Говорит член Московской рабочей группы по реорганизации психоневрологических интернатов, адвокат Юрий Ершов

Адвокат Юрий Ершов, член Московской рабочей группы по реорганизации психоневрологических интернатов, рассказал Ольге Алленовой, почему большинство жителей интернатов лишены дееспособности незаконно.

"Значит, тобой будут управлять другие"

Много людей в ПНИ лишены дееспособности незаконно?

По моим оценкам, по стране их десятки тысяч. В российских ПНИ живет около 150 тыс. человек, примерно 50-70% из них недееспособны, и большинство, вероятнее всего, лишены дееспособности незаконно. Я в этом абсолютно убежден. Анализ дел, которые через меня проходят, указывает именно на это. Особенно это касается людей, кого лишали дееспособности до 2011 года — это делалось без присутствия человека в суде, а часто и врачебная экспертиза проводилась заочно.

Летом я несколько раз был на юридической проверке в московском ПНИ N30, в рамках работы Московской рабочей группы по реформированию интернатов при департаменте соцзащиты населения Москвы. Читал личные дела, общался с людьми. И там то же самое: люди утрачивают дееспособность, порой даже не зная об этом. Сейчас я веду дела нескольких человек из этого ПНИ, чтобы восстановить их дееспособность. Картина там такая: человек, даже если ему повезло и суд его выслушал, не получил решения о лишении дееспособности и не мог подать жалобу на это решение. Да и как жаловаться, если он, например, попал в ПНИ после детского дома и вообще не имел шанса понять, как работает суд, как пишут и куда подают жалобы?

В обычной жизни, если кто-то хочет лишить меня дееспособности, суд меня вызывает, предоставляет мне возможность ознакомиться с заявлением, нанять адвоката — все это называется правом на защиту. У людей в ПНИ такого права на защиту фактически нет. Один мой клиент из этого интерната был лишен так: ему сказали, что надо пройти некую экспертизу, он лег в больницу, полежал, вернулся в интернат. Через некоторое время позвали в суд: "Расскажешь там, как живешь". Там его поспрашивали о жизни, он ответил, что сам из детского дома, родители от него отказались, жить в интернате не хочет, а хочет работать. На этом суд его отпускает в интернат, а через какое-то время он узнает, что его лишили дееспособности. И это еще не самый плохой вариант. Повторюсь: в огромном количестве случаев людей просто не вывозили в суд и лишали дееспособности заочно.

На каком основании?

В законе раньше было так: если у истца есть медицинские документы в отношении человека, которого он лишает дееспособности, и эти документы подтверждают, что он не может присутствовать в суде по состоянию здоровья, то в суд его не вызывают. Этим нюансом пользовались и все ПНИ, где медикам несложно выдать документ в интересах интерната. Ну и представьте, как это работало в целом: приходит в суд заявление о том, что такой-то человек бегает голым по дому, кидается на всех с топором, ждет инопланетян. Надо ли суду, чтобы этот человек туда приходил? Вряд ли. И он использовал возможность, чтобы не вызывать этого человека. Как правило, появляется какая-нибудь справка от психиатра о том, что человек не может по своему состоянию принимать участие в судебном процессе. И сам гражданин даже не знает, что его лишили дееспособности. В нашей стране много людей, лишенных дееспособности и не знающих об этом. В 2009 году Конституционный суд рассматривал жалобы на неконституционность статьи 284 Гражданский процессуальный кодекс (ГПК), которая давала судам возможность лишать людей дееспособности заочно. Одна из жалоб была подана мной. Сначала эти жалобы хода не получили, но вскоре Европейский суд по правам человека принял к рассмотрению известное дело Штукатурова и коммуницировал его, направив российским властям письмо, в котором задавался вопрос: "Как суд может лишить дееспособности человека, которого даже в глаза не видит?". И после этого Конституционный суд три поданные жалобы соединил, рассмотрел и признал, что статья 284 ГПК в этой части неконституционная, потому что она лишает права человека на защиту.

