социальными и экономическими проблемами. Речь идет о конфликте на Украине, падении цен на нефть, об обострении отношений России с Западом... Однако начиная с весны 2016 года интерес к внешней политике России заметно ослаб, хотя и не исчез полностью. Внимание населения переключается на внутреннюю повестку, на то, что в последнее время принято называть "новая кризисная реальность".
Термин "демобилизация" симптоматичен: активизация населения (даже если она окажется серьезной и долгосрочной) пока плохо работает на большой проект — подъем экономики страны, увеличение ВВП, модернизацию производств... Получается, что мы еще как-то умеем быстро и эффективно обеспечивать политическую мобилизацию масс, но приводные ремни, которые переключали бы ура-патриотические эффекты в реальное делание на местах, попросту отсутствуют. Скажем, в структуре денежных доходов населения доходы от предпринимательской деятельности — на рекордно низком уровне за последние 10 лет (чуть более 7 процентов). Российская активность упорно не институционализируется. Спасая семейные бюджеты, граждане охотно уходят в тень, "серые зоны", понимая самостоятельность еще и как способность выживать вне государства, вне общества и вне ответственности за что-нибудь большее, кроме узкого круга родных и знакомых.
— Краткий итог: население в сложившихся условиях не может стать драйвером экономического роста,— уверяет Елена Гришина.— И это не столько его вина, сколько следствие проводимой политики.
Сказать, всецело ли россияне эту политику поддерживают, сложнее, чем кажется. Высокие рейтинги первого лица традиционно имеют в стране скорее символическое, перформативное значение, чем о чем-то свидетельствуют. Как показывают данные Института социологии РАН, даже за привычными цифрами — большинство россиян (61 процент) против перемен в стране — можно увидеть нечто неожиданное. Скажем, в 2008 году среди противников перемен было распространено убеждение, что ничего менять не надо, потому что Россия идет правильным курсом. Но сегодня все то же "послушное большинство" отрицает реформы по совсем другим причинам: 67 процентов "просто их опасаются, потому что не знают, к чему они приведут" и только 32 процента горой стоят за правильность курса. Так, обращая внимание только на декларации, можно не заметить подлинных мотивов, которые их породили.
— Декларации — вещь обманчивая,— полагает Владимир Петухов.— Мы с коллегами, например, давно заметили, что в неблагополучные для страны периоды протестная активность населения парадоксальным образом снижается. Казалось бы, почему? Если поинтересоваться у респондентов, то выясняется, что в проблемные моменты вероятность выхода на улицу становится для них как раз чем-то близким и реальным, а потому пугает и они не спешат ее вслух декларировать. Другое дело, когда все спокойно: тут, конечно, можно делать из себя гипотетического борца... Выходит, что в заполненных анкетах мы получаем не совсем адекватную картину социальных настроений.
Наметившееся равноудаление государства и общества друг от друга в целом только способствует спокойному выходу на старт президентской гонки в 2017-2018 годах. По мысли Алексея Левинсона, пока общество не спешит проявлять большой гражданской активности, занимаясь активностью частной, государство может позволить себе быть относительно мягким — по крайней мере, внутри установившейся в последние годы российской шкалы твердости-мягкости. И тем самым благополучно пережить очередную передачу власти, добившись продолжения стабильности — со всеми ее плюсами и минусами. Возможно, таким и окажется новый "социальный контракт" посткрымской России.
— Впрочем, проведение указанного политического курса потребует известной доли мастерства, во-первых, потому что запас прочности у общества есть, но не велик,— считает Алексей Левинсон.— А во-вторых, потому что Россия волей-неволей включилась в процессы, контролировать которые невозможно: от войны с терроризмом до большой политической игры с Америкой. Мы расположились очень близко к "огню", и любая вспышка может серьезно изменить расстановку сил, потребовав от нас жертв, на которые еще никто не готов.
Затишье, сколько оно ни продолжайся, все-таки уязвимо и, подчеркнем, отличается от настоящей мирной тишины.
Имеющиеся данные можно интерпретировать так: началась демобилизация российского общества. Практически два года внешнеполитическая повестка определяла и настроения россиян, и их отношение к власти, отодвинув на второй план традиционные заботы. А сейчас внимание переключается на "новую кризисную реальность"
Ольга Филина
Опрос
Настороженная оценка
Россияне сегодня чаще, чем в начале кризиса, диагностируют "непорядок" в различных сферах жизни страны. Перемен по-прежнему не хотят, но уже не потому, что всем довольны, а потому что всего боятся