Наталья Радулова увидела изнанку гжельской росписи

Пышно-синяя красота, широкими мазками положенная на белую глину — причем непременно так, чтобы с первого раза! — Гжель вот уже который век радует нас, даже в самые хмурые времена. "Огонек" задумался: с чего бы это?

— А нас Бузова из "Дома-2" рекламировала,— торжественно сообщает директор Гжельского фарфорового завода Екатерина Фурдыга.— Вот, смотрите, она сфотографировалась с нашими новогодними игрушками. Это не мы ей за рекламу платили, а кто-то из наших перекупщиков, но каково! Ольга Бузова!

А главный технолог подсказывает: "И Ксения Бородина!"

Знаменитому промыслу лет не меньше, чем самому селу Гжель, впервые упомянутому в завещании московского князя Ивана Калиты в XIV веке. Здесь "выпекали" керамику, майолику, фаянс. Здесь развернули свое производство заводчики Кузнецовы, прославившие российский фарфор на весь мир. Здесь, во всем этом обширном районе Подмосковья, состоящем из 27 деревень, объединенных в так называемый Гжельский куст, чуть ли не каждый второй житель — потомок семейных династий гончаров, "точильщиков", "писарих". И вот, наконец, дожили. Бузова в Instagram упомянула великий сине-белый русский промысел.

«Одна Гжель, идти некуда»

К хлебопашеству в этих краях особых условий никогда не было, зато глина имелась. Еще Ломоносов писал: "...Едва ли есть земля самая чистая и без примешания где на свете, кою химики девственницею называют, разве между глинами для фарфору употребляемыми, такова у нас гжельская... которой нигде не видал я белизною превосходнее..."

Главный технолог, Ольга Тренова, подтверждает: "Из всех фарфоровых заводов мы самые белые!" В последние годы, впрочем, глиняную массу сюда привозили из Донбасса. "А как началось там у них, так все поставки разом и прекратились,— объясняет Ольга Николаевна.— В других местах теперь закупаем, ждем, когда война закончится".

Гжельский фарфоровый завод — самое крупное предприятие в этих местах. У завода более 600 наименований продукции в ассортименте, а выручка — около 10 млн рублей в месяц — обеспечивает почти половину всего объема рынка гжельских изделий.

— Работы — не продохнуть! — объявляет Любовь Степанова, отливщица, которая заливает в специальные формы шликер, жидкую фарфоровую массу на основе глины.— Вот возьмем слонов — их я должна сделать в день восемь штук. Но это ж не просто взял и залил слона, надо еще присоединить к его туловищу ножки, бивни. Или, смотрите, супник "Дубок" — этому надо добавить четыре ножки, две ручки, крышку, цветочек... Целый день туда-сюда ношусь, и так уже 30 лет.

Зарплата такой опытной отливщицы — 15 тысяч в месяц. "Хорошо, еще пенсия есть, а то б не знаю, как и жили. Я, например, люблю вкусно покушать, особенно мясо, имею 10 внуков".

— А тут одна Гжель, идти некуда,— вздыхает живописец Валентина Попова, которая вот уже 19 лет выписывает на блюдах синие розы и зимние пейзажи.— Есть несколько средних предприятий, есть совсем крохотные, а кто и дома, в сарае работает. Но платят все примерно одинаково — я больше двадцатки никак не получу, если только и на выходных буду сидеть над этими розами, не разгибаясь. Они ж только в магазинах поднимают цены на продукцию, а нам зарплаты — нет.

Никто, впрочем, не запрещает "заводским" работать на более мелких частников — в селах свои люди, все понимают. И даже те, кто устраивается в Москве охранниками или санитарками по популярной схеме: сутки через трое, все равно умудряются подрабатывать на фарфоровом производстве литейщиками, формовщиками или художниками.

— Я родился на вот этих самых черепках,— модельщик Валентин Растяпин разводит руки будто в русском танце.— Это все — мое, вся жизнь с Гжелью связана. Дочери мои на этом заводе работают, даже дом наш построен на месте артели, в огороде каждую весну то осколок чашки, то кукольную головку откапываем.

Во многих гжельских избах до революции были "фабрички" — впрочем, как и сейчас. Поэтому селяне, когда копают картошку или роют траншеи под водопровод, часто находят что-нибудь интересное. И любой местный дед, изучив найденный в земле черепок, может уверенно заявить что-то вроде: "Керамика, рельеф, надглазурная роспись. Фабрика Жарынина, XIX век".

Зариф Дадобоев — единственный, наверное, не потомственный на заводе. Но и этот старательный слесарь из Таджикистана проникся красотой русского фарфора: "Я на родину, к жене, езжу два раза в год, всегда с подарками — летом привез ей набор "Вдохновение": это кувшин и две чашки, сейчас приеду с подносом "Императорский" — для плова". Зариф женат уже 10 лет, но супругу перевозить в Подмосковье не торопится — не поселишь же ее в одной комнате с мужчинами-работягами. Так что пусть она там дом охраняет, а он пока здесь будет налаживать станки, чтобы шликерная масса аккуратно разливалась по формам, подписанным карандашом — чашка "Нежность", блюдце "Рапсодия", чтобы не останавливался этот "сине-белый" промысел в керамическом центре России.

«Вперед, керамика!»

— Скоро все загнется! — у Натальи Батовой, единственной отливщицы фарфоровых изделий, способной сделать тот самый знаменитый гжельский самовар, оптимизма немного.— Вот уйдем мы, пенсионеры, и промысел загнется, как он чуть не исчез после революции. Не идет ведь к нам молодежь на эти копейки.