И закон изменили?

Да, хоть и очень неудачно. С одной стороны, в новом законе признают, что человек должен присутствовать на судебном заседании по лишению его дееспособности. И если суд видит, что человек этот не может приехать на заседание, то суд приезжает к нему сам. С другой стороны, в законе указано, что право подавать жалобы на решение о лишении дееспособности человек может, если суд первой инстанции не дал ему изложить свою позицию самому или через представителя. А если суд дал изложить, если человек в суде выступил, но не был услышан, и суд лишил его дееспособности — получается, он уже не может обжаловать такое решение. Тут явное неравенство в правовых возможностях для тех, кого суд признает недееспособным. Это ограничивает их право на защиту.

Сейчас практикуют выездные заседания: судья приезжает в ПНИ и за один раз лишает дееспособности сразу 25 человек. При этом очевидно, что судья не в состоянии за одно заседание изучить дело каждого из этих 25 человек и что он просто штампует решения о лишении дееспособности.

Поэтому я и говорю, что закон изменили неудачно. Аспект, который вы упомянули, тоже крайне важен: дело надо рассматривать именно в суде. Выездные слушания в ПНИ — крайность, она может быть как исключение только там, где человек совсем уже нетранспортабелен. Ведь суд — это и обстановка, и флаги с гербами, и судьи в мантиях. Вопрос всей жизни решается: дееспособность — это фактически право на свою жизнь. Лишишься ее — значит, тобой будут управлять другие.

В целом это должно работать так: заранее человеку вручают заявление и все приложения к нему. Он может сам, сколько хочет, ходить в суд до слушания и знакомиться с делом. Может адвоката нанять, выстроить с ним линию защиты, вызвать свидетелей, собрать документы. В реальности ничего этого нет. Приехал судья, рассмотрел в кабинете всех, кто в ПНИ "накопился". И человек по-прежнему не знает, какие юридические манипуляции в его отношении совершаются. Он не знает, лишен ли дееспособности и что это вообще значит.

Стандартная ситуация: гражданина из ПНИ вдруг везут на какое-то очередное обследование — ну мало ли он их уже прошел? А это, оказывается, была назначенная судом без его ведома судебная экспертиза. Потом его приглашают в кабинет, там сидят какие-то люди, что-то про жизнь спрашивают. Поговорили, отпустили. А это и был выездной суд. И формально этот житель интерната — "участник процесса", и его "выслушали", хотя он этого не знает. Среди участников судебного заседания обязательно должны быть прокурор и представитель органа опеки, но органы опеки нередко просят рассмотреть дело без них, а прокурор может ни одного вопроса вообще не задать. А зачем? Ведь в заявлении ПНИ все изложено, да еще и экспертиза есть. А суд по-прежнему почти всегда всецело полагается на врачебную экспертизу. Обычно в конце такой экспертизы написана фраза, что человек не понимает значения своих действий, и судья, не вдаваясь в детали и не читая заключение экспертов целиком, пишет, что у него нет оснований сомневаться в медицинском заключении. И лишает человека дееспособности. Мог ли гражданин в таких условиях себя защитить? Нет, никаких шансов. Какая защита, какая подготовка к делу? Он лишается всего: формально оставаясь носителем своих прав, в действительности он теперь не властен ни в чем, за него все вопросы решает опекун. Его можно перемещать куда-то, за него можно решать, как и чем его лечить, какие вещи ему можно иметь, какие — нельзя.

Значит, психиатрическая экспертиза является определяющей в таком деле?

Да, особенно если человек один, без адвоката. Когда юрист вступает в дело, это уже полноценный спор и защита. И в таких условиях можно донести, что экспертиза "кривая", а она такой бывает часто. И юрист может вообще-то напомнить суду, что экспертиза — это лишь одно из доказательств, не имеющее никакой преимущественной силы перед другими. Он может вызвать свидетелей, которые опровергнут то, что сообщает инициатор лишения дееспособности. Может потребовать либо повторной экспертизы, либо вообще ее неприменения как недопустимого доказательства. Сегодня же судья говорит так: "Я не специалист в вопросах психиатрии, поэтому мнению экспертов доверяю". Психиатры пользуются таким положением.

