CEO AstraZeneca Паскаль Сорио об инвестициях в России

Производитель лекарств AstraZeneca две недели назад объявил, что уже в первом квартале 2017 года может заключить в России специальный инвестиционный контракт на десять лет. В рамках проекта компания вложит более 1 млрд руб. в локализацию выпуска препаратов. Исполнительный директор AstraZeneca ПАСКАЛЬ СОРИО рассказал в интервью "Ъ", на что обращает внимание концерн при планировании инвестиций на российском рынке, о будущих партнерах из Сколково, влиянии Brexit на бизнес и пользе, которую принес переезд штаб-квартиры в Кембридж.

— В октябре на заседании Консультативного совета по иностранным инвестициям (КСИИ) под председательством премьер-министра РФ Дмитрия Медведева вы делали выступление от фармацевтической отрасли. О чем оно было?

— Основной темой моей речи стал инструмент специального инвестиционного контракта. Мы полагаем, это потенциально интересный механизм для стимулирования иностранных инвестиций в Россию. Мы обратили внимание членов правительства на важные вопросы, касающиеся локального производства, обозначили интерес представителей индустрии в отношении заключения долгосрочных контрактов. И самое важное — подчеркнули необходимость внедрения дополнительных мер поддержки, таких как процесс ускоренной регистрации для препаратов, производимых инвесторами локально. Например, в Китае, Японии и в других странах сейчас правительства ищут способы ускорить процесс регистрации новых препаратов, поэтому мы предложили, чтобы те лекарства, которые производятся в России, также могли проходить ускоренную регистрацию.

— В какие сроки может быть реализован ваш специальный инвестконтракт?

— AstraZeneca — одна из первых фармкомпаний, которая работает над подписанием такого контракта. Мы предполагаем осуществлять полный производственный цикл, то есть не только упаковывать, но и производить готовую лекарственную форму. Собираемся начать с четырех новых препаратов: двух онкологических, а также препаратов для лечения сахарного диабета и сердечно-сосудистых заболеваний. Это первый шаг, затем мы планируем локализовывать еще несколько. Сроки зависят от того, насколько быстро условия специнвестконтракта будут согласованы. Кроме того, некоторые новые препараты пока еще не получили регистрационного удостоверения. Мы ожидаем, что если одновременно госорганы упростят процедуру регистрации и экспертизы, то препараты могут быть локализованы и будут производиться по полному циклу уже через два года.

— Когда ваше предприятие в Калужской области выйдет на полный цикл? Какой объем произведенной в России продукции будет местного производства?

— Если мы посмотрим на портфель препаратов AstraZeneca, то увидим, что большая часть продукции уже упаковывается локально. Сейчас соотношение локальной упаковки и импортируемых нами препаратов — 82% и 18% соответственно. Если смотреть только на полный цикл, то в краткосрочной перспективе будет не такой большой процент, поскольку это новые препараты и мы только выпускаем их на рынок. Но с течением времени, надеюсь, около 30-40% всех препаратов, продаваемых в России, будет производиться здесь по полному циклу. Вместе с тем наши инвестиции в России не ограничиваются только локализацией производства: мы планируем инвестировать в научно-исследовательские проекты, проводим локальные клинические исследования. Уже сейчас мы рассматриваем возможности партнерства с компаниями--резидентами Сколково с точки зрения потенциально интересных для разработки молекул.

— В какой форме будет это партнерство? О каких препаратах? О каких компаниях идет речь?

— Пока могу лишь сказать, что мы встречались с представителями трех компаний из Сколково, они рассказывали о трех потенциально интересных нам молекулах, все они — в области онкологии. Прежде всего, необходимо оценить потенциал этих молекул. С точки зрения партнерства в целом и формы партнерства в частности говорить еще слишком рано. Может быть, это будут совместные предприятия или какая-то другая форма партнерства. Возможно, мы будем вместе лицензировать эти продукты для других стран мира. Одним из направлений деятельности Сколково в сфере онкологии является поиск и финансирование инновационных российских проектов в области создания диагностических тест-систем, в том числе для молекулярной диагностики онкологических заболеваний. Ряд из этих проектов, предложенных, например, компаниями "Тестген" и "Номотех", интересны AstraZeneca с точки зрения развития программы по совершенствованию молекулярно-генетической диагностики в РФ, которая проводится Российским обществом клинической онкологии при поддержке нашей компании.

— Есть ли у вас какой-то прогноз по тому, какое место в будущем Россия будет занимать в вашем глобальном обороте?

— В этом году в России рост, по данным за девять месяцев, составляет 13%. Рынок растет, и при этом AstraZeneca растет в России значительно выше рынка. Если говорить о месте в обороте глобальной компании, то на данный момент — это менее 2%, при этом я думаю, что процент наверняка вырастет. Все зависит от работы локальной команды (Улыбается.).

— В России на государственном уровне обсуждается большое число различных инициатив в сфере здравоохранения. Одна из них — введение параллельного импорта. Как вы относитесь к этому?

