"Eternal Russia" в берлинском театре Hebbel am Ufer

Проект современное искусство

В берлинском театре Hebbel am Ufer (HAU-3) в рамках проекта "Утопические реальности — 100 лет современности с Александрой Коллонтай" до 23 января проходят показы российского проекта "Eternal Russia", придуманного и осуществленного театральным критиком и куратором фестивалей Мариной Давыдовой, художником Верой Мартынов и композитором Владимиром Ранневым. Выбраться из "Вечной России" пыталась АЛЛА ШЕНДЕРОВА.

"Eternal Russia" — это инсталляция, перформанс с немым кино и видео, но прежде всего квест, в котором зритель бродит по трем этажам здания, каждый раз выходя не из той двери, в которую вошел. Неизменными оказываются только красная табличка "Аварийный выход", вой сирены и голос, объясняющий, что помещение надо срочно покинуть. Собственно, в России так все и всегда: неожиданно, срочно, опасно для жизни. И тут, конечно, сразу вспоминаешь известную фразу о том, что вся наша история — история спецопераций. Впрочем, идеолог "Eternal Russia" Марина Давыдова историю России рассматривает иначе: как историю гибели левых идей и тотального торжества мещанского вкуса.

Поначалу зрители рассаживаются в маленьком театральном зале. Там, где должна быть сцена, расположена большая алая дверь со светящимися буквами "Welcome to Eternal Russia". Через эту будто охваченную пламенем дверь зритель попадает в некий гибрид Летнего сада и Зимнего дворца, где на одной стене висят портреты великих утопистов, мечтавших о реформах российской власти, от Радищева и Новикова до Керенского, на другой — тревожные плакаты времен Первой мировой и мониторы с кадрами военной хроники, на третьей, как бы во главе стола, висит портрет Николая II, а на столе среди фарфора и яиц Фаберже стоит нимфа из Летнего сада. Есть здесь и выполненные в натуральную величину манекены: цесаревич в матроске и горничная в крахмальном фартучке. По замыслу авторов, здесь должны были быть и некий крестьянский уголок, и даже крошечное еврейское местечко — черта оседлости, к началу XX века не существовавшая ни в одной стране, кроме России. Реализовать это не удалось (проект оказался слишком масштабным даже для HAU), а рассказ про все милые особенности нашей истории звучит позже — на одной из лекций, которые называются "утопиями". Но прежде чем зритель попадет в зал для утопий, пространство царской России наполнится звуками: композитору Владимиру Ранневу удается собрать, спрессовать воедино записи реальных голосов Петра Чайковского, Льва Толстого, Марии Ермоловой, Николая II — мощнейшие, глумливо заикающиеся аккорды воспринимаются как последние всполохи исторической памяти (кто из нас сейчас вспомнит голос Ермоловой?). Свет вдруг гаснет, а пространство начинает вибрировать, словно перед землетрясением или на спиритическом сеансе: отчаянно звенит фарфор, статуя едва не спрыгивает со стола, по портретам скользит луч — вот-вот ударит шаровая молния. Публику спешно эвакуируют в зал "Утопия N1", копирующий рабочий клуб, спроектированный Александром Родченко для Парижской выставки в 1925-м. Красные лавки, белый потолок, на стенах — плакаты конструктивистов и супрематистов. Очень красиво. Вот только, как рассказывает с экрана ироничный артист Сергей Чонишвили, реализовать идею клуба так и не удалось, как, собственно, и большинство левых идей в России. Краткий экскурс в историю, с упоминанием князя Дмитрия Голицына, пытавшегося превратить Россию в конституционную монархию еще при Анне Иоанновне, становится прологом к возвращению в первый зал, где на столе среди черепков фарфора теперь красуется ствол обугленной березы, к шеям статуй привязаны веревки для сушки белья, а на полу среди куч мусора лежит кукла-горничная с неестественно вывернутыми ногами. И даже талантливым плакатам времен "Окон РОСТА" не удается перекрыть это привычное с детства ощущение — генетическую тоску по уничтоженному прошлому. Художнице Вере Мартынов удается сгустить ее до ужаса: "Утопия N2" происходит в темном зале, пол которого устелен чем-то мягким, вязким, крошащимся. Когда входишь с освещенной лестницы в темноту, кажется, что под ногами перегной. Или та самая лагерная пыль, в которую по воле Сталина обратились миллионы. "Мне подменили жизнь" — именно эта строчка Ахматовой вспоминается, пока разглядываешь в сумерках портреты искалеченных эпохой деятелей искусства, слушаешь звучащий из монитора рассказ о сталинской реставрации — новой монархии, куда более кровавой и безвкусной, чем царская. Длинный стол в первом зале теперь будет оформлен сталинским ампиром, в углу появится советский иконостас: в центре — вождь, по бокам — канонизированные деятели искусств.

Как явствует из текста Марины Давыдовой, тоталитаризм всегда начинается с торжества мещанского вкуса и дискредитации всего левого. Так, большевики ловко захватили власть, дискредитировав левую идею, Сталин — задушил все революционные свободы и все ростки авангарда. Самой остроумной иллюстрацией этого удушения оказывается немая "фильма", показывающая инициированное Александрой Коллонтай движение "Долой стыд!" и советское ханжество, пришедшее ему на смену. В этой "фильме" по экрану голышом бегает стайка московских артистов, на которых взирают две старорежимные красотки в непревзойденном исполнении режиссера Константина Богомолова и артиста Сергея Епишева.

После этого актерского пиршества совсем не тянет в зал "Eternal Russia-4", соответствующий нашему времени. Вернее, той предсказанной Сорокиным России, где на плакатах, стилизованных Верой Мартынов, герб царской России накрыл современный триколор, а из-под него торчит уже не герб, а сотни расползающихся жучков; статуи Летнего сада одеты в кружевное белье, а в портретной галерее только один портрет — размноженное изображение Мамышева-Монро в образе президента Путина. Зато во главе стола красуется двойной, как в игральных картах, портрет: сверху вроде Николай II, снизу — отец народов.

Этот финальный эпизод инсталляции почти дословно пересекается с нашумевшими "Братьями Карамазовыми" Франка Касторфа, которые в эти же дни идут в берлинском театре "Фольксбюне". Действие романа Достоевского перенесено в современность, персонажи без конца крестятся, но в доме, неподалеку от огромного изображения Иисуса, на стене намалеван чекистский лозунг "Не болтай!". Снова и снова на него натыкаясь, вдруг понимаешь, чей портрет стоило бы добавить к иконостасу "Eternal Russia": голографический лик Достоевского, который парил бы в каждом зале, лукаво подмигивая: мол, я же вас предупреждал.