Вы сказали, что экспертиза бывает "кривой" — то есть врачи проводят ее недобросовестно?

Да, и очень часто. Я такими делами давно занимаюсь. Знаете, как порой проводят экспертизу? Заочно. Интернат пишет заявление в суд, просит признать такого-то человека недееспособным и перечисляет некие характеристики его поведения. Суд направляет это заявление в психиатрическую больницу, которая должна провести экспертизу и дать независимое, профессиональное мнение, основанное на непосредственном обследовании человека. В больнице же переписывают слово в слово заявление интерната и добавляют от себя: этот человек не может отвечать за свои действия и осознавать их значение. Лишение дееспособности в такой ситуации будет на 99%.

Это разве законно?

Нет, это вообще криминал — "исследовать" живого человека заочно, с чужих слов. Но таких случаев довольно много. А делается это часто под прикрытием заботы о человеке: мы о нем заботимся, недееспособным признаем, чтобы он квартиру не продал случайно или еще какой-то вред себе не причинил. Это выглядит как социальная забота, но, по сути, это грубое нарушение прав.

А были ли случаи ответственности этих больниц, врачей за такие экспертизы?

Мне неизвестно. Да тут уже не до этого — хотя бы добиться отмены вынесенного решения. Система сама себя неплохо защищает.

Каким образом?

Тут получается система разделенной ответственности. Психиатры-эксперты пишут в суд заключение, но это лишь их мнение, а решение принимает суд. Суд, в свою очередь, говорит, что в психиатрии ничего не понимает, но опирается на мнение врачей. И в итоге никто не виноват.

"Почему они умирают, если психические расстройства не смертельны?"

Московские общественники давно добиваются, чтобы в ПНИ N30 были открыты все отделения, но администрация этого не делает, ссылаясь на то, что там есть опасные для общества люди. Скажите, действительно ли есть такие люди в этом ПНИ?

Мы спрашивали у директора этого интерната, Мишина, есть ли в интернате люди, которые проходят принудительное лечение. Он ответил, что нет. Других принципов определения общественной опасности я не знаю. Возможно, это знают психиатры, но на моей практике их прогнозы нередко оказывались неверными.

Вероятно, в ПНИ есть люди после принудительного лечения. И это отдельная проблема, что они после такого лечения попадают в ПНИ, которое является социальным учреждением. В ПНИ много и сирот, и пожилых или просто слабых людей, которые вообще не могут за себя постоять, а люди с уголовным прошлым могут терроризировать весь интернат. Из-за них вводят закрытый режим. Непонятно, что в этом закрытом режиме делают дементные бабушки, которые мухи не обидят; люди с синдромом Дауна, которые, как известно, крайне благодушны; сироты, которые вообще жизни не видели и которых перевели в ПНИ сразу из детского интерната.

Вы считаете, что они не должны жить в одном интернате с людьми, представляющими опасность для общества?

Конечно! ПНИ — это по большому счету социальное общежитие для людей, имеющих некоторые проблемы с психикой или неврологией. Это не место для перевоспитания или исправления тех, кто преступления совершает. И в принципе у интерната нет никакого инструментария, чтобы обеспечить его закрытость. Но по факту ПНИ закрывают отделения на засовы и мало чем отличаются от мест лишения свободы. Поэтому любая независимая комиссия находит там массу нарушений, связанных с ограничением или лишением свободы и других прав граждан. И с этим надо что-то делать. Нельзя из-за трех человек, представляющих некую общественную угрозу, лишать прав и свобод тысячу человек.