— Прежде всего, необходимо ставить как приоритет интересы пациентов и качество препаратов, существующих на рынке. Это очень важно. В течение многих лет я видел препараты, которые ввозились параллельным импортом в Европу, и их качество оставляло желать лучшего. Высокое качество препаратов должно быть гарантированным. С другой стороны, в случае введения параллельного импорта локальное производство может стать не таким привлекательным для инвесторов, которые несут ответственность за качество препаратов.

— Среди обсуждаемых инициатив есть также идея принудительного лицензирования оригинальных препаратов...

— Мы убеждены, что право на интеллектуальную собственность имеет важное значение для инвесторов. В ситуации принудительного лицензирования у компаний не будет стимула для инвестиций и внедрения инноваций. Я полагаю, это относится и к российским компаниям, которые разрабатывают новые препараты. Они должны быть уверены, что их права на интеллектуальную собственность и патенты будут соблюдаться. И нас заверили, что права на интеллектуальную собственность в России будут защищены. Если какая-нибудь компания будет отказываться от необходимого снижения цен, то правительство будет на это реагировать.

— Вам даны были некие гарантии?

— Это не гарантии, скорее, уверения. Они были даны высокопоставленными членами правительства, которые заверили нас в том, что Россия — страна, которая уважает право на интеллектуальную собственность. Но, конечно, компаниям нужно при этом устанавливать цены на свою продукцию ответственно. В России мы верим, что наши интеллектуальные права будут защищаться, что можно инвестировать в локальное производство, и наш продукт будет защищен.

— Отношения между Россией и Западом продолжают оставаться напряженными. Приходилось ли компании в последние несколько лет отказываться от каких-либо инвестиций в Россию из-за политических рисков?

— Уверен, что некоторые компании решили не инвестировать в Россию как раз из-за политической ситуации. Но что касается AstraZeneca, мы ориентируемся на долгосрочную перспективу. Думаю, стратегия работы в каждой стране должна оставаться последовательной: если вы уже начали работать и инвестировать в страну, потом вышли, потом опять зашли — ничего не получится. Бизнес должен быть стабильным.

— Согласно вашей отчетности, рост выручки в России произошел за счет сильных показателей продаж препаратов для лечения сердечно-сосудистых заболеваний и заболеваний обмена веществ. Это связано со специальным фокусом на эти препараты или объясняется общим ростом числа пациентов с такими заболеваниями?

— В России, как и в других странах, увеличилась продолжительность жизни, при этом люди больше едят и меньше занимаются спортом. Это приводит к стремительному росту числа сердечно-сосудистых заболеваний и повышению уровня заболеваемости сахарным диабетом во многих странах мира. Например, в США еще 15 лет назад было около 15 млн больных диабетом, сейчас их 29 млн. По прогнозам, через 15 лет количество пациентов увеличится еще в два раза. И тенденция такая же везде — и в Китае, и здесь, в России.

— Недавно AstraZeneca согласилась заплатить штраф в $5,5 млн за дачу взяток чиновникам от здравоохранения в России и Китае. В сообщении Комиссии по ценным бумагам и рынкам США было сказано, что компания не признавала, но и не отрицала факта совершения нарушений. Сейчас вы могли бы сказать, как в реальности обстояли дела?

— Здесь надо отметить несколько моментов: во-первых, описанное поведение имело место в 2005-2010 годах. Во-вторых, комиссия обвиняет AstraZeneca именно в ведении неточной отчетности и неадекватных мерах контроля над соблюдением норм. Я пришел в компанию в 2013 году. Могу сказать, что в последние три-четыре года мы значительно усилили программы в сфере комплаенс. Сегодня у нас свыше 220 сотрудников, которые работают над этим. Мы приняли все необходимые меры, и наши процессы соответствуют нормам и правилам этичного поведения, мы не осуществляем никаких неправильных действий.

— Понес ли кто-то наказание из сотрудников, замешанных в этих историях в России и в Китае?

— Я знаю, что в те времена кто-то был уволен в результате этой истории. Процесс разбирательства продолжался после того, как эти сотрудники ушли, и в процессе появлялись новые данные. Сейчас он закончился.

— Глава российской Федеральной антимонопольной службы Игорь Артемьев в этом году говорил, что в высоких ценах на лекарства в России виноваты в том числе участники так называемой big pharma. Считаете ли вы такие претензии обоснованными?

— Не могу комментировать за все компании. После ослабления рубля цены в России стали ниже, чем в Европе и США. После падения курса британского фунта в Великобритании цена получилась ниже, чем в других странах Европы. Это во многом зависит от колебаний курса валют.

— Раз уж вы упомянули фунт, то спрошу, как на AstraZeneca, чья штаб-квартира находится в Великобритании, повлияет Brexit?

— Сложно сказать сейчас, как это повлияет. Но мы обсуждали с правительством Великобритании то, что важно для нас. Например, сохранить возможность нанимать на работу в Британии лучших ученых, будь то ученые из Франции, Швеции, России — откуда угодно. Нам нужно привозить хороших ученых в Великобританию без дополнительных проблем. Также мы сказали, что необходимо продолжать инвестировать в науку, в университеты. Это будущее. Ранее Европа инвестировала в британскую науку, а теперь она может сократить инвестиции, соответственно, Великобритания должна будет инвестировать сама. Мы также обсуждали процедуру одобрения новых препаратов. Раньше была одна регистрация по всей Европе. И если Великобритания отделится, мы все же хотели бы сохранить единый процесс или обеспечить взаимную регистрацию. Кроме того, мы хотели бы, чтобы движение продукта было беспрепятственным, как и раньше.