Здесь не забыли, как после революции советская власть перепрофилировала частные предприятия, наладив выпуск технического фарфора. Некоторые мастера пытались тогда работать артелями. В соседней с Гжелью деревне Шевлягино, к примеру, образовалась артель "Путь Ленина", в Ново-Харитоново — "Электрофарфор", в Турыгино — "Объединенный Фарфорист" и "Вперед, керамика!". Но артели распадались, навыки росписи утрачивались, в 1947-м относительно массовыми тиражами здесь выпускали лишь кружку цилиндрическую простую, скульптуры "Пингвин", "Десантник", "Зоя Космодемьянская", "Отомстим!" и "Заяц с лягушками". Только в 1950-е кое-как промысел стали возрождать, многое придумывая заново, тогда и появилась первая гжель с классическими ныне декоративными мотивами.

— А все потому что у частников работать удобнее,— продолжает свою мысль Наталья Батова,— и график у них гибче, и сувенирку лепить легче, всех этих свинок, петушков и обезьянок. Кто возьмется работать с "Фруктовницей экзотической", например? Эта девочка прихотливая, если чуть раньше времени ее из формы потянешь — она будет кривая. И за такую красивую, большую вещь платят на заводе всего 10 рублей. А салфетница "Ракушка" — вообще 3 рубля. Это чтоб человеку заработать — это о-о-о! Как ни крутись, а больше 800 рублей за смену не выйдет.

За самовар отливщице платят 60 рублей, но на него приходится тратить чуть ли не весь день, поэтому на самовары всегда очередь, заказов много. "Вот я уйду,— вздыхает мастер,— и что тогда?.. Хотя я уже почти 40 лет ухожу, да так никак не уйду. Актрисой я хотела быть, в Москве хотела в кино сниматься, а потратила всю жизнь на эту гжель".

Главный художник, Сергей Симонов, шепотом объясняет: "Да везде так получают, мы же тоже изучаем рынок, никто переплачивать не хочет.— И спешит показать главную гордость завода — новую печь.— Температура для обжига — точно 1350 градусов. А как обжигают частники? В маленьких печках, с помощью газовых баллонов, с недостачей температуры. Нашу тарелку на морозе забудешь — с ней ничего не станется, а их фарфор сразу треснет". Поэтому, как объясняет Симонов, только на заводе делают столовую посуду, из которой можно пить, есть и которую — ну а вдруг! — можно оставлять на морозе. А частники — те со своими горелками только свиней да декоративные тарелки и могут штамповать. Одно слово: артельщики.

«Символ мещанства»

К традиционной гжельской росписи, той самой, что окончательно сформировалась в 1950-1960-е годы, у Сергея Симонова, впрочем, тоже есть претензии.

— Я,— продолжает главный художник,— всегда говорил, что знаменитая гжельская роза — это капуста. Посмотрите, ну кочан же! Быстрые, почти небрежные мазки, а потом чуть-чуть тонкой кисточкой добавили мелких деталей, и все. Так легче, быстрее и не требует особого таланта. То, что надо для массового производства. Ведь в те годы, когда наш промысел возрождали, не все живописцы могли перенести эскиз на керамическую "натуру", поэтому и выбрали простой вариант, чтобы и ученики справились.

Симонов показывает другую, цветную гжель, где рисунки выполнены с таким изяществом, что даже кажутся неродными. Заслуженный художник России считает, что к этому уровню надо стремиться и покупателя приучать. Вот только покупатель этого, увы, не понимает, свое талдычит: "Ну, это красивый фарфор, конечно, но мне-то надо теще гжель купить". Покупатель хочет, чтобы было крупными мазками изображено то самое поэтичное, из школьных учебников "сочетание белизны заснеженных полей Подмосковья и прозрачной синевы ясного неба" — самый, пожалуй, узнаваемый стиль русской живописи нужен нашему человеку.

И Симонов, подумав, соглашается: "Да, наверное, это очень по-русски — щедрые взмахи кисти: раз, два, три! Второй раз кобальтом проводить нельзя, поэтому все с первого раза, широко, уверенно. И обязательно, чтоб роза, даже пусть и синяя,— пышно. Роза — символ мещанства. Все-таки, чего лукавить, гжель всегда была посудой для крестьян, мещан, для бедного купечества".

Кстати, раньше, в золотые для промысла советские годы, гжельский сервиз был отличной взяткой, с его помощью можно было устроить ребенка в детсад, выбить путевку, отблагодарить преподавателя. Некоторые заведующие поликлиниками начинали собирать гжель только потому, что им эту посуду без конца дарили.

Уже почти 40 лет ухожу, да так никак не уйду. Актрисой хотела быть, в Москве хотела в кино сниматься, а потратила всю жизнь на эту гжель

Как бы то ни было в советские и досоветские годы, но сейчас стоит только въехать на эту территорию, агломерацию деревень, сел и поселков, где все сияет вывесками и самодельными плакатами — "Гжельский сувенир", "Гжель настоящая!", "Гжель от мастеров!", "Мир гжели",— кажется, что ничего не изменилось, да и не изменится.

Будто это коллекционеры и взяткодатели прежних времен стоят перед витринами в лавочках и магазинчиках, изучают штофы под водку, которые стоят рядом с иконами и знаками зодиака, интересуются: "Почему тарелка с Путиным стоит 1200 рублей, а со Сталиным — всего 950?". Будто это богатые крестьяне и бедные купцы, стряхнув снег с шапок, торгуются у прилавка за сахарницу — вон ту, с гроздью винограда на крышечке. Какая-то мещанка требует за полцены отдать ей обезьянок, символ 2016 года, но согласна купить актуальных петухов "за нормальные деньги". Будто вся наша Россия хмуро радуется своей сине-белой красоте, как 100 и 200 лет назад просит блюдо — чтоб на стол, для гостей. Богатое! И обязательно, чтоб с розами...

Наталья Радулова, Гжель — Москва