Но опять же, если в отношении этих трех человек не предписано судом никаких принудительных мер с изоляцией, то по закону они свободны и не являются заключенными. И если им изменили принудительные меры медицинского характера на более мягкие, не связанные с изоляцией, это должно означать только одно: что человек реально ни для кого не опасен и его можно безбоязненно помещать туда, где есть другие люди, и не опасаться за последствия. Иначе мы должны констатировать ложность психиатрических выводов, а тех, кто их сделал, следует привлекать к ответственности. Но это вообще широкая проблема: психиатрические выводы играют огромную роль, это, по сути, вопросы жизни и смерти, а ответственности тут практически никакой нет.

С другой стороны, человек, убивший свою беременную жену и шестерых детей в Нижнем Новгороде, был на учете у психиатра, и этот врач не определил угрозу. То есть кто-то живет на свободе, и психиатрам нет до него дела, а кто-то необоснованно заперт в интернате и ни за что не может оттуда выйти.

Совершенно верно. В России огромное количество людей, которые совершают убийства безо всяких диагнозов и учетов. А бывает наоборот: человек состоит на учете, психиатр его долгие годы ведет, и в какой-то момент человек идет и кого-нибудь убивает. И это не единичный случай. Сейчас, кстати, такой иск слушается в Великобритании: женщина судится с психиатрами за то, что они ее не удержали и она совершила убийство.

Зачем тогда этот психиатрический учет, что он дает? Что дает это лечение, если оно не излечивает? Странная ситуация. Получается, психиатрия не может увидеть эту опасность, не может ее как-то предупредить. Таблетки у них от этого нет. Вообще психиатрия — это очень странная наука. От чего возникают психические расстройства — непонятно. Никто этого не знает. Я вот не сразу в это поверил, но у меня было много дел, и каждый раз я задавал разным экспертам вопрос: "От чего появилось такое-то психиатрическое расстройство?" И каждый раз мне отвечали, что причины возникновения таких расстройств неизвестны. Это у меня в голове не укладывается: как можно лечить то, причину возникновения чего не знаешь?

И с каждым годом психиатрических расстройств становится все больше, причем, на мой взгляд, тут есть элемент искусственности. Собираются психиатры на конгресс, голосуют: шопоголию включаем в список расстройств? Включаем. Интернет-зависимость включаем? Включаем. Был вполне анекдотичный случай, когда в США психиатры проголосовали за то, чтобы признать гомосексуализм психическим расстройством, но представители этого сексуального меньшинства стали шумно и активно протестовать, провели демонстрации... Психиатры переголосовали — и гомосексуализм перестал быть психическим расстройством.

Слушаю вас и думаю, что, по сути, любого можно признать клиентом психиатра.

Конечно. У меня был клиент, которому после травмы надо было комиссоваться из армии, а для этого — лечь в отделение неврологии. Но в неврологии не было места, и его временно разместили в психиатрическом. И он во время "тихого часа", который там длится три часа, захотел в туалет. Когда его не пустили, поругался, пожаловался заведующему отделением. Тот для вида с ним согласился, но дал команду провести освидетельствование. И поставили ему диагноз "шизофрения". При описании диагноза был использован такой удивительный термин: "Периодический отлет от реальности". Мы обжаловали этот вывод, я в суде спрашиваю: "Что такое "отлет от реальности"? Кто куда отлетает?" А основной симптом его диагноза — несогласие с режимом.

Это же любого несогласного с режимом можно признать шизофреником.

Разумеется. Да и любого человека. История советских диссидентов тому пример. Вот юриста, например, можно подвести под "бред правозащитной деятельности". Человека, который много жалуется,— под "сутяжный синдром". У меня была клиентка, она в 1990-х много жалоб подавала: пособие на детей не платили, зарплату не давали, она и жаловалась. Ей психиатры и поставили такой диагноз, при том что иски были обоснованны, суды их удовлетворяли. А на самом деле чуть ли не любую форму житейской активности можно интерпретировать как болезнь. Сегодня в нашей стране любой человек может стать клиентом психиатра, потому что, во-первых, нет объективных критериев определения расстройств, а во-вторых, слишком много социальных и экономических причин для того, чтобы лишить человека дееспособности и засунуть его в психушку. Я вот говорю в суде: ну нет такого симптома, как "периодический отлет от реальности". А мне суд отвечает: "А вы что, врач? Раз врач написал, значит, теперь есть".