— Денежные потери от Brexit вы уже посчитали?

— Некоторые компании, конечно, могут потерять прибыль. Но, полагаю, для нас эффект от Brexit будет минимальным, потому что отчетность компании в долларах. Доходы от продаж могут сократиться из-за падения фунта, но у нас также много затрат в Великобритании: на производство, исследования и разработки. Поэтому затраты тоже сократились вследствие падения фунта. А затрат на данный момент у нас в Великобритании больше, чем продаж, так что для нашей прибыли это хорошо.

— Для крупных фармацевтических компаний болезненным моментом является истечение сроков их патентов и последующий вывод на рынок дженериков. Как много теряет ваша компания от этого?

— Да, это очень болезненно, но так работает инновационная фармацевтическая отрасль. Мы наблюдаем негативный эффект от истечения действия патента на препарат Crestor в США в этом году (препарат для лечения и профилактики атеросклероза.— "Ъ"), и там же от истечения патента в 2015 году на Nexium (лечение заболеваний желудочно-кишечного тракта.— "Ъ"). Так что только в США мы потеряли очень крупные суммы: миллионы долларов. При этом мы видим рост на 6% за девять месяцев этого года в отношении новых продуктов в фокусных терапевтических областях и зрелых брендов на развивающихся рынках.

— В какой сфере здравоохранения компания сейчас уделяет больше внимания в плане создания новых инновационных препаратов, помимо, может, онкологии, про которую мы уже говорили?

— Мы инвестируем в создание препаратов в сфере онкологии, сердечно-сосудистых заболеваний и заболеваний обмена веществ, в том числе сахарного диабета, а также респираторных, воспалительных и аутоиммунных заболеваний. Но самые большие инвестиции у нас в онкологию — 50% инвестиций в сфере R&D идет именно туда.

— Раз такое большое внимание вы уделяете онкологии, может, у вас есть прогноз, когда фарминдустрии удастся победить рак? Возможно ли это в этом веке?

— Я думаю, что шанс есть. Как минимум в ближайшие 15-20 лет какие-то типы рака можно будет либо вылечить, либо перевести в разряд хронических заболеваний. Приведу несколько примеров. Существует особый тип рака молочной железы — HER2-позитивный рак молочной железы, он наблюдается у 15-20% женщин с этим заболеванием. Еще 15-20 лет назад, если у пациенток был HER2-позитивный рак молочной железы — а это очень агрессивный тип рака,— шанс умереть у них был выше, чем от обычного рака молочной железы. А сейчас с появлением современных методов лечения, шанс выживания пациенток с HER2-позитивным раком молочной железы значительно выше. Еще один пример. Пять лет назад, если у пациента была диагностирована распространенная меланома (злокачественная опухоль кожи.— "Ъ"), то не было вопроса, выживет или не выживет пациент. Вопрос был, сколько проживет. И обычно, к сожалению, этот срок составлял 6-12 месяцев. Сейчас в лечении этого вида злокачественных опухолей наблюдается значительный прогресс. Хотя надо признать, что некоторые виды рака, например рак поджелудочной железы, по-прежнему очень сложно лечить.

— После того как штаб-квартира компании переехала в Кембридж, это помогло ей как-то повысить эффективность в плане разработок?

— Да, помогло. Еще рано демонстрировать новые препараты, но я уже вижу первые улучшения с точки зрения разработки препаратов. Благодаря переезду в Кембридж к нам присоединилось много талантливых ученых, мы стали тесно сотрудничать не только с учеными, но и с преподавателями университета.

— Много ли ученых из России?

— Есть несколько. Я надеюсь, что мы привлечем еще большее количество российских ученых. Кембридж позволяет нам привлекать ученых из многих стран, которые, наверное, не стали бы с нами сотрудничать, если бы мы работали где-то еще, а не там. Потому что если вы ученый — вы хотите заниматься именно фундаментальной наукой. А где еще можно заниматься этим? Возможно, в Бостоне и в Сан-Франциско, но Кембридж и Оксфорд — самые привлекательные места для работы в сфере науки. Ученые приезжают, потому что там высокий уровень научных достижений. Они знают, что могут работать с высококлассными специалистами.

— Как вообще меняется объем инвестиций компании в R&D?

— Инвестиции в R&D сейчас составляют свыше $5,6 млрд. Еще в 2012 году было менее $4 млрд. То есть за три-четыре года мы увеличили наши инвестиции на 50%. Это значительное увеличение, которое связано в том числе с инвестициями в страны БРИКС. В Китае мы в два раза увеличили свое присутствие, инвестировали в Россию и в другие страны. В следующем году мы бы хотели, чтобы бюджет R&D оставался на том же уровне.

Интервью взял Олег Трутнев