Боюсь, психиатры побьют нас за это интервью.

Ну есть от чего разозлиться или расстроиться. Хотя я давно говорю об этом.

Тут еще такой важный момент есть. Но количество людей, которые умирают в психиатрии, огромное. Почему они умирают, если психические расстройства не смертельны?

От злоупотребления медикаментами? Или от плохого отношения и ухода?

Да, либо от того, что персонал недосмотрел. У меня были такие случаи. Мой клиент положил в больницу отца с белой горячкой, тот выпал из окна, сломал спину и умер. Некоторых людей в особом состоянии надо фиксировать, а некоторые, напротив, умирают от фиксации: перетянули сильно — задохнулся, умер. Мучительная это смерть.

"Из 80 детей в обычном детском доме 18 "наделены" психиатрическим диагнозом"

В ПНИ много сирот из детских домов. Я знаю совершенно адекватных ребят, которым даже лекарства не назначают. Но живут они в ПНИ, и диагноз у них — "умственная отсталость", хотя с интеллектом проблем тоже нет. Как это получается?

Это отдельная история. В детских домах все дети сложные по поведению. Это известный факт. Среда совершенно тюремная, и выжить в ней можно только по волчьим законам. И чтобы справляться с такими детьми, в детских домах придумали ноу-хау: ставят ребенка на психиатрический учет заранее, чтобы в случае каких-то конфликтов сразу отправлять его в психушку: мол, он же больной, что вы хотите. Таких случаев масса, потому что это тенденция. Один из громких скандалов был в Тульской области — помните Кимовский детский дом, про него писали все тогда. Потом мы нашли в Комсомольске-на-Амуре такую же ситуацию: из 80 детей в обычном детском доме 18 "наделены" психиатрическим диагнозом — прямо эпидемия психиатрическая. К 18 годам у такого парня история из десятка госпитализаций. И понятно, что никто его не выпустит на свободу, а пойдет он в ПНИ. Хотя изначально диагнозов у него не было, и жить он мог бы совсем по-другому.

Но диагноз же ставит врач, а не воспитатель. Как врач-то ставит диагноз здоровому ребенку?

Мы же с вами уже говорили о том, что диагноз можно поставить практически любому человеку. Тем более ребенку с трудным поведением. Если это ребенок из семьи алкоголиков, то его необразованность можно выдать за умственную отсталость. Обычная педагогическая запущенность может превратиться в серьезный диагноз, который сломает ему всю жизнь. И вместо того, чтобы получить от государства квартиру и социальную поддержку, этот человек пойдет в ПНИ. А ПНИ — это все, жизнь там заканчивается. Это путевка в один конец. Он там в какой-то момент становится недееспособным, не может работать, выходить в город, заперт в четырех стенах. Нам вот известны случаи использования рабского труда жителей ПНИ на директорских огородах — на Ставрополье мы долго боролись с таким интернатом, но так ничего и не добились. Только одной женщине помогли выйти на свободу, потому что она была дееспособной, но не понимала, что свободный человек: она думала, что в тюрьме находится.

Еще в ПНИ есть люди, которых лишили дееспособности родственники, чтобы освободить жилплощадь. Много таких случаев?

Много. У меня сейчас клиент из такой семьи. Пожилой человек, семья обвинила его в том, что он алкоголик, пытался то себя убить, то кого-то из семьи, гонялся по квартире со стеклом. Мне он сказал, что выпивал, да, но не запойный. Никаких попыток самоубийств не было, никому не угрожал. Его госпитализировали в психбольницу. Дело его рассматривалось в суде заочно, и он даже не понял, что его лишили дееспособности. Из психушки он попал в ПНИ. Оттуда сбежал и пришел домой к жене. А жена вызвала психиатрическую неотложку, и он снова оказался в больнице, а потом в интернате. Его дело — одно из трех, с которыми я обратился в Европейский суд по правам человека, и суд коммуницировал эти жалобы. То есть они поняли, что здесь нарушение прав человека, и направили вопрос правительству России, почему этого человека вот так лишили дееспособности. С большой вероятностью по этим делам будет вердикт по существу.

У людей в интернатах есть какая-то надежда? Может быть, там нужны юристы, которые могли бы их защищать?

Там есть юристы, только они чаще работают на администрацию, а не на людей. А администрации ПНИ проще содержать недееспособных: от них проблем меньше, они беззащитны. Я считаю, что корень зла здесь в судах. Если бы судьи подходили к вопросам о лишении дееспособности неизменно добросовестно, если бы говорили с людьми реально, а не формально, то лишений было бы значительно меньше. Но система сложилась за много лет, устоялась. За конкретным районом есть конкретный судья, и к нему годами ходят эти юристы из ПНИ и годами приносят заявления о лишении дееспособности. Судья, не глядя на людей и не спрашивая их мнений, назначает всем экспертизу. А по закону, если мне назначают экспертизу, я имею право выразить недоверие эксперту или учреждению, могу попросить назначить для экспертизы другую больницу. Я могу сказать, что хочу какие-то вопросы поменять, какие-то добавить. У человека, которого направляют на экспертизу, есть ряд прав, но сегодня он обречен уже на стадии подготовки к судебному процессу. Вы на сайтах судов можете посмотреть — дела о лишении дееспособности часто рассматриваются за 15, а то и пять минут.

"Это отношения крепостных с барином"

Какие нарушения прав жителей ПНИ можно назвать частыми?

Если человек дееспособен, он сам заключает договор о социальных услугах с директором интерната — исполнителем этих услуг. Этот человек как заказчик социальных услуг может сказать руководству интерната: "Вам идет 75% моей пенсии и других доходов, и вы меня должны хорошо обслуживать". И он может потребовать от директора отчет: "Как учреждение потратило 75% его пенсии? Какие услуги ему оказало?" И директор должен дать отчет. Так юридически выглядят отношения дееспособных людей с директором. Но в реальной жизни все иначе: это отношения крепостных с барином в лучшем случае, если не рабов с рабовладельцем. Больше того, как только кто-то заикнется о том, что ему что-то должны, он сразу угодит в психушку. Я так понимаю: у них это универсальный ответ на все ситуации.

А в ПНИ N30 вы какие еще нарушения зафиксировали?

Вижу то, что жилищные права людей никак не защищены. Есть случаи, когда у человека, лишенного дееспособности и живущего в ПНИ, есть квартира, и опекун вообще-то по закону должен использовать эту квартиру в интересах подопечного. То есть сдавать ее в аренду за деньги, а деньги переводить владельцу квартиры на счет. И владелец может просить интернат купить ему на эти деньги продукты или вещи. Но вместо этого заключается, например, не договор найма или аренды, а договор доверительного управления — и тот, кто управляет квартирой, не платит деньги за пользование ею, а живет в ней как бы в оплату того, что управляет этой квартирой. Это, конечно, полная ерунда. Не надо никак особенно управлять квартирой. Если я живу в этой квартире, то все управление сводится к тому, что я плачу за коммунальные услуги и слежу за тем, чтобы ничего не протекало. Это не фабрика, где надо постоянно следить за процессом и которую, действительно, можно оформить в доверительное управление.

То есть это липовые договоры?

На юридическом языке это называется притворной сделкой. Обычный наем прикрывают доверительным управлением, потому что по найму хозяину должны деньги за квартиру, а по доверительному управлению — нет.

И кто эти люди, которые живут в этих квартирах?

Я не знаю, у некоторых фамилии совпадают с фамилией владельца квартиры, который живет в интернате. Возможно, родственники. Есть случаи, когда человек, которого семья отправила в ПНИ, является совладельцем квартиры. По закону этот человек имеет право получать от остальных совладельцев компенсацию за то, что не пользуется своей долей имущества. Но никто этого не делает. У ПНИ, видимо, руки не доходят. Хотя раз интернат является опекуном, то должен защищать права подопечного.

Я думаю, если бы все эти нормы работали, люди пореже отправляли бы своих родных в психбольницу или ПНИ. Сейчас это для многих способ решить свои проблемы, освободить жилплощадь. А если бы им пришлось платить за эту освободившуюся комнату, то они, может быть, сто раз бы подумали.

Еще я зафиксировал жалобы на то, что персонал устраивает обыски проживающих в интернате людей — ищет еду и отбирает. Мужчина рассказал, как его женщины обыскивали. А ведь с точки зрения уголовного права это чуть ли не грабеж: человек купил на свои деньги еду, но у него ее отбирают. Если я по улице иду и у меня еду кто-то отберет, я вызову полицию, и грабителя осудят. Это открытое хищение чужого имущества. А в ПНИ это называется "борьба за гигиену". А обыск лицом противоположного пола вполне тянет на унижающее достоинство обращение.

Многим людям не разрешают купить какие-то вещи на их деньги. Например, компьютер — это острая проблема, многие молодые люди хотят компьютер.

Что и как лично вы можете изменить в рамках Московской рабочей группы по реформированию ПНИ?

Поскольку огромное число людей в ПНИ лишены дееспособности незаконно, то я считаю, мы должны наладить процесс по оспариванию решений: кому-то дееспособность нужно вернуть, кому-то достаточно ограничить дееспособность, ну а если человека, действительно, следует лишить дееспособности, это должно быть сделано законно, с соблюдением всех его прав.

Вариантов тут несколько. Первый: когда я сам все это делаю. В таком случае я веду дела, дохожу до Страсбурга. И есть шанс, что в какой-то момент они понимают: что раз столько дел, то это системная проблема,— и тогда Европейский суд может выпустить пилотное решение. Такое решение отличается от обычного страсбургского решения тем, что оно не только индивидуальные права защищает, но дает правительству рекомендации о том, как надо системно менять проблему. Правительство, как правило, реагирует на пилотные решения.

Но на это может уйти не один год.

Да, но это хороший путь, мы с него сворачивать не будем. И он начат еще несколько лет назад — в Страсбурге уже есть несколько жалоб, которые по этому принципу поданы и будут рассмотрены.

Есть второй вариант, когда в дело включается прокуратура. Вообще прокуратура и должна проверять, законно ли лишены люди дееспособности. Это ее прямая обязанность. Я вот даже не знаю, почему она этого не делает. Проводи, отменяй, рапортуй — тема социально важная, общество это оценит. Но пока до прокуратуры мы не достучались. Я не оставляю надежды, что достучимся. Дел много, и это непосильная для нескольких адвокатов задача. Если даже нас, юристов, будет пять-семь, это растянется на годы. Но если прокуратура включится в эти процессы, дело пойдет быстрее. В каждом районе есть прокуратура. Может быть, тогда и в ПНИ вспомнят, что задача опекуна — восстанавливать дееспособность, развивать правовой статус подопечного, а не умалять его.

И общество должно добиваться перемен в этом направлении. Мы, как общество, содержим все эти проверяющие органы. Мы платим им зарплаты. Мы платим пенсии людям, живущим в ПНИ. Мы платим за их содержание в ПНИ. В Москве это 60-80 тыс. руб. на человека. Немалые деньги, при том что люди там ущемлены, унижены и совершенно не хотят жить в таких условиях. И нужно искать способы тратить эти деньги более разумно и с пользой для наших нуждающихся сограждан.